Жуковский

А фонтаны хороши! «Особенно хорош один из них, — читаем мы в письме к матери, — он представляет собой громадного бронзового великана, который с дикой физиономией смотрит за скалу, под которой обнимается его жена с некоторым господином. Обе обнимающиеся фигуры из белого мрамора, поэтому все вместе производят сильное впечатление; из-под скалы вырывается сноп воды, который ниспадает каскадами по каменным террасам в резервуар. Мы после обеда сидим в Люксембургском саду и освежаемся брызгами этого фонтана».

Много привлекательного в этом ярком и шумном городе. На набережной Сены раскинули под открытым небом свою торговлю букинисты. Они ведут себя так же, как и их московские коллеги в кипучей сутолоке Сухаревского рынка и на шумном развале под китай-городской стеной. Какие бесценные богатства порой встречаются на этих лотках!

К вечеру, когда закрывались музеи и яркий свет освещал здания театров, Париж демонстрировал еще одну сторону своей жизни. Жуковский частенько проводит в театральных залах свободные вечера. Да разве мог он, друг Федотовой, поклонник дома Щепкина, не восхищаться игрой одной из величайших актрис мира Сары Бернар? Многие умы и сердца чаровала своим искусством Сара Бернар. Разве можно было остаться к нему равнодушным!..

Быстро прошло время командировки. Снова укладываются чемоданы. Они стали тяжелее — к вещам, возвращающимся в Россию, прибавляются парижские сувениры, книги, научные записи. Пыхтит у перрона паровоз. Прощай, Париж! До свидания, Франция! Мы еще встретимся!

Но отпуск пока не истек, и новая страна раскрывает свои объятия Жуковскому. Очередное письмо домой приходит из Швейцарии:

«Пишу вам эти строки при самой поэтической обстановке. Перед моим окном расстилается поверхность Невшательского озера, которое теряется во мраке ночи. Ночь светлая, тихая. На некоторых пунктах озера зажглись красные фонари, отражения их образовали длинные красные полосы.

Струнный музыкальный квартет раздается на террасе моей гостиницы, и звуки как-то особенно мягко несутся, расстилаясь на поверхности воды. Это проехали музыканты-немцы с той стороны озера по случаю праздника в Невшателе… Они приехали на двух лодках: в одной приехали музыканты, в другой — певцы. И теперь по очереди я слышу или прекрасную музыку, или дружную немецкую песню… Не знаю, действует ли то прекрасная картина озера в звездную ночь, но песня как-то берет за сердце…»

Всему приходит конец. Пришел он и первому заграничному путешествию Николая Егоровича. В дороге под мерный и монотонный перестук колес, когда можно лениво лежать на полке вагона, впечатления словно выстраиваются в тот порядок, который позволяет их осознать, продумать. Да, поездка была интересной. Встречи с людьми французской науки дали многое, но, подводя итоги своего путешествия, Жуковский задумывается и о другом. А что, если бы Дарбу, Леви, Пуанкаре или кто-нибудь еще из его парижских собеседников приехал в Россию? Как уезжали бы они? С какими мыслями и чувствами? Ей-богу, им не пришлось бы жалеть о затраченном времени.

В памяти Жуковского всплыли вещие слова Петра I, сказанные еще полтора столетия назад:

— Науки, — говорил Петр, — коловращаются в свете наподобие крови в человеческом теле. И я надеюсь, что скоро они переселятся к нам и утвердят у нас владычество свое.

Я предчувствую, что россияне когда-нибудь пристыдят самые просвещенные народы успехами своими в науках, неутомимостью в трудах и величеством твердой и громкой славы.

То, о чем мечтал Петр I, сбывалось на глазах у Жуковского. Соотечественники Николая Егоровича смело стирали «белые пятна» с географических карт, открывали новые перспективы в самых различных областях науки и техники.

Русские ученые действовали напористо и смело. В далекой Новой Гвинее высадился русский путешественник Миклухо-Маклай. Без оружия пошел он к воинственным папуасам и, прожив среди них несколько лет, нанес сокрушительный удар расистским мракобесам, опрокинув теории о неполноценности людей с цветной кожей.

Под палящим солнцем, изнемогая от жажды, входили в дебри Азиатского материка караваны экспедиции Пржевальского.

Сокровенные тайны нервной системы раскрывал своим коллегам Сеченов. Его книга «Рефлексы головного мозга» поразила ученых и вызвала яростное ожесточение у реакционеров светских и церковных.

И не раз Жуковский со своими друзьями обсуждал эти находки, радуясь за отчизну, за успехи товарищей по труду. Достижения соотечественников звали на новые научные подвиги, заставляя вспоминать слова Суворова: «Победа окрыляет!»

Возвращаясь из Парижа, Жуковский с особой остротой почувствовал мудрость этого короткого афоризма. Да, победа окрыляет, она наделяет победителя новыми силами! Как никогда в жизни ощущал Жуковский запас этих сил, желание отдать их поскорее родной науке. А впереди неясным, незнакомым берегом вырисовывался непочатый край работы.

Из дальних странствий возвратись…

Еще не успел Николай Егорович стряхнуть с платья чужеземную пыль, как в гости потянулись друзья. Начались расспросы и рассказы. Словно улей загудела квартира Жуковских.

Сестренка Верочка бурно радовалась крохотным серебряным часикам, которые привез из-за границы старший брат, Анна Николаевна внимательно слушала беседу сына с Федором Евпловичем Орловым. Совсем недавно Орлов побывал в тех же местах, откуда вернулся ее Николенька. Мать с интересом наблюдает, как друзья обмениваются впечатлениями, хотя многое ей непонятно, — и сын и его собеседник часто уводят разговор в область науки и техники.

Десятки дел ждали дома ученого. Минутами он даже не знал, какому же из них отдать предпочтение. Разумеется, главное — докторская диссертация. Тема исследования, которое предстоит провести, чтобы получить почетное звание доктора наук, уже ясна. Но как много разных мелочей, которые, строго говоря, конечно, нельзя назвать мелочами, влекут к себе Жуковского!

Жуковский торопится. Он работает с той чудесной жадностью к делу, которая так подкупает, когда глядишь на молодого исследователя. Мир техники, в который он спешит войти, приветливо раскрывает свои двери. Успехи пьянят, и Жуковскому хочется работать еще больше. А рядом звучат другие голоса, зовущие его к себе. Это голоса друзей по науке. Не внять им невозможно. Все шире круг забот, которым отдается молодой исследователь, все позже гаснет огонек в окнах его кабинета.

Темой докторской диссертации Жуковский избрал прочность движения, точнее — устойчивость движения, как сказали бы мы, пользуясь современной терминологией. Для науки того времени это была книга за семью печатями, скрывавшая целый мир, загадочный и неизвестный. В нем находилось место и вращению велосипедного колеса и движению далекой планеты, совершающей путь вокруг Солнца. Устойчивое движение детского волчка мирно уживалось с вращением земного шара. Какие-то общие законы повелевали устойчивостью независимо от того, рассматривалось ли движение на Земле, или же лабораторией ученого становилась вселенная. Большое и малое неразрывно сплеталось друг с другом.

Мозг Жуковского переплавлял огромное количество руды фактов. Длинными рядами математических формул выливались на бумагу результаты его мыслей. Страница за страницей Жуковский читал неведомую книгу. Выпытывая опытами и наблюдениями тайны природы, он переводил события окружающего его мира на международно понятный язык математики.

И сейчас, размышляя об этой огромной работе, невольно вспоминаешь слова великого русского поэта: «Переводчик в прозе — раб, переводчик в стихах — соперник». Дифференциальные уравнения, которыми в основном оперировал Жуковский, были весьма далеки от ямба и хорея, и все же это была поэзия — подлинная, высокая поэзия науки.

Но глубоко ошибается тот, кто представит себе работу Николая Егоровича над докторской диссертацией каким-то триумфальным победным маршем. Нет, подбор материала требовал настойчивости и большой изобретательности.

Падая, ушибаясь до боли, катит Николай Егорович в пыли ухабистых владимирских проселков. Он приехал в Орехово на каникулы и здесь, на лоне природы, продолжает подбирать материал для диссертации. Его экипаж вызывает всеобщее удивление. Велосипед Мишо, вывезенный из Парижа, своим обликом напоминает одновременно о двух путешествиях Гулливера, столь красочно описанных Джонатаном Свифтом. Переднее колесо словно доставлено из края великанов, заднее — из страны лилипутов. Незаурядное мастерство требуется для езды на этой замысловатой машине. Но тем лучше, тем интереснее! Жуковскому казалось, что несуразная конструкция словно нарочно придумана для его экспериментов. Он смастерил крылья, прикрепил их за спиной и мчался на своем нелепом экипаже, удивляя окрестных мужиков, но извлекая из этих поездок все новые и новые факты.