Не отверну лица

— Хотим или нет — не в этом суть, — теплея душой, ответствовал лейтенант. — Мы с вами, Гордей Данилович, молимся разным богам. Вы, хоть и вооружены, остаетесь людьми гражданскими... Какой с вас спрос? А я присягу давал.

Неуверенность в словах Данчикова Пунин подметил сразу и решил одним ударом разрубить узел противоречий.

— А если прикажу?!

— Драться будем...

— Тьфу, шалапутный! — выругался Пунин, улыбаясь глазами. — Да пойми ж ты: один у нас сейчас бог — главнокомандующий. И враг один — немец. С головы или с хвоста ты его огреешь, не все ли равно?

— Знамя у меня полковое, товарищ Пунин, — нехотя выложил Данчиков то, что мешало ему всерьез воспринимать предложение «отца». — А это все равно, что сердце войсковой части. Пока оно живо...

— Партизанский полк под это Знамя поставим! — убежденно доказывал Гордей Пунин. Данчиков не верил в существование такого полка.

Наконец Пунин высказал компромиссное предложение:

— Пиши, что хотел бы передать от своего «полка» на Большую землю...

— Какая земля? Вы имеете связь с Москвой?! — изумился Данчиков. — И до сих пор не сказали мне об этом?! Да это же самое главное, старина! Да ты знаешь... да вы знаете, что для меня означает сейчас хоть одно слово оттуда?!

Трудно было глядеть в эту минуту на Данчикова без волнения. Он словно почувствовал близость с той огромной, ставшей для него трижды дороже землей, которую Пунин впервые при нем назвал новым, самым точным словом «Большая...»

— Пиши рапорт штабу, — невозмутимо продолжал Пунин. Для него этот ход был обдуман заранее. Данчиков тут же пристроил на коленях планшет. Вложить в какие-нибудь двадцать строчек то, что пережито за два месяца скитаний по тылам врага, оказалось не просто. Следовало доложить о разгроме полка, о маршруте взвода; надо указать место временной — именно временной! — остановки, о численности бойцов и готовности выполнить в тылу врага любое задание! Любое! Но прежде всего — о сохранности Знамени... И хоть слово о Веретенникове...

Условились, что взвод будет ждать ответа в одном из ответвлений оврага, не заходя в расположение партизанской базы. На этом настоял осторожный Данчиков. Пунина он все же пригласил побеседовать с бойцами о последних сводках с фронта.

В овраг принесли два ведра картошки, буханку домашнего хлеба. Насчет харчей и ночлега большую помощь бойцам оказал Митька, приставленный к ним за связного. Митька через каждые два часа бегал за новостями, давая знать о своем приближении пиликанием на губной гармошке. Этот подарок сделал ему Полтора Ивана.

Радиограмму на второй день с утра доставил сам Пунин. Бойцы выстроились, не ожидая команды, затягивая ремни, одергивая прохудившиеся гимнастерки, как перед инспекторской проверкой. Лейтенант представил им Пунина как «хозяина здешних лесов», у которого они оказались в гостях.

Гордей Данилович достал из бокового карманчика очки, медленно пристроил их на носу, но в бумагу почти не смотрел, вероятно, запомнив ее содержание почти дословно. Он объявил:

— «Квадрат Н., хозяйство товарища П., для старшего лейтенанта Данчикова.

Поздравляем вас лично, бойцов вашего подразделения с успешным переходом через Хинельские и Брянские леса, спасением полкового Знамени. По согласованию с командующим фронтом и Центроштабом партизанского движения вам приказано сформировать особую партизанскую часть, которую называть 51-ой бригадой, по имени полка. Знамя остается в бригаде. Место расположения, средства связи получите дополнительно через товарища П., которому вы в оперативном порядке подчинены. Ждем предоставлений к наградам особо отличившихся бойцов. Рядовому Веретенникову присвоено звание Героя Советского Союза.

Генерал Холмов».

— А ну-ка, кто из вас Герой, отзывайтесь? — позвал Пунин. Вскоре он сам узнал бойца: у Веретенникова, сомлевшего от такого известия, по лицу катились слезы. Он напрасно старался их скрыть от товарищей, заслонив лицо ладонями.

— Ура-а!! — рявкнул взвод... полк... партизанская бригада.

Мысли Данчикова смешались. Он сам еле сдерживал себя, наблюдая, как неистово реагируют бойцы на телеграмму из штаба.

Строй сломался, рассыпался. Сперва кинулись качать Веретенникова, потом подняли в воздух Данчикова, затем уже с участием Данчикова вверх подбрасывали «отца», отныне ставшего и для них родным человеком.

Маленькую неясность в тексте радиограммы, где лейтенант Данчиков был назван старшим лейтенантом, истолковал Митька, который тоже хлопал в ладоши и подбрасывал вверх свой треух.

— Штаб небось лучше знает, как тебя назвать: лейтенантом или старшим лейтенантом... Теперь, я думаю, ты мне дашь закурить?

«Устами младенца и на войне глаголет истина», — подумал Данчиков, раскрывая трофейный портсигар.

Лейтенант Копф выбежал на крыльцо по зову вестового. Скользкие половицы заскрипели, словно накрахмаленные, в ноздри ударил обжигающий воздух.

Копф приятно щурился от слепящих лучей и одновременно тер перчаткой холодеющие щеки. Солнце будто излучало стужу, но холод взбодрил тело. Нужно быстрее двигаться, хлопать себя по бедрам, иначе будет худо... Копф широко ступал, спеша за санями, выползшими из-под горы. Ноги его то и дело скользили.

Лохматая лошаденка, везшая с речки бочку с водой для кухни, отчаянно мотала головой в такт своим шагам и роняла в подбрюшье тяжелые хлопья пара. Воздух спирал дыхание, резал ноздри, застревал комом в горле.

Копф знал, что солнце появилось не надолго. Оно вскоре станет матовым, затянется синеватой поволокой и растворится в небе. Солнце появлялось со стороны леса, совсем не грело зимой, лишь светило, оно напоминало авиационный фонарь, сброшенный с самолета. Офицеры в утренние часы носили защитные очки, называя искрящееся под лучами снежное пространство «партизанским пляжем».

Лейтенант не спешил на вызов: стрельбы нигде не слышно, вызывали одного, без солдат — очередная прихоть коменданта.

На улице безлюдно. Встретилась лишь древняя старуха с девчонкой-подростком — обе в лохмотьях. Копфу сначала показалось подозрительной девчонка: кидает мерзлым лошадиным пометом в собак... Кто их поймет, русских?

По дороге к штабу Копфу вспомнились детали одного спора, происшедшего между офицерами сразу после оперативного совещания. Это было недели две назад. Спор зашел о русском снеге — только что передали сводку о похолодании. Осенняя распутица въелась в печенки, ждали перемены погоды. Офицеры наперебой стали высказывать свои предположения о перспективах зимовки в России.

Копф молчал, впрочем прислушиваясь к разговору. Он боялся колючих замечаний по своему адресу со стороны нового коменданта майора Бюттнера, принявшего командование у Копфа, когда численность гарнизона разрослась до батальона, усиленного ротой минометов. Бюттнер мстил Копфу за свою неудачно сложившуюся карьеру. В ставке как раз обсуждали вопрос о назначении майора Бюттнера, когда была получена шифровка Копфа о помощи оружием, офицерами, солдатами. Служба в партизанской зоне считалась наихудшей... Впрочем, Копфу наплевать на его придирки: дальше фронта не отправят, а на фронте, по крайней мере, с одной стороны стреляют.

Миновав бабушку с внучкой, которые почтительно свернули в сугроб, Копф восстанавливал в памяти подробности штабной дискуссии.

Продолговатый юнкер Карл Фигль, с жесткой огненной шевелюрой, длиннорукий и губастый, кричал больше всех. Он числился при комендатуре собаководом и считал, что собаки лучше людей предчувствуют погоду.

— Припорошите мне здешние окрестности снежком, и я представлю вам точнейшую схему партизанских связей с населением за одну ночь, — хвастался Карл. — Да, господа. Мне даже не потребуется ваша помощь. Рекс и Неман приведут меня на явочные квартиры партизан, как по заячьим следам.

Копф был уроженцем Восточной Пруссии и мог бы кое-что добавить, а где и возразить Фиглю. Ему вспомнилось, как охотники по следам на снегу преследовали зверей. Но не всегда и опытным следопытам сопутствовала удача.