Подростки

Придраться было невозможно. Действительно, гуляли. Только мы с Романом лежали на его куртке на безлюдном пляже, а они с Жоркой зажимались на кушетке в медпункте, где по ночам должен был дежурить его дед. Должен, но не дежурил.

Внучек крепко выручал. И они оба были друг другу очень благодарны.

Ну, что дальше? Природа взяла свое. Одной женщиной на свете стало больше.

Потребны детали? Не будет деталей.

Все произошло очень просто и естественно. И почти не больно.

Несколько вечеров он изводил и меня, и себя тем, что он, собственно, уже был во мне, но так и не решался на последний штурм, на завершающий толчок, ты согласна, ты хочешь, ты не будешь жалеть, шептал он мне. Я вся дрожала, ну, давай же уже, хотелось крикнуть мне, что ты за садист, но он все медлил, может, действительно, жалел меня, но настала ночь, она была удивительно темная, и она, эта ночь, и стала той самой чертой, разделившей мою жизнь на «до» и «после».

Тетрадь Миши

К весне рана, нанесенная разлукой с Женей, стала рубцеваться. Я не забыл ее, но то, что она не писала мне, ожесточило меня, я стал смотреть на всех девушек, как на предмет похоти, не более того. В классе с приходом весны стали обостренно проявляться взаимоотношения девочек и мальчиков. Это выражалось в том, что двое-трое парней начинали на переменах гонять по классу какую-нибудь девушку, мы хватали ее за руки, она вырывалась, мы загоняли ее в угол, каждый старался ущипнуть или коснуться рукой груди, живота, коленей. Словно случайно кто-то из нас задевал рукой подол ее школьного платья, на миг обнажались стройные, обтянутые тонкими чулками бедра, мелькали застежки, и, редкая, дьявольская удача — край ее трусиков, розовых, белых, голубых, красных, желтых, с цветочками и без, кружевных и не очень, тонких, как папиросная бумага и плотных, смешных, старомодных панталончиков с резинкой внизу, чего только не носили по весне наши девочки.

От этих видений наше боевое начало поднималось на одиннадцать часов, и уже до конца урока не было нам покоя, все мысли были только о следующей перемене, болезненно ныли кончики пальцев, только бы не вызвали к доске, и не потому, что не выучил, а потому что выйти перед всеми, когда так торчат впереди брюки, невозможно, только бы не вызвали, только бы не вызвали, но вот был бы смех, если бы все же вызвали, да не меня одного, а всех троих, да поставили мордой к классу, смотрите все, портной не виноват в том, что вы видите, это у них так работают гормоны, мерзавцы, о чем вы думаете на уроке, вон из класса, ха-ха-ха, вот был бы концерт, и мы молчим, как мышки, не троньте нас, мы хорошие, и вот он, долгожданный звонок: вперед, кадеты, вперед, онегины, вперед, печорины, вперед болконские! — княжна мери, танька и олька ларины, наташка ростова, царица тамарка, все они, громко смеясь, якобы убегали от нас, а сами мчались к шкафу с химическими принадлежностями, вроде бы прятались за него, а мы тут как тут, наши лапы не знали усталости, грудей всего две, а рук шесть, самое дефицитное место внизу живота, между ногами, но оно вообще одно, как быть, дорогая редакция?

В очередь, в очередь, господа кадеты, онегин первый, печорин второй, болконский третий, только живая очередь, основной признак развитого, читай, шустрого, социализма, кто смел, тот съел, куда ты полез без очереди своей разгоряченной, вздрагивающей ладонью, туда нельзя, танька ларина тесно сжимает ноги, она отбивается, визжит, но все это с хихиканьем, с веселым блеском глаз, словом, это нравилось и им, девчонкам, и нам, парням.

Я чувствовал себя старше и опытнее, но все равно принимал участие в этих гонках юных кобелей. Постепенно я заметил, что одна из одноклассниц явно благоволит ко мне, она отталкивала ощупывающие ее руки, но так, что мои ладони оказывались отвергнутыми последними. Она позволяла мне больше, чем другим: как-то, воспользовавшись полумраком в классе (мы учились во вторую смену), я скользнул рукой под ее платье, она резко сжала ноги, но не стала меня отпихивать. И только когда моя ладонь достигла верхней кромки ее чулок, она наконец отвергла меня, причем без традиционного тумака по спине.

Девушку звали Лидка. Я знал ее со второго класса, но никак не отмечал в своих любовных интересах. Я не писал ей записок, не дергал за косы, не приглашал на танцах, не звал в кино.

Это, скорее, она выбрала меня. И я отреагировал.

Однажды, кажется, это было в марте, резвясь на уроке физкультуры, я вдруг отметил про себя, что Лидки в спортзале нет. Но на первых уроках она была, я ее видел. Значит, она сейчас сидит в классе, сидит одна, скучает.

Я подбежал к физруку, что-то пробормотал ему про ушиб в коленке, пойду в класс, можно, ладно иди, он никогда мне не отказывал, зная, что на соревнованиях я отработаю втройне.

Я быстро умылся и торопливо пошел в класс. Взглянув на часы, я отметил, что в моем распоряжении двадцать минут. Что можно сделать за это время?

Я открыл дверь в наш класс. Сердце мое застучало тревожно и радостно.

Лидка, склонившись, сидела за партой. Она даже не повернулась.

Она была одна.

Я неслышно подошел сзади и закрыл ей глаза ладонями. Она вздрогнула.

— Ой, кто это?

Я держал ее крепко.

— Ой, ну кто это?

Я убрал ладони.

— А, ты, — обрадовалась она.

— Я, а ты думала, кто?

— Ничего не думала, испугалась просто.

— Просто и муха не кусает, а все с умыслом, — пошутил я.

— А тебя что, Герман прогнал с урока? — Герман это наш физрук.

— Нет.

— А что тогда? — она вдруг слегка покраснела.

— На тебя захотел посмотреть, — я сел рядом за ее парту.

— Посмотри, — она опять уткнулась носом в свою тетрадку.

Я придвинулся к ней совсем близко, так, что коснулся коленом ее бедра.

Она не отодвинулась.

— Отчего у тебя такие ушки? — запел я.

— Какие?

— Розовые.

— Не нравятся, не смотри.

— Нравятся, — я осторожно положил ладонь на ее коленку.

— Не балуйся, — прошептала она и столкнула мою руку.

— Я и не балуюсь, — сказал я и снова положил ладонь на тоже место.

Больше она меня не отталкивала.

— Ты красивая, — сказал я.

— Тебе же другие нравятся, — она подняла голову и встряхнула волосами.

— С чего ты взяла?

— На танцах все Тамарочку приглашаете.

Действительно, позавчера на танцах я часто танцевал с Томкой.

— Ты мне больше нравишься, но ты такая… — я помолчал, здесь нужна была пауза.

— Какая?

— Неприступная.

Теперь она покраснела по-настоящему. Я легонько погладил ее колено.

— Не надо, — прошептала Лидка тихо и положила свою ладонь поверх моей.

— Ну, Лидочка, ну, девочка, — я обнял ее за плечи, притянул к себе, пытаясь поцеловать в губы.

— Пусти, ты с ума сошел, вдруг зайдет кто.

— Люблю тебя, Лидочка, — я наконец поймал ее губы, и мы слились в нашем первом поцелуе, таком коротком, но таком сладком.

— Ты что, ты совсем, что ли, — бессвязно шептала она, отворачивая от меня свое лицо.

Я сидел не шевелясь, я по-прежнему держал ее за плечи правой рукой, левая покоилась на ее колене. Несколько секунд мы молчали.

— Я не думал, что я тебе так неприятен.

— С чего ты взял, что ты мне неприятен?

Потомки! Я обращаюсь к вам! Помните, что в любой любовной дуэли есть так называемые ключевые фразы. Смотрите, как изящно я подвел ее к этому важному моменту. Я твердо и уверенно обнимаю ее одной рукой, моя другая рука нежно и словно рассеянно поглаживает ее колено так, что пальцы то и дело исчезают под коричневой кромкой ее форменного школьного платья, я почти дышу ей в шею, но это лишь антураж к главному, а главное в том, что я одной игрой слов заставил ее признаться, что она ко мне неравнодушна, теперь лишь грубость и невежество могут разрушить мои дальнейшие планы.

Но я не буду ни грубым, ни невежественным.

— Лид, если я тебе хоть немного, ну, это… Ну, нравлюсь, что ли, то давай…