Имя твое

До темноты он бродил по людным центральным улицам, терзаясь, не в силах прийти к какому-нибудь определенному решению; ему казалось, что он никогда не сможет встретиться с Аленкой, что эта встреча, если она произойдет, окончится какой-нибудь катастрофой. Пожалуй, еще хуже встреча с Брюхановым, подумал он, останавливаясь, его тотчас толкнули в спину, и кто-то, обходя его, посоветовал не торчать столбом на дороге. Он прижался к стене дома и невидящими глазами смотрел на катившийся мимо нарядный вечерний людской поток. Затем он оказался где-то в плохо освещенном проезде, и едва хотел повернуть назад, как почти рядом с ним остановилось такси, из него торопливо выбралась женщина с девочкой лет шести, за ними следом выскочил и шофер и стал затаскивать женщину назад в машину.

– Не прикасайтесь! не прикасайтесь ко мне, нахал! – выкрикивала женщина почти истерически высоким тоном.

– В милицию! в милицию! – в свою очередь кричал шофер, а девочка, стоя в стороне на тротуаре, часто вздрагивая, тоненько плакала.

– В чем дело? – рванулся к ним Николай, и они, и шофер, и женщина, перебивая друг друга, стали что-то объяснять ему, и наконец он понял, что женщина с девочкой села на вокзале, но вскоре шофер прихватил еще двоих пассажиров, но те сошли недавно, заплатив, и вот теперь шофер требовал полностью по счетчику с женщины. Девочка стала судорожно всхлипывать, и Николай, нащупав в боковом кармане заветную тридцатку, выхватил ее и сунул шоферу. Тот, увидев его глаза, подался назад, стал отталкивать руку Николая; женщина тем временем, опомнившись, схватив девочку, побежала с ней по тротуару.

– Бери! бери! – крикнул Николай. – Ты же знаешь, что она права! Погляди на ребенка, сволочь! Бери!

Шофер был старше и сильнее Николая, но он все пятился и пятился от него, и когда Николай еще раз крикнул: «Бери!», шофер, сам того не желая, выхватил деньги и, уже очутившись в машине и отъезжая, высунув голову из кабины, обругал Николая:

– Псих ненормальный!

Николай же, прислонившись к подвернувшемуся стволу липы, рассмеялся; вся эта неожиданная стычка принесла какую-то разгрузку, облегчение, и он вспомнил, что Тимофеевна утром говорила, что хозяин, то есть Брюханов, на днях обещает приехать, и вздрогнул, подумав, что Брюханов уже приехал и произошло что-то ужасное, какая-нибудь дикая сцена…

Через четверть часа он через четыре ступеньки торопливо взбегал по лестнице; Тимофеевна, открыв, по привычке встретила его ворчанием, но он, опережая ее, спросил:

– Что нового, Тимофеевна?

– Ничего… Что тут нового, жду, жду, ничего нет, никого нет, как провалились…

– Вот и хорошо, – даже несколько обрадовался Николай, ловко и решительно обходя Тимофеевну, и она тотчас пошлепала вслед.

– Явился – не запылился, – загородив дверь из ванной, где Николай, раздевшись до пояса, с наслаждением плескался, отмывая пот, пошла она в наступление. – Обед давно прошел, а их никого, ни одной, ни другого. Как хозяин из дому, так и порядок долой… Нет, ищите себе другую охотницу по десять раз обед греть, да и какая это, прости господи, еда? Все перестояло, закаменело в сухарь…

– Тимофеевна, а Ксеня где?

– А где ей быть, – все тем же ворчливым тоном ответила Тимофеевна. – Сидит себе, дом строит. Упорная, чертенок, дом валится, а она опять, поди тебе, в какой раз лепит одно на другое…

Николай крепко вытерся полотенцем, поглядел на свое отражение в зеркале, сморщился и, надев рубашку, отправился к Ксене; та, увидев его перед собой, улыбнулась, но от дела не оторвалась; Николай присел рядом на корточки.

– Ты что строишь, Ксеня? – спросил он, внимательно присматриваясь к девочке, почти со страхом отмечая ее поразительное сходство с отцом. – Вавилонскую башню? А?

Ксеня опять серьезно посмотрела на него, улыбнулась и ничего не ответила.

– Понятно… Каждый из нас говорит на своем языке, ты на своем, а я на своем. – Николай поднял брови и, покачиваясь слегка, все с той же пристальностью продолжал рассматривать племянницу. – Разумеется, как тут угадаешь, может, и похожа ты на папу, а может, и еще на кого, тут, Ксеня, дело такое… Хотя тебе самой совершенно на это наплевать… Но это, Ксеня, пока…

– Ты что над ребенком бормочешь? – выросла Тимофеевна в дверях детской, внося с собой аппетитные запахи хорошего борща и жареного мяса; у Николая дернулись ноздри. – Девять часов, а ты не евши блукаешь, – сказала Тимофеевна. – Пошли, я тебе уже налила… Под потолок вытянулся, а разум детский, – решительно оттеснив Николая на кухню, где она кормила всех провинившихся, Тимофеевна тотчас усадила его за стол.

Он жадно съел две тарелки борща, жаркое, и она начала понемногу отходить.

– Не спеши, не спеши, – сказала она, – что, за тобой гонится кто?

– Спасибо, Тимофеевна. – Николай выпил компот, придвинутый к нему Тимофеевной. – Тихон Иванович не звонил?

– В пятница к вечеру, что ль, обещался прилететь, – сказала Тимофеевна. – У них разве какие сроки есть? Может, и к вечеру прикатит, а может, еще с неделю промается. Неладная работа, – вздохнула Тимофеевна. – Вот мой хозяин бондарь был, любую тебе кадушку сделает, любой тебе бочонок, хоть с крантиком, хоть закрытый, хоть какой. А вечером – он тебе дома, никаких там собраний да разъездов… Ты что подхватился?

– Кажется, пришел кто-то…

– Хозяйка пришла, кто ж еще. – Тимофеевна обрадованно затопала к двери при мысли о том, что на плите все еще горячее и не нужно будет еще раз греть. Она выглянула в коридор; Аленка уже разделась и расчесывала у зеркала свои густые волосы.

– Кто дома, Тимофеевна? Коля пришел?

– Беспутная ноне жизнь пошла, – начала было Тимофеевна, но Аленка уже была у Ксени, подхватила ее на руки, закружила по комнате, приговаривая на ушко девочке ее любимые скороговорки, и Ксеня, сразу утратив всю свою серьезность и зацепившись ручками за шею матери, восторженно вскрикивала.

Стараясь не встретиться с Аленкой, Николай проскользнул в свою комнату, лег на диван и прикрыл лицо книгой; к нему заглянула Аленка и сразу же тихонько притворила дверь; Николая перестал мучить неуловимый запах ее духов, и он продолжал все так же, не меняя положения, лежать.

– По-моему, спит, – расслышал он голос Аленки и облегченно передохнул; ему сейчас было невыносимо видеть ее и говорить с ней. Он понимал, что это трусость и не выход из создавшегося положения, и попытался успокоить себя обычным, проверенным способом: в сущности, и это была жизнь, проявление реально существующих сил, и не имеет никакого значения, что случившееся произошло с его сестрой, и то, что Аленка его сестра, в свою очередь всего лишь случайность.

К его досаде, появилась Тимофеевна: увидев непорядок, она тотчас всполошилась, затормошила Николая.

– Заснул, что ль? – спросила она, снимая книгу у него с лица. – В одежде-то, господи, давай-ка я тебе постелю сейчас, а ты ложись, как все добрые люди.

Николай сел, хмуро зевнул и, пока Тимофеевна разбирала ему постель, молчал. Он дождался, когда Тимофеевна, утомительная в своей заботливости, вышла; он уже сумел вернуть себе защитный, несколько иронический тон, всегда выручавший его в трудные минуты. На противоположной стороне улицы начали гаснуть одно за другим окна, и светили лишь вдоль тротуаров таинственные с наступлением глубокой ночи фонари. Вообще молчать и делать вид, что ничего не случилось, – бессмысленно, глупо; нужно подойти к этому с холодным сердцем, расставить фигуры на свои места, решил Николай, по-прежнему хмурясь. Он уже испытал однажды такое же чувство беспомощности, когда ездил домой, в деревню, и впервые встретился с отцом после его возвращения с Камы. Смотрел на отца во все глаза и не знал, как ему поступить; им обоим было мучительно неловко, но и отец на сближение первым тоже не пошел; после двух-трех безуспешных попыток заговорить на общие темы замолчали оба, но Николай все время чувствовал на себе испытующий взгляд отца. С тем и уехал, сославшись на практику; и только мать, укладывая ему в чемоданчик горячие пышки, подняла строгие, все понимающие глаза и сказала тихо: