Страница 22 из 82
— Ладно! — воскликнул он торжествующим тоном. — Будет по-твоему! Но только, ваше величество, нам надо стать разнообразнее. Ваше величество посвящало до сих пор свой досуг писанию комедий, почему нам не поработать теперь в трагическом жанре? Здесь, в Москве, будет представлена комедия вашего величества. Отлично! Но почему бы после комедии не сыграть маленькой трагедии? Он замолчал и впился в императрицу серьезным, пытливым взглядом; императрица молчала, ее взгляд был непоколебимо холоден, и наконец она сказала:
— Я жду объяснений!
— Позвольте мне, ваше величество, рассказать вам одну историю из моего прошлого.
— Расскажи!.. Я слушаю!
— Это было давно, ваше величество, когда я еще жил в Москве. Я снимал комнату у вдовы Елизаветы Зорич, которая занималась повивальным делом. Это была очень хорошенькая, веселая, грациозная женщина. Мы сошлись с ней и жили душа в душу, что было мне тогда очень на руку: у меня доходы были плохи, а Зорич зарабатывала на диво много, так много, что даже казалось непонятным, почему ее труд так хорошо оплачивается…
Жили мы весело и беззаботно, как вдруг на наши головы обрушилась беда: пришла полиция, арестовала Елизавету и увезла ее. Я ломал себе голову, не понимая причины всего этого; вдруг мне случайно удалось узнать то, что держалось в большом секрете: Зорич обвинили в ряде убийств новорожденных и родильниц.
В минуты интимных ласк Лиза неоднократно признавалась мне, что вид проливаемой крови или извивающегося в предсмертных конвульсиях человека производит на нее совершенно своеобразное действие — она испытывает невыразимое наслаждение, более острое, более потрясающее, чем самые страстные любовные ласки. Мне сразу пришло в голову, что Зорич не могла справиться с этой болезненной страстью и поплатилась за какое-нибудь убийство.
Но дело было гораздо сложнее: Зорич убивала двух зайцев разом, удовлетворяя свою страсть и получая за это большие деньги. Мало ли какие случаи бывают, когда рождение ребенка или жизнь матери нарушают интересы ряда лиц? В таких случаях обращались прямо к Зорич, и она избавляла заинтересованных лиц от мешавшего им субъекта.
Московские власти взялись за расследование очень энергично, но с первых же шагов следствие натолкнулось на таких лиц, что разоблачение всего этого дела вызвало бы крупный скандал: почти не было такой именитой фамилии, где бы Зорич не проявляла своего дьявольского искусства. Что было делать?
Зорич грозила смертная казнь. Но вместо этого дело затушили, и преступную бабку посадили бессрочно в тюрьму. Вплоть до сего времени Елизавета Зорич содержится в бутырской тюрьме! Вот, ваше величество, страничка из моего прошлого. Добавлю еще, что следственные власти были поражены искусством и чистотой работы Зорич: у этого дьявола в юбке был целый арсенал средств, одно ужаснее другого!
Потемкин замолчал, молчала и императрица. Она вскочила с места и в лихорадочном волнении заходила взад и вперед по комнате. Ее грудь бурно волновалась, глаза сверкали. Вдруг она остановилась пред Потемкиным и впилась в него пылающим взглядом, как бы требуя, чтобы он сказал последнее, решительное слово.
Потемкин тоже встал, подошел к государыне и шепнул ей:
— Не пригодится ли она нам?
— Что ты хочешь сказать этим, Григорий? — со страхом вскрикнула Екатерина.
Не отвечая, Потемкин низко поклонился императрице, подошел к письменному столу, развернул лист бумаги, попросил разрешения сесть и написал следующее:
«Предъявитель сего, Григорий Александрович Потемкин, уполномочен взять из тюрьмы арестантку, имя коей будет сообщено им, Потемкиным, главному смотрителю. Об освобождении указанного Потемкиным лица запрещается кому-либо сообщать, а равно под страхом Нашей немилости воспрещаем наводить какие-либо справки о дальнейшей судьбе его. Освобожденное лицо считать никогда в тюрьме не сидевшим».
Екатерина прочла это и, с некоторой растерянностью посмотрев на Потемкина, спросила:
— На что это нужно тебе?
— Благоволите, ваше величество, пометить «секретно» и подписать! — ответил ей Потемкин.
Императрица сильно вздрогнула, но сделала, как сказал фаворит.
— На что мне это нужно? — спокойно переспросил Потемкин, флегматично рассматривая бумагу. — Ваше величество сами изволили заметить, что беременность ее высочества далеко подвинулась вперед, а следовательно, пора подумать и об акушерке…
— Молчи! Молчи! — испуганно вскричала Екатерина, с силой топнув ногой. — Я не хочу и думать о таких вещах… Как же это можно?..
— Первым делом, — спокойно продолжал Потемкин, — я прикажу Зорич переодеться в мужское платье и увезу ее в Петербург под видом своего камердинера. В Петербурге я укрою ее в надежном месте, и когда настанет…
— Григорий, — перебила его Екатерина, твердо глядя Потемкину в глаза. — Твое мягкосердечие делает тебе честь! Ты считаешь себя обязанным этой женщине за прежнюю помощь, находишь, что она достаточно наказана, и хочешь улучшить ее судьбу. Я даю тебе возможность сделать это, но и все. Больше я ничего не знаю и не желаю знать!
В этот момент в комнату вошел гофмаршал Барятинский и доложил ее величеству, что апартаменты готовы. Екатерина холодно кивнула головой Потемкину и последовала за князем.
XV
Потемкин понимал, что императрица еще не в полной мере уяснила себе сущность его намерений. Когда она была так взволнована, так утомлена, как в этот день, ее ясный, светлый ум словно задергивался каким-то флером. Далее он знал, что если тот же разговор завести завтра, то можно ручаться, что Екатерина с негодованием отвергнет затеянное им, а может быть, даже и отвернется от своего любимца. Поэтому он решил, что надо ковать железо, пока горячо. Сегодня же все будет сделано, а завтра императрица, возможно, даже не вспомнит о сегодняшнем разговоре.
Вследствие этого, не теряя времени, он отправился в свои комнаты, помылся, почистился и приказал подать себе карету.
Был уже поздний вечер, когда Потемкин быстро проезжал Бутырками — предместьем, где высилось громадное мрачное здание тюрьмы. Остановившись у ворот и приказав доложить о себе главному смотрителю, он был немедленно впущен с знаками раболепного почтения.
Смотритель готов был в лепешку расшибиться, чтобы угодить влиятельному генерал-адъютанту императрицы. В самом непродолжительном времени в мрачный, плохо освещенный зал, где должно было произойти свидание Потемкина с арестанткой, смотритель ввел высокую, страшно худую женщину, серый арестантский халат которой еще более подчеркивал ее худобу.
— Вот Елизавета Зорич, — сказал смотритель.
Потемкин знаком руки приказал ему удалиться. Он и арестантка остались одни.
— Неужели ты — Елизавета Зорич? — с изумлением воскликнул Потемкин, подходя ближе к арестантке, которая наглым, диким взором смотрела на него.
— Я самая, — ответила она.
— Лиза, Лиза! Что с тобой сталось? Ведь тебя не узнать!
— Батюшки, Гришенька! — крикнула Зорич, кидаясь к своему прежнему сожителю. — Вспомнил-таки?
— Я пришел, чтобы освободить тебя, Лиза, — ответил Потемкин, пытливо всматриваясь в ее лицо, чтобы уловить хоть тень сходства с былой Елизаветой.
— Что я слышу? — воскликнула она. — Ты можешь и хочешь спасти меня отсюда? И ты только за этим приехал сюда? Гришенька, недаром я всегда так любила тебя, так верила… Но ты, верно, стал теперь большой шишкой? Да у тебя никак генеральские эполеты? Батюшки! Да уж не добился ли ты того, о чем всегда мечтал со мной бывало? Как ты красив, Потемкин!.. Я не удивлюсь, если ты скажешь мне, что стал теперь самым близким человеком к ее величеству! Ты киваешь головой? Значит, это правда? И ты все-таки не забыл обо мне? О, Гришенька, я — твоя вечная должница!
Она вплотную подошла к Потемкину и нежно погладила его по щеке.
Фаворит продолжал разглядывать ее и наконец сказал:
— Ты все-таки еще очень красива, Лиза! Правда, жизнь в этом дворце не пошла тебе в пользу и ты страшно исхудала, но это дело наживное, отдохнешь и нагуляешь себе жира! Но как ты похудела, как похудела! Ты стала совсем плоской, как доска, а вспомнить только твою прежнюю приятную округлость… Но это к лучшему: на первых порах тебе придется выступить в роли моего камердинера, так что мужской костюм благодаря твоей худобе отлично сойдет.