Кондратий Булавин

А Булавин, обратившись к казакам, продолжал:

— Скажите Войску Донскому, станичники, что встали мы за правду, за старые наши права и вольности, а в Черкасск ныне идем, чтоб наказать новоявленного Иуду — войскового атамана Луньку Максимова и неправых старшин за их воровство и злую измену… Выдайте головой вора Луньку Максимова и соединяйтесь с нами!

Казакам речь атамана понравилась. Возвратившись в свой лагерь, они снова собрали войсковой круг, но… в это время булавинская конница жестоким напуском ударила на стоявших в стороне азовских казаков и калмыков, а Игнат Некрасов с конным полком с тыла налетел на войсковой обоз и захватил пушки.

Верховые казаки донского войска стали палить вверх из ружей и закричали:

— Слава Булавину! Будем вкупе стоять заодно!

Лукьян Максимов со старшиной, азовский полковник Николай Васильев и наиболее преданные войсковому атаману низовые казаки и калмыки едва успели спастись бегством.

Победа Булавина была полной. В его руках оказался весь обоз Войска Донского, пушки и снаряды, вся войсковая казна, восемь тысяч рублей, — огромные по тем временам деньги, тут же отданные для дувана наиболее нуждающейся вольнице.

А главное, армия Булавина увеличилась почти вдвое и двигалась теперь к Черкасску, не предвидя более никакого сопротивления.

Царь Петр жил в своем парадизе, как именовал он новостроящийся город Петербург. Сильнейшая лихорадка, усиленная горловой и грудной болезнью, на целых три недели приковала Петра к постели, И лишь сегодня, 12 апреля, он впервые вышел из дома.

День выдался на редкость теплый и ясный. Пахло морем и смолой. Всюду стучали топоры и визжали пилы. Петр заглянул в крепость, побывал на строительных работах, прокатился на парусном боте по Неве, а затем, зайдя в аустерию, часа два за кружкой пива толковал там с голландскими негоциантами и матросами о разных корабельных и торговых делах.

Возвращался он довольный, оживленный. Пять лет назад пустынны и неприглядны были эти угрюмые места, а ныне, словно сказочный богатырь, поднимается здесь заложенный им чудесный город, и украшается, и богатеет, и корабли с иноземными флагами стоят на реке. Отрадно думать об этом.

В оттопыренных карманах царского видавшего виды кафтана лежат подаренные голландцами заморские диковинки — яблоки земляные. Сие для сердечного друга Катеринушки! В рубленом обшитом тесом двухкомнатном домишке светлей и теплей как будто стало с тех пор, как она хозяйничает тут, проворная, ласковая, любимая…

И сейчас, едва переступив порог, Петр очутился в ее нежных объятиях:

— Где так долго гулять изволили, хозяин дорогой? Соскучилась я, свет мой…

— Заговорился с иноземцами, Катеринушка. Шкипера знакомого встретил. — Петр полез в карман, достал пару крупных в грязноватой кожуре заморских диковинок и, протянув ей, продолжил: — Яблоки земляные, сиречь картопель, новый, лучший сорт… Наказал голландцам тысячу пудов этих лучших сортов нам доставить.

Катерина слегка обтерла шелковым платочком картофелину, с хрустом откусила:

— Ах, сколь дивен сей заморский плод… Балуете меня, хозяин…

Петр от удивления округлил глаза. Катерина продолжала кушать, похваливала:

— По мне картопель сей во всем лучше абрикос… И нежен и духовит.

Петр досадливо закусил губу. И тут бабье лукавство! Не вытерпел крякнул:

— Ври больше! Его печеным едят, а сырым вкусу не имеет, сам пробовал.

Он хотел еще что-то добавить, но сдержался, только сердито засопел и, круто повернувшись, ушел в свой кабинет.

А там давно ожидал с бумагами секретарь Алексей Васильевич Макаров. И по его невзрачному, в этот момент сосредоточенному лицу Петр сразу догадался, что есть какие-то неприятные известия. Опасаясь более всего внезапного наступления шведов, спросил нетерпеливо:

— От Меншикова из войска ничего нету?

— Есть, государь…

— Ну?

— Шведы по-прежнему стоят в Родошковичах… Александр Данилович сообщает, что король Карлус с панами банкетует и никаких приготовлений к походу наши лазутчики не примечают…

Петр, успокаиваясь, набил табаком трубку, закурил:

— А еще откуда нынче ведомости? Главные сказывай…

— С Дону от войскового атамана Лукьяна Максимова… Тако же от губернатора азовского господина Толстого и от стольника Степана Бахметева отписки…

— Иль опять о донских ворах? — поморщился Петр. — Что там за важность такая?

— Вор Кондрашка Булавин снова в большую силу входит, государь…

— А чего ж они сами губы распускают? Мы ж писали, чтоб им сообща трудиться, дабы злые Кондрашкины намерения разрушить и пущих заводчиков переловить…

— Просят, государь, учинить указ о присылке прибавочных ратных конных и пеших людей, пушек и пушкарей и подъемных лошадей и всяких артиллерийных припасов…

Петр выдохнул густую струю дыма, перебил:

— Ишь чего надумали! Оголяй рубежи, посылай к ним армию, они без того с ворами управиться не могут, дьяволы ленивые… Он где сейчас обретается, Кондрашка-то?

— В Усть-Хоперской станице, государь… Пишут, будто с ним побольше десяти тысяч казаков и гультяев… И в той-де станице они, воры, лесные материалы, заготовленные для корабельного строения, пожгли, а хлебные государевы запасы разграбили, а работные люди и бурлаки и беглые солдаты повсюду с ними, ворами, соединяются. И ныне-де собирается Кондрашка в Черкасск, чтоб побить старшин…

Петр, слушая, хмурился все больше. Судя по прежним донесениям азовского губернатора и отпискам донской старшины, он предполагал, что «воровство» Булавина имеет чисто местное значение и достаточно небольшой воинской силы, чтобы расправиться с ворами. Петр знал о взаимоотношениях войсковой старшины с преданным ими Булавиным и вполне разделял мнение азовского губернатора Толстого, что, страшась возмездия, старшины примут все зависящие от них меры для уничтожения воров. И это обстоятельство тоже отчасти успокаивало.

Чтобы подбодрить войскового атамана и старшину, Петр приказал послать на Дон грамоту, в которой сообщалось, будто «из Литвы в помощь к ним по сланы несколько драгунских полков, которые за излишком были», а также «московские ратные, конные и пешие люди, которых будет слишком за двадцать тысяч». На самом же деле под начальством посланного на Дон против воров стольника Степана Бахметева состояло всего триста московских ратных людей, да собирались в поход на воров два солдатских резервных полка, а в Литве, конечно, никаких лишних драгун не имелось.

Теперь приходилось с большей настороженностью и тревогой размышлять о донских делах. Булавин за какой-нибудь месяц, не встречая сопротивления, сумел создать целую армию. Восстание вот-вот может охватить весь юг страны. Необходимы решительные меры, чтоб как можно быстрей, пока шведы «увязли» в Родошковичах, покончить с бунтовщиками…

Петр, отослав Макарова, перечитал все последние известия с Дона и долго потом с трубкой в зубах шагал по кабинету, изредка останавливаясь перед висевшей на стене картой и покачивая головой. Где взять войска для подавления бунта? О том, чтобы снять несколько регулярных конных полков с границ накануне возможного вторжения шведов, нечего было и думать. Новые рекрутские полки посылать опасно… Козловский воевода Волконский сделал верное замечание: «Если с Москвы присланы будут полки из рекрутов, которые из волостных и из помещичьих крестьян тамошних краев набраны в недавних временах, то, чаю, государь, они к отпору изменников будут ненадежны, для того обносится у нас слово, что нынешний бунт и начался от таковых беглых крестьян, которые бегают из волостей и из-за помещиков, а паче от взятья в рекруты, и у них есть в бунтовщиках братья или дети и свойственники…».

В конце концов Петр решил выделить из резервной кавалерии два драгунских полка под начальством Ефима Гулица и фон Делдина и солдатский пехотный полк Давыдова. К ним прибавлялись украинские слободские полки Изюмский, Ахтырский и Сумский, четыреста воронежских драгун, отряд Бахметева, а также дворянское ополчение… При мысли о болтающихся без дел царедворцах, укрывающихся в канцеляриях боярских недорослях, в глазах Петра блеснул недобрый огонек: эх, удалось бы собрать всех этих тунеядцев да выбить из них сонную одурь капральской палкой!