Число зверя

«Ну к чему усложнять? — подумала она, внезапно охваченная предчувствием очередного, редкого и неожиданного открытия. — Ничего нового, просто всего лишь еще одна серенькая пьеса, как и бывает в жизни. В меру пошловатая, в конце концов, как и в подлинной жизни, всегда притягивающая к себе неизвестностью, оттого и захватывающая. Актриса я или нет? Вот и надо окончательно выяснить истину».

От такого неожиданного поворота в мыслях Ксения совсем успокоилась и развеселилась; дальше думать и про себя забавляться было некогда, ее уже подвели к буфету и представили Брежневу. И они, не сговариваясь, как и в прежние свои встречи на людях, вновь повели извечную игру, держались друг с другом как малознакомые люди. Брежнев, только что возвратившись с охоты в Завидово и сам всю дорогу с удовольствием и азартом гнавший машину на предельной скорости, успел перед приемом у Зыбкиной принять душ, массаж, сделать прическу и, только что выпив рюмку коньяку, был в приподнятом, несколько озорноватом настроении. Он тотчас поставил свою рюмку на поднос официанта, явившегося перед ним словно из воздуха, и с улыбкой шагнул навстречу Ксении, — провожающие ее молодые люди тоже словно растворились.

— О о! Ксения Васильевна, очень рад увидеть вас, я ваш давний и самый преданный поклонник. На сцене вы просто завораживаете, в жизни, оказывается, вы еще изумительнее…

— Что вы, что вы, Леонид Ильич, — слегка запротестовала Ксения, протягивая руку. — Вы несколько преувеличиваете…

Она почувствовала прикосновение влажных, теплых и мягких губ, увидела пышную, только что уложенную прическу, уловила запах дорогого одеколона.

— Я видел вас месяц назад в «Грозе», вы знаете, Ксения Васильевна, я потом о многом в своей жизни передумал, — сказал, улыбаясь и отпуская ее руку, Леонид Ильич. — Вообще женщина — загадочное создание, а талантливая женщина на сцене превращается вообще в нечто из сказки…

— Вы мне льстите, — с некоторым укором сказала она, не отводя больших пристальных глаз — в их глубине светились и мерцали веселые искры.

— Зачем? — неожиданно просто спросил Брежнев, расправляя плечи и с неосознанным вызовом продолжая смотреть только на нее, — она почувствовала легкую досаду, улыбка на ее губах стала еще таинственнее, в ней, этой странной и притягивающей улыбке, проступило что то зовущее, даже запретное.

— Ну, как зачем? — спросила она, и голос ее приобрел нечто заговорщицкое, словно она делилась своими сокровенными мыслями с самой лучшей своей подругой. — Мужчина, кем бы он ни был, всегда одинаков в своих играх. Конечно, если женщина ему нравится.

— Шампанского, Ксения Васильевна, прошу, — предложил Брежнев, довольный разговором и ответом знаменитой актрисы, подтверждающим его уверенность в себе и своих силах, — А затем нас ждет экзотический ужин, я сегодня завалил великолепного зверя, я сам вам выберу лучший кусок…

— Боже, спаси и помилуй! — только и могла сказать Ксения, беря с подноса красавца официанта высокий фужер с шампанским, и Брежнев, улавливая по ее взгляду, что она ничего не поняла, засмеялся.

— Не пугайтесь, ничего особенного, просто я только только с охоты, — пояснил он доверительно. — Экземпляр отличный, годиков четырех, над ним сейчас колдуют повара. Сегодня мы посоветуемся с нашими выдающимися мастерами культуры во время дружеского ужина. Обменяемся мнениями, взглядами. Ваше здоровье! — Он взял рюмку у выступившего у него из за спины официанта и поднял ее.

Ксения кивнула, благодаря, отпила шампанского, и Брежнев, красиво и молодцевато расправившись с очередной рюмкой коньяку, стал знакомить ее с присутствующими, подвел к Косыгину, стоявшему с величественно женственной Зыбкиной, и женщины мило улыбнулись друг другу, поздоровались, даже по старому московскому обычаю расцеловались.

— Мы знакомы, знакомы с милой и знаменитой Ксенией Васильевной Дубовицкой, — сказала хозяйка, играя ямочками на щеках и становясь еще сердечнее, и в то же время задерживаясь взглядом на золотом крестике гостьи, профессионально привычно уловившей этот прицельный, почти классово непримиримый взгляд, и сразу вспомнившей, что знаменитая певица вышла из простых ткачих и никогда не упускала случая выгодно подчеркнуть свою пролетарскую породу. И Ксения в ответ тоже обворожительно ласково кивнула, — пожалуй, она бы не захотела заполучить себе еще одного врага такого ранга.

— Не преувеличивайте, Евдокия Савельевна, — решила не остаться в долгу Ксения. — Вот у вас, действительно уж, всенародная известность и признание. А какая всеобщая любовь — она дорогого стоит!

Подчеркивая, что он сегодня отдыхает тоже, как все нормальные люди, и потому имеет право на некоторую вольность, Брежнев повел Ксению дальше, по дороге прихватил попутно два фужера, приостановился и один из них протянул Ксении.

— Благодарю, Леонид Ильич, вы очень любезны, — сказала она с легкой иронией. — Не огорчим мы Евдокию Савельевну?

— Никогда, — заверил Брежнев. — Она ведь столь же умна, сколь и хороша.

— Не спорю, вам виднее. Хотя ведь, несмотря на всю свою кажущуюся мягкость, она дама весьма решительная. У нее сегодня в глазах какие то молнии проскакивают… Не обратили внимания?

— Успех окрыляет, — улыбнулся Брежнев, отпивая из фужера. — Особенно таких ярких женщин… Вы зря беспокоитесь, у Евдокии Савельевны неизменный и всесильный поклонник ее таланта, с ним тягаться никому и в голову не взбредет.

Ксения с неуловимой грацией повернула голову, — хозяйка что то увлеченно рассказывала внимательно и заинтересованно слушавшему ее Косыгину, давно уже, как утверждали люди осведомленные, влюбленному не только в божественный голос хозяйки, но и в ее роскошное зрелое тело, однако наметанный и цепкий взгляд Дубовицкой, давно профессионально приспособившейся видеть сцену жизни объемно, тотчас нащупал и выделил высокую и осанистую фигуру нового, очередного мужа Зыбкиной — известного виртуоза гармониста, с красивым, крупным, породистым лицом, стоявшего в дальнем углу с официантом и машинально опорожнявшего с его подноса рюмку за рюмкой.

— Да, таланты и поклонники, как и во все времена, — неопределенно бросила Ксения, и Брежнев галантно предложил своей спутнице руку. По знаку хозяйки распахнулись высокие двухстворчатые двери в концертный зал, и Зыбкина, взяв под руку своего высокого гостя и покровителя, пошла первой. Следом двинулись и Брежнев с Дубовицкой; глава государства, уже давно привыкший разделять свою жизнь на две, почти несовместимые половины — на показную, официальную, партийную и кремлевскую, в которой он не принадлежал себе, и свою личную, в которой он напрочь забывал о первой или хотя бы старался не помнить о ней без излишней надобности — всем улыбался; все лица вокруг, и знакомые, и неизвестные, были сейчас ему приятны, и хотя он знал, что многие из них за его спиной будут злословить, говорить о нем плохо и с издевкой, он их с высоты своего положения прощал заранее и не осуждал. Люди всегда оставались людьми, самое главное, чтобы он сам был уверен в своей правоте, и все кругом должны были привыкнуть к его праву и на его личную, особую жизнь, и на его не менее особую, ни с чем не сравнимую ответственность.

Концертный зал, превращенный в цветущий зимний сад, уютно вместил всех. Между розовыми кустами и пальмами располагались столы, кресла, стойки буфетов с кипящими сверкающими самоварами — хозяйка давно уже коллекционировала их, и говорили, что у нее в особом помещении над гаражом хранилось около тысячи редчайших экземпляров этих старинных русских раритетов, образцов старого купеческого и дворянского быта, — было даже несколько весьма своеобразных, с двумя и тремя отделениями, для кипячения чая, подогревания борща и варки яиц.

Главный стол, расположенный на небольшом возвышении, протянулся во всю ширину зала и был виден с любого места, удобные кресла за ним стояли с одной стороны. Официанты, все, как на подбор, рослые, молодые, спортивные, возникали, казалось, из под земли и, приветливо улыбаясь, усаживали гостей, вели к тому или иному столу по одним только им известным законам и признакам, дамам подвигали кресла, наливали по желанию вино, шампанское, воду. Столы сверкали хрусталем, серебром и совершенно изумительными свежими розами с, казалось, еще не высохшими капельками росы.