Страница 23 из 41
Булавин решил теперь воздействовать на киевского губернатора князя Голицына, в подчинении которого находился белгородский воевода. Булавин написал Голицыну полную собственного достоинства грамоту:
«Ведомо нам Войску Донскому учинилось, что нашего войскового атамана Кондратия Афанасьевича Булавина жена с сыном у вас в Белгороде сидят за караулом. И вы ее держите за караулом напрасно по доносу неправедных прежних наших старшин Лукьяна Максимова с товарищами, а не по его Великого Государя указу. А еслиб за атамановой женой явилась какая вина, и она бы взята была по его Великого Государя указу и послана в Москву, а не токмо бы вам ее в Белгороде держать за караулом. И тебе, ближний стольник Дмитрий Михайлович, пожаловать бы войскового атамана Кондратия Афанасьева, жену его с сыном из-за караула освободить и отдать посланным нашим казакам на руки… И чтоб вам Дмитрий Михайлович отпустить ее к нам войску с нашими посланными казаками не задержав, бессорно. А буде вы ее из-под караула не освободите, и мы Войском Донским за нею к вам в Белгород пришлем от себя войско тысяч сорок или пятьдесят. А что у нас в войске учинилось меж себя, о том мы Великому Государю и в походные государевы полки почасту пишем. А с сей отпиской послали мы войском вышеписанных казаков, и велели им самим явиться и отписку подать тебе киевскому воеводе Дмитрию Михайловичу Голицыну с товарищами. Также велели им казакам милость просить у тебя и на словах»[20].
Покончив с грамотой, Кондратий Афанасьевич прилег отдохнуть, задремал, а когда открыл глаза, увидел, что солнце давно взошло, и услышал, как в соседней горнице оживленно шептались Галя, Никита и кто-то еще…
Кондратий Афанасьевич прислушался, признал голос племянника Левки и по отдельным словам догадался, что ребята хотят отправиться на Донец с голутвенным походным войском, а Галя сердито отговаривает брата… И она права! Левке восемнадцатый год, настоящий казак, и на коне молодцом, и птицу влет стреляет, а Никишка совсем мальчик, рано еще ввязываться ему в драку…
Кондратий Афанасьевич потихоньку поднялся, подошел к двери, открыл, притворно строгим голосом прикрикнул:
— Вы чего тут спозаранку своеволите, спать людям не даете?
Галя вздрогнула, всплеснула руками:
— Ох, тятя, испужал… Мы же тихо гутарили.
А Никишка, смело глядя в глаза отца, заметил:
— Спят люди ночью, а сейчас вон где солнце-то…
Левка, подправив лихо взбитый рыжий чуб, ломким баском выложил все сразу:
— Я просить хотел тебя, дядя… И Никишка тоже… Отпусти нас с войском походным…
Кондратий Афанасьевич сдвинул густые брови, коротко племянника обрезал:
— Слыхал. Не пущу.
Ребята смутились. Булавин продолжил:
— Война не сегодня кончается, успеете каждый в свой черед в походах побывать… А сейчас, Левка, ступай покличь ко мне атамана Некрасова.
Левка вышел. Никишка стоял недовольный. Отец подошел к нему, ласково положил руку на плечо:
А тебя, Никиша, я с собой возьму, как на Азов пойдем… только о том до времени не болтай.
— Лучше бы тут сидел, — вмешалась неожиданно Галя, — в Азове, говорят, десять тысяч солдат да сто пушек выставлено.
— А кто ж говорит, донька? — насторожился Булавин.
— Да по всей станице бают… Фролова Василия девки сказывали, будто сам царь с войском огромадным сюда для расправы над бунтовщиками идет…
— Я от черкасских казачат о том же слыхал, тятя, — подтвердил Никиша.
Булавин сразу посуровел.
— Губернатор азовский и тайные враги брех сей в народ пускают, дабы ослабить нас… Чую, множество недругов вокруг меня! — Кондратий Афанасьевич помолчал, вздохнул, потом, обратившись к сыну, с неожиданной мягкостью и легким укором промолвил: «А ты, Никиша, меня одного оставить тут хочешь?
На глазах у мальчика навернулись слезы, он прижался к отцу, тихо, смущаясь, произнес:
— Никуда я не хочу от тебя…
Галя с пылающим лицом подошла к отцу с другой стороны, прошептала страстно, как клятву:
— И я, тятя родный, никогда, никогда тебя не покину. До самой смерти!
…Хотя Игнат Некрасов постоянно возражал войсковому атаману и спорил с ним, Булавин все же любил и уважал Некрасова более других своих атаманов и полковников. Знал, что этот упрямый, крепкий, как кремень, казак всецело предан делу, и помыслы его направлены лишь к обшей пользе, и никогда он не предаст, не изменит, не отступится…
Прощаясь с Некрасовым наедине, высказал Кондратий Афанасьевич свои сокровенные мысли. Признался, что не так страшат его государевы войска, как действия тайных недругов, и что не очень-то верит он даже своим старшинам, посему и остерегается открываться перед ними.
Некрасова признание войскового атамана нисколько не удивило. Сказал просто, дружески:
— Я давно подмечаю, Кондратий Афанасьич, как ты на две стороны озираешься… На Волгу-то пошто меня не пустил? Ссоры со старшиной не желаешь… а сам ведаешь, сколь сильней были бы мы, кабы на Волгу вышли.
— Догадлив ты, Игнат, — невольно улыбнулся Булавин. — Я сам толковать хотел о том, чтоб забрал ты с Хопра более надежных Лунькиных вольных, да на Волге с Ивашкой Павловым соединясь, шли бы к Царицыну… вольность нашу казацкую всюду утверждали б…
— На царское милосердство, стало быть, не дюже полагаешься? — насмешливо сощурив глаза, спросил Некрасов.
— Чего ж полагаться, коли вышним командиром государевой рати поставлен брат убитого нами князя Юрия… Я на днях царю Петру другую отписку послал, прямиком пояснил, что собрались мы не для войны с ним, но ежели его полки станут разорять наши казачьи городки, то мы будем противиться всеми реками… Ну, а коли осилят они нас, — задумчиво продолжал Булавин, потирая собравшиеся на лбу морщины, — придется впрямь на Кубань-реку, к землякам своим подаваться…
— Там кто у тебя из ближних-то?
— Брат, племянники… наших донских и донецких верховых казаков много…
— Вот и порешим с тобой: буде начнут по Дону и Донцу теснить казаков царевы ратные люди, то мне, не мешкая, знак о том подай, соберемся вместе в Цимле, оттуда на Кубань шлях прямой лежит…[21]
Булавин, продолжая находиться в задумчивости, кивнул головой. Некрасов, силясь отгадать думы войскового атамана, пристально посмотрел на него, неожиданно вздохнул:
— Не родная нам на Кубани земля, Кондратий Афанасьич, и слезы человечьи там не слаще, да что поделаешь? Живыми в руки врагов нам попадать нельзя…
— Что впереди будет — один бог ведает, Игнат, — ответил со вздохом Булавин. — В готовности же ко всяким случайностям быть нам следует, и о сборе в Цимле положим с тобой накрепко. Благодарю, друже, за преданность твою, службу верную, советы добрые… А теперь накажи есаулам и сотникам нашу вольницу в Паньшином сбирать, а сам с казачьей полсотней ступай в Пристанский городок, чини, как говорено меж нами… Да Луньку Хохлача построже моим именем от своевольства остереги… Не могу забыть, сколько людей он, дурень, на Курлаке загубил.
— Попробую образумить, только надежды что-то нет, — сказал Некрасов. — Упрямый, черт! Ему хоть кол на голове теши!
— Розыском войсковым припугни, ежели дуровать будет.
— Ладно, постараюсь, Кондратий Афанасьич…
Атаманы крепко обнялись, поцеловались. Булавин,
вспомнив, добавил:
— Да возьми с собой племянника моего Левку… Хлопец смелый, горячий, ты опаси его где нужно, и посылки всякие ко мне с ним отправляй без сомненья… Прощай!
Узнав о том, что Кондрат Булавин взял Черкасск и избран войсковым донским атаманом, запорожцы вновь заволновались.
Собранная 13 мая рада была особенно бурной. Сиромашные казаки с кулаками лезли на кошевого и куренных атаманов, кричали:
— Для чего не дозволили нам идти великим постом к Булавину? Для чего и ныне возбраняете?
20
Хочется отметить необычную форму и стиль переписки Булавина и его атаманов. Боярские и дворянские письма той эпохи характеризуются проявлением самого низкого угодничества и лести перед сильнейшими, бахвальства и чванства перед людьми, находящимися в подчинении.
Такими подписями, как «скудоумный раб твой» или «последний твой холоп», пестрят все дворянские письма к царю и вельможам.
Меншиков, став царским фаворитом, называет природного князя Григория Ивановича Волконского просто «Григорием», а иногда и «Гришкой», а Волконский именует себя «униженным рабом» фаворита и пишет ему в таком стиле: «Умилися надо мною таким бедным, чтобы я был взыскан вашею милостью, ни от кого себе помощи не имею, токмо надежду имею на бога и на вашу княжую милость, ото всех обидим, ни от кого не помилован».
В грамоте Булавина царю и воеводам унизительные для человеческого достоинства слова не употребляются. В письме Булавина князю Голицыну, как и в других его письмах, отражается твердая воля вождя народного восстания, сознание правоты затеянного им дела и уверенность в своих силах.
21
Посланные в Черкасск тайные соглядатаи доносили азовскому губернатору: «Да у него ж вора умышление, и будет посланные от него Некрасов и Драной полки Государевы разобьют и у него же вора намерение идти под Азов и под Троицкой и в Русь по городам до Москвы. А буде ратные Государевы полки тех ево единомышленников побьют, и у него вора с Некрасовым положено сбираться по Дону в Цимле, а собрався идти на Кубань».