Берегите солнце

— Не знаю, герой я или не герой, но в своем деле кое-что смыслю, ответил Мартынов. — Вызывали, товарищ капитан?

— Что это, новая прибавилась? — спросил я, указывая на повязку.

— Старую перевязали.

— Отдыхать не придется, сержант, — сказал я ему.

Туго сведя брови, Мартынов мрачно посмотрел на меня, на командиров, сидящих за столом, а в уголках его губ теплилась улыбка.

— Во время боя вызывают не для того, чтобы предлагать отдых.

— У нас нет связи со своими, — сказал я. — И далеко ли отсюда наши войска, не знаем. А нам во что бы то ни стало надо связаться с ближайшей от нас частью.

— Когда нужно выехать? — спросил Мартынов.

— Сейчас же.

16

Как выяснилось, ночным налетом наш батальон разгромил два батальона пехотного полка «Гауптман». По предварительным подсчетам, было убито более двухсот солдат и офицеров. Тридцать семь человек захвачено в плен. Среди пленных находился и командир первого батальона капитан Непелинг. Я приказал привести его. Я любил разговаривать с пленными. Мне хотелось разгадать тайны чужой души, такой жестокой и равнодушной к страданиям других.

Немец смело вошел в комнату, высокий, худощавый, сильный; на удлиненном лице длинный, чуть искривленный нос, под белесыми бровями блестели небольшие черные глаза; левый глаз и щека заплыли синяком от удара каким-то предметом — очевидно, при взрыве гранаты; на костистых плечах болталась шинель внакидку, под шинелью белели нижняя рубашка и трикотажные кальсоны; продолговатые ступни ног стыли на холодном полу.

Находившиеся в помещении бойцы и командиры заулыбались при виде командира батальона в столь некомандирской форме. Я кивнул Тропинину, чтобы он переводил.

— Что за вид у вас? — спросил я немца строго, точно делал ему выговор.

Капитан уловил мою иронию, губы его горько покривились от улыбки.

— Вы неучтиво и не вовремя подняли меня с постели.

— Разве вас так еще не подымали?

— Никто и никогда, — заявил капитан, переступая босыми ногами.

— Вы простудитесь, — сказал я с той же скрытой иронией. — Наденьте сапоги… Прокофий, принеси ему какие-нибудь…

— Мои сапоги здесь. — Немец кивнул на перегородку. — Я спал там. Позвольте, я их найду… — Он скрылся за перегородкой, и, пока обувался и одевался, лейтенант Тропинин, просматривая бумаги, разложенные на столе, обратил наше внимание на одну из них.

— Послушайте, что они пишут, — сказал он, смеясь. — Это наставление о том, как немцам держать себя в России. Слушайте… Пункт номер восемь: «Не разговаривайте, а действуйте. Русского вам никогда не „переговорить“ и не убедить словами. Говорить он умеет лучше, чем вы, ибо он природный диалектик и унаследовал склонность к философствованию. Меньше слов и дебатов. Главное — действовать. Русскому импонирует только действие. Русские всегда хотят быть массой, которой управляют. Так они воспримут и приход немцев, ибо этот приход отвечает их желанию: „приходите и владейте нами“.»

Слушая, мы улыбались, переглядываясь, а когда Тропинин прочитал последнюю фразу, разразился хохот.

— Интересно, — спросил я, — что же дальше?..

Тропинин пододвинулся поближе к свече.

— «Поэтому у русских не должно создаваться впечатления, будто вы колеблетесь. Вы должны быть людьми дела. Тогда русский охотно подчинится вам. Не применяйте здесь никаких немецких масштабов и не вводите немецких обычаев, забудьте все немецкое, кроме самой Германии…

Только наша воля должна быть решающей, однако эта воля должна быть направлена на выполнение больших задач. Только в таком случае она будет нравственна и в своей жестокости. Держитесь подальше от русских, они не немцы, а славяне. Не устраивайте попоек с русскими. Не вступайте в связи с женщинами подчиненных вам предприятий. Если вы опуститесь до их уровня, то потеряете свой авторитет в глазах русских.

Остерегайтесь русской интеллигенции, как эмигрантской, так и новой, советской. Эта интеллигенция обманывает, она ни на что не способна, однако обладает особым обаянием и искусством влиять на характер немца. Этим свойством обладает и русский мужчина и еще в большей степени русская женщина… Не заражайтесь коммунистическим духом. Русская молодежь на протяжении двух десятилетий воспитывалась в коммунистическом духе. Ей незнакомо иное воспитание. Мы не хотим обращать русских на путь национал-социализма, мы хотим только сделать их орудием в наших руках. Вы должны покорить молодежь, указывая ей ее задачи, энергично взяться за нее и беспощадно наказывать, если она саботирует или не выполняет этих задач…»

Капитан Непелинг появился из-за перегородки уже в кителе, в брюках и в сапогах, сразу стал с виду страшней и опасней — форма придала ему что-то хищное и беспощадное.

— Вы знакомы с этой инструкцией? — Я показал ему брошюру.

Он взял ее в руки, мельком взглянул и небрежно швырнул на стол.

— Она рассчитана на ограниченных людей. Я не придаю этому значения. В этой инструкции, как и в других таких же, много вранья. Я в этом убедился, как только прибыл сюда.

— Откуда прибыли? — спросил я. — Оттуда, где вас не смели тревожить по ночам?

Немец пошевелил жесткими губами.

— Да, я из рая. У нас, немецких офицеров, война разделена на два полюса — на рай и на ад. Рай — это западный фронт: Франция, Бельгия, Голландия. Ад — фронт восточный, Россия… Я попал в ад.

— Если определять ад по Данте, — сказал я, — то вы — я имею в виду немецкие войска — находитесь лишь на первых кругах. У вас еще все впереди.

Капитан Непелинг взглянул на Тропинина, попросил разрешения задать мне вопрос. Я кивнул.

— Много ли ваших войск наступало на это село?

— Батальон, — ответил я. — Неполного состава.

Немец не поверил. Он обиженно и высокомерно вскинул подбородок.

— Не может быть. Странно. Я думал больше… Черт бы ее побрал, нашу беспечность, великодушие и самонадеянность! Глупо попасть в плен, находясь у самой цели.

— Вы имеете в виду Москву?

— Конечно.

— Вы уверены, что захватите ее?

— Конечно.

Командиры, сидящие за столом, заговорили все сразу, возмущенно, с ненавистью. А старший лейтенант Чигинцев, с презрением глядя на капитана в упор, выругался.

— Эх, врезать бы ему с размаха… По-другому заговорил бы. Ишь как держится, форс показывает, ногу выставил. Паразит!..

— Умерь свой пыл, старший лейтенант, — сказал я Чигинцеву.

Капитан Непелинг немного испугался.

— Господам офицерам не понравилось мое заявление. Это вполне естественно, это понятно. Но у войны свои законы, они диктуют свою волю, и этой воле, хотите вы или не хотите, придется подчиниться. Москва скоро будет в наших руках. Очень скоро. Еще одно усилие, один рывок. — Немец увлекался, забыв, где находится. — Наши войска накапливают большие силы. И всякое сопротивление с вашей стороны будет смято нашим железным тараном. Сопротивление бесполезно!..

— Рус, сдавайся?! — весело воскликнул я, и все мы дружно рассмеялись, а немец, как бы протрезвев, осознав свое положение, замолчал, испуганно и отчужденно оглядывая нас.

— Спросите, Володя, — обратился я к Тропинину, — где находятся сейчас другие подразделения и части дивизии. В каких населенных пунктах. Пусть он покажет на карте. И много ли у них танков.

Тропинин перевел. Немец, чуть сощурив белесые ресницы, поджав губы, долго вглядывался в меня.

— А если я не скажу, вы станете меня пытать? Но я слышал, что русские пленных не пытают.

— Русские не пытают, — подтвердил я. — В отличие от вас, фашистов. Но все-таки: где и какие части расположены вокруг?

Немец вдруг пристукнул каблуками.

— Не могу сказать в точности. Войска наступали поспешно, и чувствовался беспорядок. По плану мы завтра должны были войти на дорогу Москва — Тула и овладеть городом Серпухов. — Он помолчал немного, оглядывая нас со снисходительной усмешкой. — Если тут действительно один батальон, то вы долго не удержитесь. Танков у нас в избытке…