Страница 52 из 69
Нам стал надоедать этот хвастливый немец. Браслетов сказал, подымаясь из-за стола:
— Хватит возиться с ним. Пусть уведут.
Мы вышли на улицу. Дождь перестал, темнота заметно редела.
Подъехали разведчики. Ввалившиеся бока лошадей были мокры, ноги забрызганы грязью, хвосты слиплись. Сержант Мартынов, сойдя на землю, бросил поводья Пете Куделину и подошел ко мне.
— Задание выполнено, товарищ капитан, — сказал он кратко.
— Кого ты видел?
— До командира полка дошел. Он при мне связался с командиром дивизии. Я все объяснил. Приказано срочно переправить пленных и захваченные документы в дивизию.
— А где связисты?
— Скоро прибудут. Провод тянут… — Помолчав немного, сказал негромко и как бы смущенно: — Жена ваша вернулась с нами.
— Нина?! — Я схватил его за отвороты шинели и даже встряхнул. — Где ты ее нашел?
— Она искала наш батальон, справлялась в штабе дивизии. Когда услышала, что я и мои разведчики неподалеку, в полку, немедленно прибежала. Обрадовалась так, что даже расплакалась. Расцеловала всех…
«Ведь мы можем отсюда и не выйти», — с тоской подумал я и спросил:
— Зачем ты ее взял?
— Попробуйте не взять! Вы ее больше знаете. Спрашивала про вас: живы ли, не ранены ли?.. Она молодец, в седле сидит крепко…
— Где она сейчас?
— К Никифору пошла. — Мартынов отвернул лицо, чтобы скрыть улыбку. Наверно, побоялась сразу показаться вам на глаза. Мы можем быть свободными пока?
— Да, я позову, если понадобишься…
Мартынов, тяжело переставляя ноги, подступил к Чертыханову и помахал разведчикам, подзывая их к себе.
Санитары укладывали на повозки раненых. Нина меняла повязку на плече красноармейца, когда я подошел. Она заметила меня, но не обернулась. Только пальцы, разматывающие бинты, на секунду приостановились. Она знала, что я недоволен ее возвращением, что я наблюдаю за ней со скрытым беспокойством и осуждением.
— Зачем ты приехала? — спросил я тихо.
— Здесь мое подразделение, — ответила она. — Ты здесь. Я не хочу, чтобы меня считали дезертиром…
Я отошел, бесполезно было что-либо говорить ей в этот момент: не согласится, не примет моих доводов, не отступится от своего решения. Было горько, страшно за нее и в то же время я ощутил, как в грудь хлынула теплота, до щемящей боли обожгла сердце: Нина опять со мной! Быть может, в самую тяжелую минуту жизни мы будем рядом. Она со мной, мой товарищ…
Неподалеку от села в утренней сумеречной мгле взлетали неяркие ракеты. Они таяли в вышине, не осветив землю.
17
С рассветом остатки разбитых и бежавших в сторону Оки немецких батальонов, сгруппировавшись, предприняли атаку, чтобы вернуть село. Они даже зацепились за крайние дворы, но были отброшены и попыток наступать больше не делали.
Наши роты легли в оборону. Бойцы, наскоро позавтракав, — повара сварили каши невпроворот, бухнули в нее мясные консервы, найденные в немецких машинах, — рыли за огородами траншеи, охватывая село полукругом. Опять окопы!.. Сколько таких окопов осталось позади. Лицо земли, сплошь испещренное шрамами. Вот и еще один шрам появится: неустанная, прилежная лопатка красноармейца перепашет и это место…
Проходя вдоль улицы, Чертыханов считал уцелевшие машины: шестнадцать, семнадцать, восемнадцать… В кабине одного грузовика сидел, уронив голову на руль, убитый шофер. Чертыханов вытащил его из кабины и положил на землю. Я сел за руль и нажал на стартер. Мотор заработал. Я проехал немного вдоль улицы и остановился.
— Исправная машина, — сказал я Браслетову. — Мощная.
— Их надо переправить к своим. — Браслетов обходил и осматривал каждый грузовик. — Это же целое состояние!
— А как ты их переправишь? Кто поведет? По такой дороге — до первой канавы…
— Пускай пришлют людей, тягачи, тракторы. — Браслетов все более возмущался, ему еще ни разу не приходилось видеть столько захваченных машин. — Не отдавать же их обратно немцам!
— Отдадим, — сказал я.
Браслетов остановился, недоуменно глядя на меня, дуги бровей приподнялись под козырек фуражки.
Чертыханов проговорил, успокаивая его:
— Не волнуйтесь, товарищ комиссар, положитесь на меня, я знаю, куда их отправить. Очень надежное место: машины, как и танки, отлично горят… Браслетов, круто повернувшись, так грозно взглянул на Чертыханова, что тот невольно приложил ладонь к пилотке. — Виноват, товарищ комиссар.
С огорода по скользкой тропе от погребицы медленно двигалась пожилая женщина. За ней тащились, передвигая ноги в тяжелых высоких калошах, двое ребятишек. Женщина отворила калитку, обошла, крестясь и шевеля губами, убитого, валявшегося у забора, и еще издали взмолилась стонущим и протяжным голосом:
— Сыночки, родимые… — Голова ее была замотана платком. Лицо казалось темным от невыплаканного горя. — Господи, беда-то какая!.. Не уходите от нас. Не бросайте. Грех вам будет, если покинете. — Она схватила рукав моей шинели. — Сыночки, родимые, не покидайте. Детишек не покидайте…
Я представил на ее месте мою мать, и по сердцу остро, как лезвием, резанула боль. Мать вот так же умоляла бы не покидать.
Чертыханов с усилием оторвал от меня женщину, обнял ее за плечи и, уговаривая, отвел к крылечку.
Здесь меня нашел Петя Куделин. Еще не добежав до нас, он крикнул срывающимся тоненьким голосом:
— Товарищ капитан! Скорее в штаб. Вас вызывают к телефону.
Я взглянул на Браслетова.
— Наверно, Ардынов.
— Узнали наконец. Дошло.
— Скажу наперед, что он мне заявит: «Держись, капитан, до последнего. Поможем».
Браслетов развел руками.
— А что ему еще остается?
Мы поспешили к сельсовету. Я был рад тому, что весть о захвате Волнового долетела до штаба армии: там наверняка предпримут все, чтобы мы смогли удержать село за собой. Чем ближе подступал противник к Серпухову, тем ценнее и жизненно важнее становился каждый населенный пункт.
Мы шагали вдоль улицы по мокрой траве. Еще курились, затухая, сожженные и подорванные грузовики, издавая острый и едкий запах.
Из избы, мимо которой мы проходили, выметнулся здоровенного роста красноармеец в окровавленных бинтах. Махнул с крыльца через все ступеньки на дорожку. Его пытались удержать дядя Никифор и санитарка. Отбиваясь, он нес их на плечах.
— Что с тобой? — спросил я.
На меня глядели бешеные от ярости глаза.
— Не хочу лежать с фашистами! — крикнул раненый боец. — Их надо зубами грызть, а их кладут рядом со мной. Лечат гадов! Не хочу дышать фашистским духом!
Дядя Никифор обхватил раненого за талию.
— Чего раскричался?.. Идем. Смотри, что наделал, дурак. Все повязки сорвал.
Красноармеец, прикрыв глаза, вдруг повалился набок. По щеке из-под бинта поползла режущая глаз своей яркостью полоска крови.
— Всех раненых вывезти, — сказал я санитару. — Немедленно. И своих и чужих.
— Сначала своих, — поправил Браслетов.
Дядя Никифор горестно взглянул на меня.
— На чем? На себе не перетаскаешь. Есть тяжелые…
— Заберите всех захваченных немецких лошадей, — сказал я. — Не хватит возьмите колхозных. Через два часа чтобы здесь ни одного раненого не осталось.
Еще издали я увидел Тропинина. Он бежал к нам. Без шинели, без пилотки. Поскользнувшись, чуть не упал. Что-то кричал и взмахивал рукой. Я поспешил к нему навстречу, спросил не без тревоги:
— Что случилось?
Лейтенант едва переводил дух.
— Что вы стоите? Вас ждет у телефона Сталин.
— Сталин? — Я с испугом посмотрел на Тропинина: в себе ли он?
— Да! Приказали немедленно разыскать. Скорее же!
Пробегая мимо окон сельсовета, я услышал голос связиста, размеренный, со сдержанным волнением: «Я тюльпан, я тюльпан. Я вас хорошо слышу. Я тюльпан…» Увидев меня в двери, он проговорил, срываясь от радости на крик:
— Пришел! Передаю…
Я выхватил у него трубку.
— Слушаю!
Возле моего уха что-то тоненько потрескивало, попискивало, скреблось острыми коготками. «Это называется: хорошо слышу», — подумал я, оглядываясь на связиста, который готов был совершить все, чтобы только разговор состоялся. Шум в трубке будто дышал, усиливаясь и затихая, в него вплетались какие-то выкрики, посторонние голоса. Потом издалека, пробивая глубину, донесся глухой невнятный вопрос: