Страница 62 из 280
Старшим у артиллеристов был подпоручик Арнаутов, по виду — весельчак и юнец. Наверное, он даже младше Зимнева был, Масканин не стал уточнять. С Арнаутовым прибыл смуглый от въевшегося, видать ещё с лета, полевого загара седоусый и голубоглазый подпрапорщик, которого буаровцы называли Мамаем. Оказалось, это было его имя. Экзотичное имечко для Новороссии, да и среди вольногоров. Остальные буаровцы сплошь рядовые, восемнадцатилетние из последнего призыва, в новеньких полевухах и бушлатах. Интересно было за ними наблюдать со стороны, как они таскаются со своими приборами. А этого добра у них было с избытком. Относительно лёгкие и компактные стереоскопические дальномеры и массивные перископические. Новенькие радиостанции Р-213 и даже зачем–то буссоль. Всё это хозяйство на двенадцать человек плюс личное оружие, у кого карабины, а у кого и пистолеты–пулемёты системы Катлая, самые массовые ПП в русской армии. Эта дюжина была взводом из БУАРа, приданным Масканину для корректировки артогня. Дивизион шестидюймовых гаубиц АД-32, должен будет поддержать штурм, когда 16–я рота начнёт брать Дамме.
"Не хило, подумал Максим, восемнадцать орудий для меня одного выделили. Эх, всегда бы так".
— Тяжёлых — тридцать два, — хрипло сообщила Танюша, куря глубокими затяжками.
Её испачканное грязными разводами лицо было безмятежно. А точнее, она просто зверски устала. Три ампутации провела, а для неё это до сих пор было делом жутким. Хорошо хоть санитары — мужики крепкие, не смотря на то, что всем по полтиннику минимум, держали обезумевших от боли и ужаса раненых. Анестезия действовала не мгновенно, да и медлить с ампутацией в этой жуткой грязи было нельзя. Насмотрелась она на газовые гангрены. На влажные, самые страшные для неё.
Казалось бы, что такое три курса медфака, чтобы ей, недоучке, операции позволяли делать? Да ещё в полевых условиях? Однако же она и ампутации делала, и операции, пусть и несложные, и грамотные сопроводиловки составляла. Сказывалось её принадлежность к медицинской династии, мать и отец — потомственные хирурги. Багаж знаний у санинструктора Косенко превышал третий курс медфака существенно.
Танюша. Потрескавшиеся губы, обветренные щёки, колючие серые глаза, но смотреть на неё было приятно. И дело не в том, что Масканин, как и все вокруг, был обделён женским обществом. Просто было в ней некое обаяние, простое человеческое обаяние. Да и своя она была по настоящему. И не надо её в вечернем платьице представлять, и в босоножках на шпильках, она и в засаленном бушлате и в солдатских полуботинках красивая. А характером походила на младшую сестру Максима, тоже выбравшую медицинскую стезю. Иногда так и казалось поручику, что не сержант Косенко перед ним, а его сестрица Надюша. Вредная и строптивая Надька.
— Вывозить их надо, — добавила санинструктор. — Шестеро уже померли. Столько же на подходе, если их срочно хотя бы в медсанбат не доставить. Что молчишь, Масканин?
— Сам знаю, — ответил Максим раздраженно, оттого что не в его власти решать жить ли тяжелораненым. — Не злись, придумаю что–нибудь…
Он отошёл от неё, направившись к раненым, скрипя зубами при виде отсортированных по степени тяжести. С ранами в живот лежали отдельно, в грудь и конечности поближе к лёгким. На самом "отшибе" лежал без сознания егерь с ранением в позвоночник, вряд ли он вообще жилец. В его сторону старались не смотреть, словно давил на всех суеверный страх. Криков здесь уже давно не было. Откричали уже своё, кто не шоковые. И стонов почти не слышно, уколов Танюша не жалела.
— А что, командир, скоро заново хакона бить? — выкрикнул кто–то из бойцов.
— Ты, смотрю, никак в бой рвёшься? — вопросом на вопрос ответил поручик.
— Так ежели кровнички наши, могём!
— Куда тебе "могём"!? — зло рявкнула подошедшая следом Танюша. — Кто недавно орал: "жить не хочу"?
— Так, а что ж? — не унимался всё тот же егерь. — Отходняк после уколов часа через три будет. Успею довоевать.
— Гринёв, не сходи с ума, — попыталась его осадить санинструктор.
— Про нацуру не слыхать? — спросил другой егерь, с одуревшим взором. Накололи его, видать, сильно, у него правую кисть Танюша ампутировала.
Нацурой вольногоры называли хаконскую нацгвардию, которую ещё в первые месяцы войны зачислили в кровники.
— Ещё один герой, мать вашу! — выплеснула злость Косенко. — Ты–то куда лезешь? Какой из тебя солдат?
— А я левша, Танюша, — ничуть не обиделся калека. — И не солдат я. А воин! Могу ещё пригодиться, хоть подносчиком быть.
— Нацуру, господа вольногоры, я вам не обещаю, — объявил Масканин. — Но велгонцев пообещать могу.
— Ну, тогда я с ротой! — заявил покалеченный.
Таких добровольцев среди раненых оказалось не мало, выкрики и шуточки зазвучали наперебой.
Не обращая внимания на протесты санинструктора, поручик отобрал шестнадцать способных носить оружие бойцов. А потом уступил и покалеченному егерю.
— Чёрт знает что, господин поручик! — санинструктор уже не пыталась никого убедить. — Ну, мужики!..
— Танюшка, — сказал один из егерей, — мы же взрослые мальчики…
Косенко ничего не ответила. Махнула рукой в сердцах, выражая всё, что думает об этом умнике. И отошла подальше, закурила.
— Какие вы идиоты, мужики, — произнесла она, когда к ней подошёл Масканин.
— Танечка, ну гад я, гад…
— Нет, — тихо сказала она, — ты псих. Все вы психи. И дураки. А гады — те велгонские выродки, что развязали эту войну.
— Ничего, они развязали, мы её завяжем. И перевешаем всю велгонскую сволочь.
— Масканин… Уходи пожалуйста…
В который раз она проводила его тоскливым взглядом. В душе всё же стало немного теплее, он впервые назвал её по имени. Не "медициной" и не сержантом, а Танечкой. Только бы его, дурака, не убили…
Старший фельдфебель Вагенький самозабвенно крыл матом начавшую раскисать землю, заодно поминая всех святых и по матери своих бойцов. Из трёх грузовиков с боеприпасами, два, облегчившись на четверть, должны были срочно отбыть к 15–й роте. Одна беда, траншеи грузовички преодолеть не могли. Поэтому Вагенький исходил пеной, руководя настилкой из брёвен. Его поджимало время, а тут колёса начали буксовать. Проклятые траншеи, чтоб их!
С горем пополам грузовики укатили. А Вагенький долго ещё отдувался и сплёвывал забившуюся из–под колёс в рот и нос грязь. Из его команды, у последнего грузовика остались десять бойцов и водитель. С ними старший фельдфебель должен был начать оборудование батальонного пункта боепитания. Что он и собирался сделать, но тут в его безмятежные планы вмешался рок в лице поручика Масканина.
— Здравия желаю, Трофим Сергеич, — с загадочным видом поприветствовал его Масканин.
Вагенький посмотрел на него настороженно. Даже напрягся, что в общем было комично, если соотнести его заносчивый нрав и известную близость к командованию. По должности он был вхож к командиру полка, чем не раз злоупотреблял, причём не зависимо от личности командира полка. Полковники приходят и уходят, а Трофим Сергеевич остаётся. И габаритами он обладал, по сравнению с Масканиным, просто таки богатырскими. В армии Вагенький служил двадцать второй год, из них пятнадцать на своей нынешней должности. И все эти годы в родном полку, в родном четвёртом батальоне. Поэтому, он помнил Масканина ещё по его срочной службе, и тем более помнил, что стоящий перед ним поручик, будучи простым егерем, не раз куролесил на пару с Чергинцом. Раз пять, не меньше, эта парочка попадала на гарнизонную гауптвахту. И глядя в обманчиво наивные глаза поручика, Вагенький нутром почуял подвох.
— И тебе, Максим, не болеть, — ответил Вагенький нейтральным тоном.
— Тут такое дело, Сергеич… В общем, мне добровольцы нужны. А у тебя парни боевые, как на подбор все амбалистые. В бой так и рвутся, аж искры из–под копыт… Масканин воодушевляюще поглядел на собравшихся в кучку на перекур бойцов.
— Я естественно прав, соколики? — спросил он у них.