Страница 30 из 69
Я сказал лейтенанту Тропинину:
— Верните ему оружие.
Браслетов, удивляясь, протестующе привстал.
— Как?!
— Ничего, отдайте…
Тропинин положил перед Чигинцевым пистолет. Старший лейтенант встал, вложил пистолет в кобуру, вопросительно взглянул на меня.
— Пройдите сюда, — сказал я, открывая дверь в маленькую комнатку, где стояла железная кровать без матраса. — Ложитесь и усните. Сорока минут хватит?
— Вполне. Спасибо. — Чигинцев бросил шинель под голову, лег на голые доски лицом к стене.
Я вернулся к столу. Мы некоторое время молчали. Комиссар Браслетов произнес со скрытым насмешливым осуждением:
— Пожалели, капитан…
— Пожалел, ребята, — сознался я. — Война только началась, а он уже кое-что повидал. Земля уже приняла его кровь. Это намного важнее того, что он сделал по своей глупости, а может, по пьянке… Лейтенант, перепишите все эти жестянки, потом позвоните Самарину, пусть пришлет человека, сдадим ему.
— А вы не допускаете, что, попав на фронт, Чигинцев может совершить что-нибудь и покрупнее этого? — спросил Браслетов.
— Нет. Если бы он мог, то уже, наверное, совершил бы. У него для этого было достаточно времени.
Тропинин подставил фуражку, ссыпал в нее золото и перенес его на свой стол.
2
Вдоль всей Малой Бронной расположились роты нашего батальона. Бойцы в ожидании марша толпились возле кухонь, бродили, заглядывая во дворы, сидели прямо на тротуарах и напевали негромко и протяжно.
— Когда выступаем, товарищ капитан?
— В какую сторону двинемся?
— Москва долго держать не станет, — ответил я. — И в какую сторону двинемся, тоже скоро узнаем. Но предварительно могу сказать: пойдем навстречу немцам, не иначе, ребята. Готовьтесь…
Бойцы рассмеялись. Они подбирали разбросанные шинели и, не торопясь, одевались.
Мы вышли из сквера. На углу переулка Чертыханов осторожно дотронулся до моего локтя, я обернулся, и он кивнул в сторону конной повозки, стоявшей возле окон полуподвального помещения. Лошадь подбирала с тротуара остатки сена. У повозки хлопотали двое: пожилой боец с рыжей окладистой бородой, но без усов и тоненькая женщина в шинели, в сапогах и пилоточке на черных, блестящих волосах.
— Узнаете? — спросил Чертыханов негромко, словно боялся, что нас услышат.
Это была Нина. Она показалась мне в эту минуту трогательно смешной: шинель, туго перетянутая в талии ремнем, встала на спине горбом, длинные рукава аккуратно завернуты, и нежные руки выглядели в них по-детски жалкими. Она укладывала в повозку коробки с медикаментами, мешки, сумки; занятая делом, она не заметила нас, лишь замерла на миг, будто внезапно задумалась о чем-то важном. Мы прошли дальше.
Браслетов с искренним изумлением, совсем не по-военному всплеснул руками:
— Поражаете вы меня, капитан! Как будто у вас и сердце не дрогнуло при виде жены, как будто вам не захотелось кинуться к ней. Нет, не кинулись. Как же, выдержка! — Я промолчал. Браслетов спросил мягче: — Дмитрий Александрович, вам не страшно брать ее с собой?
— Страшно, Николай Николаевич, — ответил я, не оборачиваясь.
— Я бы этого не сделал, — сказал Браслетов. — Ни за что. Мужества не хватило бы, сознаюсь откровенно. Моя Соня — и вдруг в шинели, в сапогах…
— Простите, Николай Николаевич, но именно ваша Соня и надела бы все это, если бы не ребенок.
Браслетов приостановился:
— Вы так думаете?
— Уверен.
К нам подбежал лейтенант Кащанов. Он доложил, что рота к маршу готова, командиры взводов на месте, отсутствующих нет.
Мы пошли вдоль Малой Бронной в сторону Садового кольца, где располагалась рота лейтенанта Кащанова. Но на пути меня перехватил связной, сказал, что прибыл майор Самарин и просит срочно явиться в штаб.
В Пробирной палате, в нашем «аквариуме», за моим столом сидел Самарин, с ним, как и в первую ночь, когда мы получали задание, находился человек в штатском. Майор Самарин встал мне навстречу. От его широкой и немного грузной, затянутой в ремни фигуры, от гладко выбритого, без единой кровинки лица, от утомленных, увеличенных стеклами пенсне глаз веяло покоем, мудростью и добротой.
— Вот и настала пора расставания с вами, капитан, — сказал Самарин. Мало пришлось поработать вместе. Садитесь. — Он достал из планшета карту и разложил ее на столе. — Вы направляетесь в распоряжение командующего армией генерал-лейтенанта Ардынова как отдельный батальон. Помощь эта для него мизерная. Но на войне один батальон при определенных условиях и в критическую минуту может сыграть большую роль. Такие случаи бывали…
— Где нам искать эту армию, ее штаб? — спросил я.
Майор накрыл карту ладонью, широкой и белой.
— Армия ведет бои на подступах к Серпухову.
Мне почудилось, что я ослышался.
— К Серпухову?
— Конечно. Чему вы удивляетесь? — Майор внимательно взглянул на меня сквозь стекла пенсне и еще раз показал на карте приблизительное место боевых действий армии. — Вот здесь… Вражеские войска уже подступают к Тарусе. Серпухов под непосредственной угрозой захвата. Войска все время в движении, а связь оставляет желать лучшего. Штаб армии не иголка, найдете. На месте разберетесь быстрее… — Майор вопросительно взглянул на молчаливо сидевшего штатского, и тот вынул из портфеля пакет с пятью сургучными печатями. Лично вручите этот пакет командующему, — сказал штатский. — Распишитесь…
Я спрятал пакет в планшет. Затем сдал золото, отобранное у Чигинцева.
Майор Самарин предупредил меня:
— Имейте в виду, капитан, дорога к фронту будет нелегкой.
— Легких дорог на войне мне еще не встречалось, — ответил я.
— С самого начала, с первого шага установите строжайшую дисциплину, чтобы люди не отбивались в пути. Да, да. Не удивляйтесь, пожалуйста, у нас уже есть на этот счет печальный опыт…
— Понимаю, — сказал я. — За своих людей я ручаюсь.
— Постарайтесь не задерживаться в пути. Легче всего перебросить бы вас на автомашинах, но такой возможности пока нет…
— Понимаю, — повторил я.
Майор отвел меня к окну.
— Положение наше чрезвычайно критическое, капитан. На том участке фронта, куда вы направляетесь, войска отступают, и остановить врага пока не удается. Так что вы попадете в самое пекло. Говорю вам об этом заранее. Самарин осторожно положил на плечо мне руку, посмотрел в глаза и сказал, понизив голос: — Сегодня утром у меня была ваша жена… Решительная и смелая женщина. Заявила сразу: если я не дам разрешения, то она пойдет с батальоном без всякого разрешения. Вы ее берете?
— Беру.
Майор еще раз внимательно взглянул на меня и молча одобрительно кивнул головой. Он надел шинель, фуражку, застегнул ремни. Прощаясь, приложил руку к козырьку.
— Счастливого пути, капитан.
— Благодарю вас.
Провожая его до машины, я подумал о том, что он в боевой обстановке останется таким же бестрепетным, добрым и непреклонным.
— Желаю удачи, капитан Ракитин, — сказал он. — Рассчитываю услышать о вас, о боевых делах вашего батальона добрые вести…
Я на минуту задержал его.
— Товарищ майор, к нам приходят люди и просят зачислить их в батальон. Что с ними делать?
Майор Самарин взглянул мне в глаза сквозь свои четырехугольные стекла, подумал некоторое время.
— Зачисляйте, — ответил он.
С этого момента батальон получил полную самостоятельность.
3
На войне быстро привыкают к новым местам — так привыкли и мы к нашей Пробирной палате с ее «аквариумом» и к обеим Бронным улицам и переулкам, вливающимся в них, — и так же быстро и легко расстаются с тем, к чему привыкли, и даже не задумываются, хочется расставаться или нет, знают лишь одно: надо. А это «надо» властно диктует свою волю всем твоим поступкам…
Мы выступили утром, уже при свете — задержали школьники-десятиклассники, группа в восемнадцать человек, совсем еще мальчики, едва оперившиеся птенцы; среди них была девчушка с веселыми, отчаянными глазами и чуть привздернутым носиком, беленькая и привлекательная.