Подростки

До меня наконец дошло, что это за синдром. Как я сразу не допер?

— Они хотят делать операцию, — я счел это слово более приемлемым.

— Аборт? — мать называла вещи своими именами.

— Ну да, — выдавил я из себя. Разговор переходил из эмоций в деловую часть.

Мать задумалась.

— Бедная девочка, — пошептала она. — иди в свою комнату и сиди там.

Последнее она сказала зло и сердито. Но я впервые в жизни выполнил этот ее приказ быстро и беспрекословно. Я даже был рад, что она прогнала меня. Я сел на кровать и почувствовал себя так, словно сдал какой-то ужасно тяжелый экзамен. Первый из нескольких.

Буквально через пять минут в дверь позвонили. Я сидел, словно припаянный.

Я знал, кто это пришел.

Мне было страшно. Но, с другой стороны, я был как-то странно спокоен.

Почему-то вспомнился Сергей. Да, да, тот самый, из больницы. Который сказал, что я «неопасен для девочек». Видел бы он меня сейчас!

Ржал бы, наверное, до потери пульса.

«Неопасен для девочек»! Еще как опасен! Залезть под кровать, что ли?

Нет, не смешно.

Я прислушался.

Кажется, мать увела ее в другую комнату. Я ничего не слышал из их разговора.

Время тянулось томительно. Я стал листать свою тетрадь. Какую бурную жизнь я прожил за эти полгода! Наверное, больше писать будет некогда. Отдам все Наташке, как договаривались, пусть сохранит, но никому не дает читать. А как другие прожили это время? Даже интересно. Про себя я знаю одно, Свету я не оставлю, я люблю ее, и мы будем вместе.

Что решат сейчас наши матери?

Не знаю. Я думаю, они все же мудрее нас. Нам со Светой остается только ждать их решения. Мы просто попали в беду. Они нас выручат, они должны нам помочь.

Что мы без них?

Тетрадь Ани

— Откуда у тебя такие чулки? — спросила мать, заметив мою обновку.

— Я купила себе.

— А откуда деньги?

— Сэкономила.

— На чем?

— На обедах.

Она помолчала, ушла в другую комнату. Вернулась. Села в кресло. Долго-долго смотрела в окно. Мелкий дождик беспрерывно моросил со вчерашнего вечера. Это у нас, на юге, вместо снега. Картина, всегда навевающая печаль.

— Ну-ка, сядь рядом, — сказала она мне. Я села на краешек второго кресла.

— Анна. (Что-то будет серьезное, раз «Анна»).

— Что, мамочка?

— Анна, ты отдаешь себе отчет в своих действиях?

— О каких действиях?

— О твоих ночных визитах через забор.

Хорошо летчикам. У них, я слышала, есть такая кнопка, нажал и улетел вместе с креслом. Катапульта называется. Мне бы сейчас такую. Но, увы, я по-прежнему сижу в кресле и нужно что-то отвечать.

— Я не знаю, о чем ты? — беспомощно мычу я.

— Ты прекрасно знаешь, — она придвигается ближе, я чувствую, что она выпила.

Видимо, когда ходила в другую комнату. Это совсем плохо.

— Что ты имеешь в виду? — я даже не знаю, что говорить.

— Что имею, то и введу, как говорил в молодости твой папаша!

— Чего ты злишься?

— Как тебе не стыдно! Он в два раза старше тебя! Ты позоришь меня! Как далеко у вас зашло? Отвечай!

— Что зашло?

— Тебе сказать, что зашло? То, что потом вышло. Но было поздно.

— Я тебя не понимаю.

— Ты прикидываешься дурочкой или такая и есть?

— Такая и есть.

— Так. Ты еще и дерзишь матери. Завтра пойдем к врачу.

— Какому врачу?

— Нашему общему врачу. Гинеколог называется. И если выяснится, что Сашка тебя совратил, я посажу его в зону. Лет на десять. Вот так и сделаем.

— Я не пойду к врачу.

— Ага! Чует кошка, чье сало съела! Пойдешь, как миленькая.

— Не пойду.

— Если у вас ничего не было, чего тебе бояться? Профилактический осмотр.

Я молчала. Я могла сказать ей, что у нас ничего не было, но необъяснимое чувство протеста заставляло меня молчать. Мне захотелось ей насолить. Что будет, если она, твердо уверенная в моем падении, узнает, что я все еще девушка?

— Тебя беспокоит моя невинность или то, что мы с ним общаемся?

— Мне не нравится твой тон! Меня волнует и то, и другое.

— Хорошо, я пойду к врачу. Но если твои подозрения окажутся неправдой, то что?

— Ничего. А ты хочешь что-то себе выторговать?

— Я этого не говорила.

— Но подумала.

— Откуда ты знаешь, что я подумала?

— Потому что я тебя родила. А ты меня позоришь.

— Чем я тебя позорю?

— Ты ходишь к Сашке. Он в два раза старше тебя. Он тебе не пара.

— А кто мне пара? Ты мне сама подберешь, да?

— Да как ты со мной разговариваешь? Замолчи сейчас же!

— Хорошо, я замолчу. Но тогда тебе нет смысла спрашивать.

— Есть смысл. Не хами мне и отвечай только на мои вопросы!

— Это что, допрос?

— Считай, что допрос. Какие у вас отношения?

— Хорошие.

— Так. Все ясно. Я запрещаю тебе с ним видеться.

— Это почему же?

— Карантин. А с ним я поговорю. Казанова из сельпо!

И тут я взорвалась.

Я сказала ей все. Про их с отцом скандалы, по постоянные отмечания с бурными возлияниями, про то, что так жить невыносимо, что Сашка для меня отдушина от нашего ужасного быта, что я в доме чувствую себя чужой, что она и сейчас, в редкую минуту, когда вдруг затеяла меня воспитывать, все равно не смогла удержаться, чтоб не клюкнуть, — я разревелась…

Губы матери задрожали, и она тоже заплакала. Я не удержалась и бросилась к ней, и обняла ее за шею. Мы наревелись вволю. Комедия да и только.

Странное дело, мы стали ближе.

Я жалела ее, а она меня. Ты влюблена в него, спрашивала она. Да, наверное, отвечала я. Тебе будет трудно с ним при такой большой разнице в возрасте. Что, я первая такая, что ли? Но ты сама себе осложняешь жизнь. Не надо, мама, неизвестно еще, как все сложится. Да, загадывать бессмысленно. Мамочка, как сделать, чтоб у вас с отцом было получше? Не знаю, ты уже большая, сама видишь, не получается. Но вы ведь любили друг друга? Еще как! Он так ухаживал за мной. Моей мама он не нравился, так уж он старался изо всех сил. Но годы прошли, любовь растаяла. И вот результат. А я, мама? Разве я не результат?

Мы еще поплакали. Стало легче.

— Такова бабья доля, — прошептала мать, — пойдем приготовим ужин.

И мы пошли соображать насчет ужина.

Все. Завтра отдаю тетрадь Наташке. Перечитала все еще раз. Ничего хорошего у меня не получилось. Лучше бы не начинала писать. Но чего уж теперь.

Чем богаты, тем и рады.

Тетрадь Игоря

Все. Последний раз. Я обещаю себе. Последний раз. Мне это больше не нужно. У меня есть любимая девушка. Но сегодня — последний раз. Прощальная гастроль. Я быстро. Туда и обратно. И я пошел по вечерней улице. Легкий морозец слегка обжигал лицо. Я решил зайти лишь в детский сад и никуда больше. Сразу назад.

Входная дверь даже не скрипнула. На территории садика горели лишь несколько тусклых лампочек. Было тихо. Очень тихо. Но я знал, что эта тишина обманчива.

Где-то там, в темноте маленьких детсадовских беседок проходили начальную школу любви подростки нашей школы, а предприимчивые матросы с погранзаставы давали уроки юным жительницам нашего городка. К девяти часам вечера все беседки, как правило, были заняты, и амуры в течение двух часов торопливо и заботливо обслуживали своих нетерпеливых и непритязательных клиентов.

Стараясь ступать неслышно, я подошел к первому от входа домику.

— Вася, не балуйся, — раздался изнутри капризный девичий голосок.

Эту парочку я знал. Вася был дуб, и его робкое и бесперспективное баловство грозило растянуться на годы. Я проскользнул к следующему домику. Прислушался.

Тишина. Неправда, я знал, там кто-то есть. Я затаил дыхание. Звук был едва уловим, но я его услышал. Здесь просто целовались.

— Неужели ты еще ни с кем не целовалась? — послышался тихий вопрос.

Ответ меня не интересовал. Возможно, что и ни с кем. Как я когда-то. Я пошел дальше. Третий домик стоял в таком месте, что был освещен хуже других. Кроме того, он был в стороне от главной дорожки, и парочки, которым нужно было особое уединение, старались занять его пораньше. Я подошел ближе и уже за несколько шагов определил, что там происходило. Жаркое дыхание, стоны, похожие на плач, ритмичный скрип всего сооружения не оставлял никаких сомнений. Динамика любви.