Фредерик Дуглас

Страна высказывала большие надежды в связи с вступлением Гарфилда на пост президента. Будучи сенатором от штата Огайо, Гарфилд в течение нескольких лет ратовал за реформу.

Не приходилось сомневаться, что положение дел было серьезно. «Под маской послушного принятия своей послевоенной судьбы, — отмечал Дуглас, — Южные штаты возвращались в конгресс как гордые победители, но отнюдь не как раскаявшиеся грешники. Можно было подумать, что виноват не Юг, а лояльные поборники Союза!.. То, что южанам удалось в нескольких штатах посредством жестокости и кровопролития, они собирались осуществить во всех остальных местах при помощи речей и политической стратегии».

Дуглас вспоминал с неприятным чувством инцидент, который он называл «отступлением сенатора Гарфилда».

В своей речи в сенате Гарфилд употребил фразу «предатели клятвопреступники», говоря о людях, состоявших на государственной службе, в свое время давших присягу на верность конституции, а затем нарушивших ее, начав воевать против государства. Сенатор Рандольф Такер поднялся с места и выразил протест против этой фразы. «Единственное, чем нашел Оправдаться мистер Гарфилд в ответ на эту грубость, было то, что не он, дескать, сочинял словарь, — вспоминал потом Дуглас. — Может быть, это была та мягкая форма ответа, которой рассчитывают умалить гнев противника, но ни Чарльз Самнер, ни Бенджамен Уэйд, ни Оуэн Лавджой никогда не ответили бы так. Ни один из этих людей не спрятался бы в таком случае за словарь!»

И все же никто в стране не испытал большего потрясения, чем Дуглас, когда президент Гарфилд был убит. Помимо чувства жалости к хорошему человеку, павшему жертвой жестокого убийцы на заре нового дня, когда он мог быть так полезен Америке, Дуглас понимал, что это погубило и его воскресшие надежды добиться улучшения жизни для своего народа.

Всего лишь за несколько недель до этого Гарфилд пригласил Дугласа в Белый дом для беседы. Президент сказал, что он удивлен, почему его республиканские предшественники не посылали до сих пор ни одного негра в качестве министра или посланника за границу. Он, Гарфилд, собирается изменить этот порядок. Каково мнение Дугласа, примет ли одно из государств Европы кого-нибудь из американских негров?

Ведь остальные народы не разделяют американских предрассудков. А самое главное то, что благодаря этому негритянские граждане обретут новый дух. Для негров это явится знаком того, что правительство имело серьезные намерения, давая им американское гражданство.

Смерть президента погрузила страну в печаль. Скорбь несколько сблизила людей. «Какие еще муки придется пережить для того, чтобы сплотить свободную нацию?» — вопрошали законодатели и все честно мыслящие мужчины и женщины. Теперь почти каждый понимал, что свобода покупается дорогой ценой.

Дуглас выступил перед огромной аудиторией в Нью-Йорке. Он постарел и немало выстрадал из-за того, что кое в чем оказался слеп; но хоть он не раз спотыкался, ничто никогда не могло заставить его сойти с пути. Морщины, бороздившие его лицо, подчеркивали внутреннюю силу, в глазах светилась мудрость — теперь уже сладкая песня эмансипации не заглушала для него все остальное. Он видел, что дорога завалена камнями, буреломом и обожженными пнями, что, двигаясь дальше, приходится перелезать через грязные ямы. Он знал, что где-то впереди притаились зоркие стрелки, готовые уложить его одним выстрелом, но ничто не могло остановить его. Дуглас по-прежнему шел вперед, исполненный огромного достоинства. Публика, собравшаяся в зале, слушала его затаив дыхание.

«Одним голосом меньше!» — рисунок Томаса Наста, отображающий террор против негров на Юге в период реконструкции 1868 года.

Фредерик Дуглас в последние годы жизни.

— Каково сейчас положение миллионов освобожденных негров в нашей стране? — начал Дуглас свою речь. — Согласно закону и конституции Соединенных Штатов рабства не существует. Юридически оно уничтожено. Согласно закону и конституции негры стали людьми и гражданами, получив права и гражданские свободы, гарантируемые всем остальным народам, проживающим в Соединенных Штатах.

Дугласа слушали люди, прибывшие лишь недавно к берегам Америки из других стран. Нью-Йорк — котел, переплавляющий множество наций. Здесь были иммигранты из Италии и Германии, из Польши, Ирландии и России. Все они стремились в страну свободы.

— Это великое дело, когда высший закон стоит на страже права и свободы, — продолжал Дуглас. — Но, к сожалению, освобожденным людям дали локомотив свободы, но не обеспечили их топливом, при помощи которого машина пускается в ход. Им дали солдатские мундиры, но не дали оружия, их назвали гражданами, но не дали им гражданских прав, их назвали свободными, но не сняли с них оковы рабства. А у старого класса плантаторов никто не отнял власти распоряжаться жизнью людей. В наши дни хозяин уже не может продавать рабов, но он сохранил за собой власть уморить их голодом!

— Величие, — говорил этот темнокожий оратор гражданам Нью-Йорка, — не преподносится никаким народам на золотом блюде. Мы должны бороться, если хотим победить. Народ, которому дали свободу, не сумеет удержать ее столь же крепко, как тот народ, который вырвал свободу из железных рук тирана.

Дуглас не мог без волнения смотреть на бурную реакцию публики. Он знал, что многие из присутствующих запомнят то, что он сказал, и каждый будет по-своему действовать.

Во время этой поездки в Нью-Йорк Анна сопровождала своего мужа. Памятью сердца они вспомнили то, что пережили сорок лет назад, когда после многих тревожных дней и ночей оказались вдвоем на свободе.

В эту поездку Анна и Фредерик присутствовали на свадьбе их младшего сына Чарльза, который женился на Лоре Хейли из Нью-Йорка.

Свадьба была блестящая — море цветов, органная музыка, элегантные шафера, прелестные подружки невесты. Как не похожа была свадьба Чарльза на свадьбу Фредерика Дугласа, когда тот, беглый раб, много лет назад взял себе в жены свободную женщину Анну Мюррей. Увидев невесту, всю в белом, словно впорхнувшую в церковь, Дуглас повернулся и с улыбкой заглянул в добрые ясные глаза Анны.

Когда Дуглас был назначен заведующим протокольной частью округа Колумбия, он решил, что может теперь спокойно купить дом на Анакостиа-Хайтс, на берегу реки Потомак, о котором давно уже подумывал. Он знал, что этот дом продается, но до сих пор мог лишь мечтать о такой покупке. Это было красивое старинное здание с флигелем для слуг, конюшней и большим садом. Как только Дуглас занял новую должность, он тайком от Анны начал оформлять покупку.

Назначение протоколистом было по многим причинам приятнее для Дугласа, нежели его прежний пост маршала. Должность эта не считалась ни государственной, ни политической, хотя протоколист и подчинялся непосредственно президенту.

На новом месте Дуглас чувствовал себя свободнее и самостоятельнее, хотя твердого жалованья ему не полагалось. Контора содержалась за счет доходов от разных видов работ, выполняемых ее служащими. Поскольку каждая продажа недвижимого имущества, каждая сделка и закладная обязательно протоколировались, случалось, что контора Дугласа имела на своем счету большие суммы, чем любое другое государственное учреждение, за исключением, пожалуй, секретариата президента. Личные доходы Дугласа увеличились в эту зиму благодаря тому, что он выпустил третье издание своей автобиографии «Жизнь и эпоха Фредерика Дугласа».

Июнь выдался чрезвычайно жаркий, все мечтали, как бы уехать из города. Но Анна видела, как невероятно занят ее муж.

В одно из воскресений он сказал ей:

— Собирайся, дорогая, мы с тобой поедем кататься.

— И я с вами, бабушка! — закричала маленькая дочка Розетты.

— Только не сегодня, детка! — сказал ей Дуглас. — Дедушка повезет тебя кататься, но только не сейчас. — И добавил так, чтобы слышала только Анна: — Сегодня я хочу побыть вдвоем с твоей бабушкой.