Не отверну лица

— Что — выдумка? Почему — бровями? — Бараев, кажется, обиделся не на шутку.

— А то — выдумка, — в свою очередь повысил голос Саидов. — Слухов о каких-то шахтерах в деревне полно... Будто бы вышли из подземелья и собирают сейчас отряды. Молодец к молодцу! Бабенка одна в деревне клялась, что своими глазами видела: какой-то уж больно длинный парень мужиков их за собою в лес увел...

— Вполне возможно, — вдруг улыбнулся Бараев. — Среди горняков немало и таких, что молодке надо лестницу подставлять, иначе не поцелуешься...

— Ну уж и впрямь — братья черноморцы! — недоверчиво откликнулся Михаил Халетов. Он был низкорослым, но жилистым, цепким. Разговор о высоких людях воспринимал ревниво, подсмеивался над долговязыми.

— Сейчас времена богатырей и всяких Черноморов миновали, — вставил слово Иван Трубицын. Он подбросил перед собою автомат и ловко поймал его на лету. — Вот с этой штучкой я вышел бы один на один с целой ордой.

Трубицыну стали возражать. Но чем больше спорили, тем острее проявлялось желание чего-то необычного, что придало бы им силы, изменило бы их незавидное положение. Бойцам, попавшим в окружение, так же как и жителям лесной деревеньки Белово, в этом шахтере виделся неистраченный запас богатырских сил народа, оскорбленного до самых глубин человеческой души.

Бойцы расходились немного ободренные легендой о человеке-богатыре, вышедшем из подземелья.

— Я первый попросился бы к тому парню в отряд! — мечтательно заявил Бараев. — Эх, шахтеры!

В затуманившихся глазах его отразилась тоска.

Данчиков слышал весь этот разговор. Ему даже хотелось одернуть разболтавшегося отделенного. Но он погасил в себе это желание.

Ждать второго дозорного пришлось больше трех часов. Ничего не обнаружив в заданном квадрате леса, Сапронов углубился до пересечения железной дороги.

Долго, усталым голосом рассказывал о прошедших вдоль полотна вражеских машинах с солдатами, о танковом следе на картофельном поле в северном направлении.

— Песни орут, сволочи, — угрюмо закончил разведчик.

Из сообщений Сапронова важно было только то, что враг движется параллельно с ними, в том же направлении. Вся задача теперь сводится к одному: успеют ли бойцы опередить немцев, или железные клещи врага сомкнутся где-то перед самым носом.

— Они-то поют, а вот что мы запоем? — вкрадчиво заметил Шарун.

Данчикову показалось, что длинные, с проседью казацкие усы Шаруна на этот раз отвисли еще ниже, чем всегда.

Данчиков попытался представить, что может твориться в душе этого пожилого человека сейчас. Где-то на оккупированной Херсонщине у Матвея Иосифовича две взрослые дочери на выданье, сын-подросток и домовитая хозяйка. О прелестях своего гражданского бытия Шарун, обычно молчаливый, мог рассказывать часами, лишь бы находились слушатели. Было время, когда рассказы Шаруна волновали и лейтенанта: тоска по мирной жизни питала души воинов ненавистью к врагу. Но у Шаруна воспоминания заканчивались безотчетными вздохами и жалобами на какого-то офицера из военкомата, который не поверил в его болезнь и мобилизовал на фронт. Чтобы подчеркнуть свой возраст, Шарун ходил сгорбившись, на винтовку в строю опирался, как на клюку...

Когда Шарун повторил свои слова, Сапронов звучно выплюнул былинку пырея, которую жевал в задумчивости, и спросил нарочито громко:

— Дед, а если бы тебя сейчас домой отпустили, прямо на Херсонщину, пошел бы — пехом?..

— Если б всех распустили — пошел бы! — Шарун даже привстал на одно колено, глуповато заглядывая в глаза собеседника.

— Да там же немцы! Там господа! — не то пугая Шаруна, не то испугавшись своих же слов, выкрикнул бронебойщик.

— Немцы... — Шарун медленно отвел глаза в сторону. — Немцы и здесь уже.

Сапронов схватил Шаруна за грудь и с силой встряхнул:

— Шкура!..

Покрывая резкой командой негодующие возгласы бойцов, Данников скомандовал, как на учении:

— Взвод, встать!.. — И немного позже: — Приготовиться к походу...

В словесной перепалке бойцов командир уловил нечто иное, более опасное, чем ссора. Уже с первых часов окружения давала себя знать повышенная подозрительность бойцов друг к другу, а может, и к нему, командиру. Данчиков вдруг пришел к мысли о том, что дальше нельзя идти ни шагу, не поговорив с бойцами.

— Товарищи! — глухо сказал он. — Мы в окружении. Мы должны пройти по топям и глухомани больше ста километров, до Севска...

Лейтенант таил от своих людей правду: вчера на оперативном совещании в штабе полка говорилось об этом городке в лесостепи как обреченном на сдачу врагу. Но командир втайне надеялся на возможные изменения на фронте в нашу пользу и не хотел убивать этой же надежды в душе своих бойцов. В то же время путь от Гомеля до Севска по бездорожью через заболоченные поймы рек казался ему самому нелегким.

Воспользовавшись минутным раздумьем командира, заговорил Шарун:

— Здешние леса, лейтенант, что твое море-океан. По самое дыхало можно сесть.

Данчиков натянулся, будто струна, сдерживая раздражение.

— Предупреждаю: нам придется очень трудно. Напоминаю: экономьте каждый сухарь, каждую пачку концентратов. Приказываю: ни одного шага без команды, ни одного вздоха без разрешения... Я знаю, — продолжал он несколько тише, но с той же силой в голосе, — кое-кто не верит в нашу победу. Но пока живы, мы являемся постоянно действующей боевой единицей Красной Армии. Мы обязаны делить судьбу с народом... Я лично, как командир, отвечаю за взвод перед Родиной, каждый из вас передо мной за свою службу в ответе...

— В такой завирюхе, сынок, было бы ладнее, кабы всяк сам собой распоряжался, — послышался знакомый напористый голос.

— Волк в брянском лесу тебе «сынок»! — зло откликнулся Сапронов.

— Отставить разговоры! — строго потребовал Данчиков, обратив строгий взгляд, предназначавшийся Шаруну, на молодого воина. Тот сник под этим взглядом, теребя ремень винтовки.

Данчиков чувствовал, что Шарун не одинок в заботах о собственной шкуре. Во взводе было несколько новичков, совершенно необученных и вообще мало знакомых командиру. «Надо не избегать перестрелок с врагом, — думал Данчиков. — Иначе бойцы подумают, что я решил с их помощью спасти самого себя...»

— Снайпер Саидов!.. С оптикой опять к деревне. Снять одним выстрелом офицера и — назад во взвод.

Уловив во взглядах бойцов ожидание и почувствовав, что этой меры для восстановления нарушенного равновесия во взводе недостаточно, добавил:

— Пулеметчик Халетов! Идете с Саидовым. Если немцы всполошатся на выстрел снайпера — обстрелять. Разрешаю полным диском, но строго по цели. Можете идти...

Саидов и Халетов скрылись в кустах орешника.

— Сапронов! — назвал очередную фамилию лейтенант. — Приготовьте связку гранат для подрыва железнодорожного полотна. Постарайтесь сделать это у какого-нибудь, хоть маленького, мостика. Разрешаю сделать это при приближении к мосту живой цели...

Лейтенант с удовлетворением замечал, как остальные бойцы по знаку Пахтеева выравняли шеренгу, с готовностью глядели ему в лицо.

— С вами пойдет рядовой Шарун, — неожиданно заключил Данчиков. И уже обращаясь к Шаруну, приказал: — Боезапас передайте мне. Остальные за мной — марш!

— Вроде того, что в штрафники попал, — услышал уже за спиной Данников сдавленный шепоток Матвея Иосифовича, когда команда разделилась на несколько групп. Голос Шаруна был заглушен дружным топотом солдатских ног.

Лесная стихия чем-то сродни морской. Но в море можно дождаться погоды. Лес шумен и без ветра. Третий день над головами бойцов плещутся, перекатываются в вышине тяжелые волны листвы. Как мачты утонувших в зеленых волнах кораблей, ходят из стороны в сторону замшелые стволы-великаны, жалобно скрипят во сне надтреснутые ели. Душно на дне лесного океана, хочется забраться на самую верхушку, вдохнуть свежего воздуха, хоть глазами побродить по простору.

Ни птичьего щебета в глуши, ни звериного рыка. Только внезапный всплеск родника в овраге или тоскливый крик журавлей, улетающих куда-то на юг, навстречу такой же редкой цепочке бойцов, бредущих в безмолвии вслед за своим молчаливым вожаком-командиром... Даже журавли, приближаясь к лесу, берут выше, чтобы не сорваться в пучину цепких ветвей.