Жуковский

Но разве могли решения, найденные учеными, даже самые остроумные, спасти Россию? Экономические трудности нарастали, как лавина. Они становились все острее, все ощутимее. Недостаток угля заставлял гасить доменные печи, останавливать на путях паровозы. Из-за отсутствия транспорта гнило на отдаленных станциях с трудом взращенное зерно. Угрюмыми стенками выстраивались с раннего утра очереди к хлебным лавкам. Жизнь все труднее, недовольство все шире. Оно проступает буквально во всем. Россия вплотную приближается к революции.

Глава пятая

УЧЕНЫЙ И ГРАЖДАНИН

„Отречемся от старого мира…"

По-разному встречала Россия 1917 год. Во дворцах хлопали пробки шампанского и поднимались тосты за победу. Но было совсем не весело. Всего лишь две недели назад нырнул под невский лед труп царского фаворита Гришки Распутина, убитого темной, ненастной ночью.

С суеверным страхом встречали Новый год и царь и царица. С ними не было больше «дорогого друга», чьи молитвы «помогали» России. Безграмотный развратный мужик, запросто решавший судьбы министров, державший в мистическом страхе всю августейшую фамилию, перестал существовать.

В рабочих кварталах люди грызли черствые корки. Там мечтали о мире. Нет, не было этого мира на родной земле. Смерть косила мужчин на полях сражений и, словно не довольствуясь кровавой жатвой, обрушивала ужасы голода на солдатских жен и детей.

В квартиру Жуковского Новый год вступил тихо и солидно, как и положено входить ему в дом человека, готовящегося отметить свое семидесятилетие. Скромно встретила профессорская семья новогоднюю ночь — короткий отдых после напряженной работы, которую вел старый, усталый человек. Январем 1917 года Николай Егорович перешагнул в восьмой десяток жизни. От всей души поздравили его с этой датой ученики и товарищи по Техническому училищу. Деятельность Жуковского в области авиации была у них на виду, и они воздали ей должное теплыми, сердечными словами;

«Работая в такое исключительно интересное в истории науки и техники время, когда человек делается владыкой морской бездны и небесной выси, когда осуществляются тысячелетние мечты о возможности подводного плавания и летания в воздухе, Вы, при первых же робких попытках современных пионеров воздухоплавания и воздухолетания, своим проникновенным взглядом оценили близость решения вопроса; Вы увидали, что ключ уже вложен в замок и скоро будет повернут, и поэтому непрерывно знакомили Москву со всеми первыми попытками к окончательному решению задачи покорения воздуха. И судьба дала Вам счастье — дожить до того времени, когда люди начали действительно летать по воздуху!»

Но судьба дала Жуковскому и еще большее счастье. Родившись при феодализме — Николаю Егоровичу исполнилось четырнадцать лет, когда в России было отменено крепостное право, — он стал свидетелем того, как рассыпалось в прах здание самодержавной империи. В тяжелых муках рождалось новое, которого так долго ждал русский народ. Старый профессор стал свидетелем многих событий.

Ни к Петрограду, ни к Москве почти не подвозят хлеба. Под холодным зимним ветром стоят очереди. С хлебом плохо уже не первый год, и у рядовых тружеников нет больше сил молчать. Голодные люди громят булочные, а агенты охранки доносят министру внутренних дел:

«Матери семей, изнуренные бесконечным стоянием в хвостах у лавок, исстрадавшиеся при виде своих полуголодных и больных детей… представляют собой тот склад горючего материала, для которого достаточно одной искры, чтобы вспыхнул пожар».

Этих искр не пришлось ожидать долго. Народ не хотел да и не мог больше терпеть.

Основные события, потрясшие страну, развернулись в Петрограде, но и Москва не осталась безучастной свидетельницей. В годовщину «Кровавого воскресенья» — 9 января 1917 года — по инициативе московских большевиков началась демонстрация. Провожаемые взглядами городовых сотни рабочих тянулись к Страстной площади. Тысячная колонна двинулась к центру. На Театральной площади ее атаковали полицейские и казаки.

В ход пошли нагайки. Пожарные брандспойты извергали потоки ледяной воды. Полицейские намеревались быстро утихомирить смутьянов. Не так просто! На Елоховской площади и у Балчуга, на Пресне и у Красных ворот, в Замоскворечье — повсюду вышел на улицы рабочий люд, демонстрируя чувства, которые его одолевали. Москва ощущала первое дыхание революции. А несколько недель спустя рухнуло русское самодержавие.

Московский градоначальник решил уберечь вверенный ему город от «пагубной вести». Он запретил печатать сообщения о событиях в Петрограде. Куда там!.. Слухи смерчем закружились над Москвой. На запрет печатать правду забастовали наборщики. 28 февраля не вышла ни одна из московских газет, но зато по всему городу были расклеены листовки. Подобно большинству москвичей, Николай Егорович узнал из них о том, что власть самодержавия пала.

Москва преобразилась. Бурные человеческие реки потекли по ее улицам. Незнакомые люди обнимали и целовали друг друга. Стихийные и организованные митинги шли во всех концах города. Надсаживая грудь, ораторы обращались к толпам людей. Рабочие звали на сторону народа солдат. Удары прикладов сбивали замки в полицейских участках. Под охраной вооруженных дружинников проходили арестованные городовые. Над городской думой реяло красное знамя. Воскресенская площадь[26] являла собой море народа. Ораторы призывали к миру, к демократии, ратовали за восьмичасовой рабочий день. И даже офицеры ходили с красными бантами на шинелях.

Как подавляющее большинство русских интеллигентов, Жуковский радовался падению самодержавия. Правда, в том, что произошло дальше, разобраться гораздо труднее, однако Николай Егорович дожил до ясности и в этом вопросе.

В вихре событий грозного 1917 года стремительно падают листки календаря. Событий много, пожалуй, даже слишком много для старого человека, с головой погруженного в науку.

В октябре вслед за выстрелами «Авроры» на басовых нотах заговорили пушки в Москве. Юнкера, засевшие в Кремле, отбивались от атак революционного народа.

За день до этого Николай Егорович на стене одного из домов прочитал приказ командующего Московским военным округом полковника Рябцева: «Кремль занят, главное сопротивление сломлено…» И вот те, кого считал побежденными полковник Рябцев, отвечали на его прокламацию языком пушек.

Офицеры сняли с орудий прицельные приспособления. Но пушки вели огонь. Артиллерию наводил на цель Павел Карлович Штернберг. Под телескопом Московской обсерватории Штернберг много лет бережно хранил те планы города, что составлял еще в 1905 году под флагом изучения Московской аномалии. В укромном месте карты терпеливо ждали своего часа. Этот час пробил. В Москве шли решительные бои за революцию.

2 ноября появилось первое сообщение новой власти. Военно-революционный комитет Московского Совета спешил разъяснить жителям города обстановку:

«После пятидневного кровавого боя враги народа, поднявшие вооруженную руку против революции, разбиты наголову. Они сдались и обезоружены. Ценою крови мужественных борцов — солдат и рабочих— была достигнута победа. В Москве отныне утверждается народная власть — власть Советов Рабочих и Солдатских депутатов…»

У Кремлевской стены с торжественной суровостью Москва хоронила тех, кто погиб за революцию. Четыреста красных гробов были опущены в братскую могилу. Весь день от Охотного ряда мимо Иверской часовни шел через Красную площадь народ. Склоняли головы люди, склонялись гигантские знамена, укрепленные между зубцами старинной стены. И, когда осенний ветер натягивал их полотнища, можно было прочитать на кумаче простые и ясные слова: «Да здравствует братство рабочих всего мира!»

В шрамах минувших боев стояли дома. Битый кирпич, штукатурка, баррикады, рельсы трамвайных путей, вырванные из мостовых, свидетельствовали о том, что сотрясло Москву. Рабочие отряди старались навести в городе порядок: закапывали окопы, укладывали на место трамвайные рельсы, разбирали баррикады.

26

Ныне площадь Революции.