Страница 32 из 41
— Этакой помощи я не хочу! — горячо возразил Булавин. — Совести своей пятнать не буду, Илья Григорьич. Врагов Руси на Русь не позову!
На другой день из Черкасска поскакали гонцы к атаманам Игнату Некрасову и Семену Драному. Предлагал им войсковой атаман, чтоб они, не мешкая, шли к нему на помощь с лучшими конными сотнями.
Может показаться странным, зачем Зерщикову понадобилось толкать Булавина на сговор со шведами? И это необходимо пояснить.
Азовский губернатор, опасаясь нападения булавинцев, неустанно напоминал царю, что «надобно с полками к Азову поспешать понеже оный вор Кондрашка Булавин наговаривает казаков идти к Азову и Троецкому войною». А в то же самое время князь Долгорукий уверял царя, что при Булавине всего несколько сотен казаков и «с такими малыми людьми идти ему под Азов невозможно».
Петр, получая столь разноречивые донесения, морщился от досады. Кому верить? Вероятней всего, что Толстой опасность преувеличивает, а Долгорукий преуменьшает. И письма оставались без ответа.
Тогда азовский губернатор решил воздействовать на царя иным способом. Зная, что Петр более всего тревожится о том, как бы Булавин не сговорился о совместных действиях с турками и шведами, Толстой усиливает эту тревогу царя своими подозрениями.
Довольно веским доказательством в его руках было перехваченное письмо Булавина к кубанским казакам, где говорилось, что в случае, если царь станет утеснять донских казаков, они уйдут на Кубань и будут просить, чтоб «турский царь нас от себя не отринул».
Петр, получив это письмо, поручает русскому послу в Константинополе Петру Андреевичу Толстому, — брату азовского губернатора, — тайно разведать «не будет ли от Булавина какой к Порте подсылки».
Петр Толстой вскоре ответил:
«О бунтовщике воре Булавине буду здесь смотреть прилежно, и если оная либерия вскоре не пресечется, боюсь, чтоб не задалась какая трудность, потому что турки об этом знают и радуются; впрочем явно ничего не предпринимают в пользу бунтовщиков, и от воров явных присылок сюда нет».
Но подозрения сохраняются… По распоряжению царя Петра захваченных булавинцев с пристрастием, пытая на огне, допрашивают о том, что им известно о «подсылках Булавина к туркам и шведам». Пытаемые показывают, что «о тех подсылках» они ничего не слыхали.
И несомненно, если б царь Петр имел хоть какое-нибудь доказательство о сговоре Булавина с турками и тем более со стоящими на рубежах шведами, он не отказался бы от намерения ехать на Дон, чтоб убыстрить разгром булавинцев и «себя от таких оглядок вольными в сей войне сочинить».
А губернатор азовский между тем продолжал оставаться в уверенности, что Булавин сговаривается не только с турками, но и со шведами. Королевские «манифесты» и «подметные письма» распространялись на Украине, и бежавшие из Черкасска казаки подтверждали, что являвшиеся на службу к Булавину запорожцы «о неприятельском прельщении сказывали». Толстой полагал, что Булавин непременно соблазнится королевскими обещаниями, не преминет войти в тайные сношения со шведами. А уж как кстати бы добыть знаки этого злого Кондрашкина умысла! Царь Петр в этом случае минуты не стал бы медлить, чтоб начисто огнем и кровью смирить мятежников и покончить с донской либерией.
Азовский губернатор вытребовал для тайного свидания давно и верно ему служившего булавинского есаула Тимофея Соколова. Тот поведал подробно, как недовольство донского природного казачества Кондратием Булавиным привело к созданию заговора против него.
Заговор возглавляли «знатные старики» во главе с наказным атаманом Зерщиковым. Желая заслужить прощение за участие в воровских замыслах и надеясь на милость великого государя, заговорщики ждали первого удобного случая, чтоб схватить и выдать вора Кондрашку. Но сделать это было не так-то просто. Булавин в последнее время стал осторожен, и охрана, усиленная избранными им голутвенными, оберегает атамана зорко и неподкупно. А в станице Рыковской, где живут его братья и где он часто бывает, казаки «с ним заедино и от воровства отставать не хотят». Тем не менее заговорщики продолжают укрепляться и, уповая на помощь божию, надеются тот замысел свой вскоре исполнить.
Толстой, выслушав Соколова и одобрив действия заговорщиков, спросил:
— А ведомо ли тебе, есаул, о склонности вора Кондрашки к соединению со шведами? И какие пересылки он с неприятелем чинит?
Соколов такого вопроса не ожидал. Булавин никакого разговора о соединении со шведами никогда не поднимал, но не зря же намекает на это губернатор, может, он что-то узнал от других своих лазутчиков? Соколов, не желая признаваться в плохой осведомленности, от прямого ответа уклонился:
— Ныне, ваша милость, вор всех остерегается и пересылки тайно вершит…
Толстой чуть поморщился, перебил:
— А кто ж ему в сих делах помогает? Наказного-то атамана, чаю, вор не таится?
— Илья Григорьич пока из веры у него не вышел, — подтвердил Соколов.
— Так ты бы его попытал о шведах-то… Нужда первейшая о том проведать.
— Догадки не хватило, ваша милость, — признался Соколов, сообразив, наконец, что губернатор ничего не знает и лишь подозревает Булавина в сношениях со шведами.
— А того лучше, — продолжал Толстой, — кабы явно вора Кондрашку уличить, посыльщика его схватить, аль письмо к шведам перенять… Зерщикову объяви, что сия услуга государем забвенна не будет.
Соколов, возвратившись в Черкасск, не замедлил уведомить наказного о желании губернатора.
Кончался июнь месяц. В Царицыне на сторожевой башне по-прежнему развевалось и пламенело водруженное булавинцами знамя. Город управлялся по казацким обычаям атаманами Игнатом Некрасовым и Иваном Павловым. Конные и пешие дозоры сторожили Волгу, не пропускали ни вверх, ни вниз ни одного струга с военными и продовольственными припасами. Каждый день бушевали казачьи круги, все громче слышались крики:
— Возьмем пушки, пойдем в Астрахань, пойдем на море Хвалынское!
Астраханский губернатор Апраксин, «не терпя от скверных такого досадительства», заболел медвежьей болезнью, хотя Меншиков, узнав об этом печальном случае, высказал иную подозреваемую им причину болезни:
— Обделался со страху астраханский байбак…
Потеряв под Царицыном лучший солдатский полк Бернера и опасаясь нашествия на Астрахань «злодейственного сонмища Булавина», губернатор слезно умолял царя о присылке войска для защиты города. И только когда подошли наконец-то Казанский и Смоленский пехотные полки, Апраксин начал приходить в чувство. Но его ожидала новая неприятность.
Воевода Петр Иванович Хованский, жестокий усмиритель бунтовавших башкир, получив приказ очистить от воров Камышин и Царицын, стал ссылаться на «ненадежность солдат» и царю Петру написал:
«Прошу, государь, дабы указ был послан к господину Апраксину о присылке ко мне на перемену двух полков, Смоленского да Казанского, а вместо того отправлю я от себя в Астрахань два полка, которые мне ненадежны. Так же бы драгун, которые есть в Астрахани, и дворян и детей боярских и мурз и табунных голов и татар выслать ко мне в полк, а они мне нужны».
Апраксин, проведав об этом, взбеленился. Он много лет враждовал с Хованским и в его просьбе усмотрел «великое для себя бесчестие».
— Как? Хованский умышляет мои войска забрать, а взамен своих ненадежных отправить? Не бывать сему вовеки!
Апраксин жалуется на Хованского брату-адмиралу, тот близок к царю и в обиду единокровного своего не даст.
Хованский стоит под Казанью. Воевода похваляется, очистив от воров Волгу, идти в Черкасск и схватить Кондрашку Булавина и его советчиков, прежде чем вышний командир Долгорукий выступит из Валуек.
А в Царицыне тем временем была получена грамота Булавина. Атаманы Некрасов и Павлов, прочитав ее, призадумались. Кондратию Афанасьевичу для азовского похода, для боя с регулярными царскими полками требовалось стойкое, имевшее военный опыт войско. Пришлую, плохо вооруженную голытьбу вести в Черкасск было бесполезно, там без того скопилось ее достаточно. Булавин сам писал, чтобы «пришлых всяких чинов людей с собой не имать».