Подростки

— Что? — лицо ее стало совсем пунцовым.

— Будем встречаться. У тебя ведь нет парня? — я вкладывал в голос всю страсть и покорность, на которую был способен.

— Парня, может, и нет, но ты ведь на второй день сбежишь к Томочке?

— Да нет, Лида, нет, ты что, мне не доверяешь?

Я вновь стал искать ее губы, на этот раз она совсем не отворачивалась, я стал заваливать ее на спинку парты, мне безумно захотелось погладить ее ноги, но я победил себя, я сдержался и мысленно отправил похвалу самому себе, сейчас никак нельзя было спешить, нельзя было перегибать палку.

На этот раз я целовал ее долго, я заметил, что она отвечает мне, мой язык скользнул между ее губ, она разжала зубы и, как предвестие всего последующего, я задвигал языком у нее во рту, туда-сюда, легко и нежно, туда-сюда, и еще раз, и еще.

— Зачем ты так делаешь, — почти простонала она, на секунду оторвавшись от моих губ.

— Потому что люблю тебя, разве тебе это не нравится? — прошептал я хрипло.

— Не знаю, я так никогда не целовалась, — простодушно ответила она.

— Лида, знаешь что? — произнес я через минуту.

— Что?

— Хочу попросить тебя об одном.

— О чем?

— Ну, если мы с тобой… То ты не позволяй другим трогать себя на переменке.

— Я и не позволяю, — лицо ее вспыхнуло.

— Вот и хорошо.

— А ты к другим тоже не клейся, — прошептала она.

— Конечно, ведь теперь у меня есть только ты.

Я по хозяйски скользнул ладонью вверх по ее ногам, я стал снова целовать ее в губы, радостно отмечая, что она совсем не сопротивляется, дикое желание неожиданно пронзило меня, мои пальцы миновали верхнюю кромку чулка, гладкую ткань тонких штанишек, еще вверх, и вот резинка, тут я ощущаю горячую кожу ее живота, мои пальцы-умнички знают свое дело, они проскальзывают под резинку и теперь вниз, но уже по глади ее раскаленного озера, вниз, о, что это за чудо, довольно густые заросли курчавых волосиков, да она уже совсем взрослая, мелькает в моем разгоряченном мозгу, ей наконец удается прервать наш поцелуй, она тесно сжимает ноги, пусти, не надо, не надо, она чуть не плачет, и я ее отпускаю.

Из коридора послышался отдаленный, быстро приближающийся шум, урок физры закончился, наш веселый народец метелил в класс. Лидка торопливо приводила себя в порядок.

— Ты хоть бы отвернулся, — прошептала она, пристегивая застежку чулка.

Когда это я успел ее расстегнуть?

— Ты ведь моя девушка, что тут такого? Давай помогу, — я протянул руку.

— Перестань, лучше пересядь к себе, хочешь, чтоб нас засмеяли?

Я еще раз чмокнул Лидку в щечку и пересел на свою парту, это в другом ряду и на две парты сзади.

В следующую минуту дверь распахнулась, в класс ввалился Ванька и прямо с порога заорал:

— Какого ты смылся, мы из-за тебя продули! — набросился он на меня.

— Колено зашиб, — ответил я.

— Колено, колено, — не мог угомониться Ванька, — продули два—три!

— Действительно, обидно, ведь выигрывали два—ноль.

Я что-то еще отвечал Ваньке, но сам украдкой посматривал на Лидку, она словно не замечала нас, знай пописывала в тетради.

С этого дня началась иная жизнь. Ничего не ведающие парни попытались было по-прежнему зажимать Лидку, но получили такой злобный отпор, что оторопели.

— Лидка дерется, словно озверела, — пожаловался мне Игорь.

На уроке я вдруг чувствовал на себе ее взгляд, я поднял голову и увидел, что она смотрит на меня, поставив на парту маленькое зеркальце.

Я подмигивал ей, она улыбалась, показывала мне язык, и зеркальце исчезало.

Мне мучительно захотелось близости с ней.

Я смотрел на ее спину и видел лишь застежку ее форменного, коричневого платья, мне хотелось только одного — расстегнуть ее, дальше будет лифчик, он тоже застегнут на спине, и его я сниму, я раздену ее, я буду долго целовать и гладить ее тело, вот она уже подо мной, отчего она вдруг стала так похожа на Женю?

— Осипов, о чем мечтаем? — физик смотрит на меня, удивленно подняв брови.

— О третьем законе Ньютона, Юрий Иванович.

— О взаимном притяжении тел?

— О нем, родимом.

— Ну иди к доске.

Физик улыбается. Классный мужик.

На переменках я теперь имел монопольное право прижимать Лидку к стенке, мы стояли друг против дружки, как мартовские кошки, мои руки были уперты в стены по обе стороны от Лидки, я не прикасался к ней, лишь иногда я немного сгибал ногу и толкал своим коленом ее коленку, она, смеясь, толкала меня обратно, она нагибалась, чтобы выскользнуть из кольца моих рук, но не тут-то было, да и она сама, видимо, не сильно хотела вырваться.

Если бы уважаемые члены педсовета услышали, что я ей шептал при этом, меня бы в тот же день исключили из школы и из рядов нашего славного комсомола.

— Лид, смотри, как у меня стоит.

— Ты хам, — смеялась она.

— Ты все же посмотри, это ведь на тебя.

— Брюки порвутся, — прошептала она, скосив вниз глаза.

— Лид, какого цвета у тебя трусики? — продолжал я нагло.

— Никакого, — она краснела.

— Что, забыла надеть, что ли?

— Ага, забыла, — смеялась она.

— А вот сейчас мы проверим, — я опускал руку, делая вид, что собираюсь задрать ее платье.

Она хватала мою руку, и между нами начиналась сладкая, древняя борьба.

К моему удивлению, глядя на нас, класс стал естественным образом разбиваться на пары, коллективные зажималки почти прекратились, зато теперь выяснилось, что в классе катастрофически не хватает углов, где бы могли тихо шептаться и жаться друг к другу определившиеся дуэты.

Мы стали встречаться вечерами. Все проходило почти по одному сценарию.

Я обнимал ее и увлекал в темноту школьного сада, там я почти насильно усаживал ее в траву, я расстегивал ее пальто, я целовал ее губы, лицо, мои руки не знали удержу, я заваливал ее назад, я гладил ее ноги, сминал кверху ее короткую юбку, нет, нет, шептала она, ну что ты, милая, хрипел я в ответ, ты ведь тоже хочешь, позволь мне, ты ведь моя, я пытался стаскивать с нее трусики, мне мешали резинки чулок, я начинал их расстегивать, пусти, я закричу, сердилась она, я наваливался на нее, я раздвигал ее ноги, мамочка, я боюсь, вскрикивала она и вдруг начинала плакать.

Женских слез вынести я не мог. И я отпускал ее.

— Перестань, не плачь, — говорил я ей.

— Ты меня не любишь, — хныкала она, поправляя одежду.

— Люблю! С чего ты взяла, что не люблю?

— Любил бы, не делал бы так.

— Как?

— Сам знаешь, как.

— Лидка, я хочу, чтоб ты стала моей.

Она молчала, всхлипывая.

— Лид, ты еще девочка? — шептал я, сжимая сквозь толстое платье ее грудь.

Она молчала, только немного противилась моим рукам.

— Ну скажи, ты ведь еще ни с кем? — не унимался я.

— Что «ни с кем»? — она явно злилась.

— Ну вот это, — я скользил рукой под ее юбку, гладил ее там.

— «Это» — ни с кем, пусти, отстань, — она пыталась вырваться.

— Лида, стань моей, ты не бойся, я буду осторожен, ведь если мы любим друг друга, то это все равно должно случиться, не мучь меня и себя.

— А я и не мучаюсь.

— Неправда, тебе тоже хочется, ведь ты приходишь ко мне на свидания, неужели тебе не нравится, когда я тебя целую, ласкаю?

Она молчала. Она вообще была неразговорчива.

Руки мои не знали покоя, я гладил ее непрерывно, то там, то тут. Вскоре мне удалось запустить пальцы под резинку ее штанишек, я стал трогать ее там, потом самый смелый из пятерых братцев смог проскользнуть внутрь девичьего тела, совсем чуть-чуть, и это ее, видимо, очень возбудило, она сама двигалась на моем пальчике и сладострастно вздрагивала, а однажды громко застонала.

— Лида, ты тоже хочешь, — шептал я убежденно, — только сказать стесняешься.

— Я не знаю, — сказала она, с трудом переводя дыхание.

— Лида, ты не бойся, больно только первый раз и совсем немного.

— А ты откуда знаешь? — голос ее вдруг стал суровым.

Черт, зачем я это сказал?