Страница 13 из 67
Путешествовавший в те годы по Болгарии географ Ф. Канитц писал в своей книге «Дунайская Болгария»:
«Летом 1861 года крымские татары уходили на берега Дуная. Для их поселения отвели место в самых богатых болгарских селах, им были отданы лучшие пахотные земли, а дома для них и конюшни для скота принудили болгар строить без всякого вознаграждения. Много болгарских общин ответило на это, уходом с родной земли и переселением в Сербию и Россию.
Не успели еще болгары отдохнуть от всех жертв, возложенных на них татарской колонизацией, как их заставили строить дома для новых пришельцев — черкесов, обещая стоимость домов высчитать из податей. Но подати уменьшены не были, а болгар еще заставили уступить черкесам, как прежде татарам, без всякого вознаграждения лучшие участки их земель, на том основании, что вся земля есть собственность султана. Пока строились дома для черкесов, они жили в домах болгар, которые вынуждены были искать себе убежища где хотели».
«Я предвижу, — писал далее Ф. Канитц, — что многие из читателей, проникнутые европейскими понятиями о праве собственности, усомнятся в действительности всех этих фактов, однако же они нимало не преувеличены: все это происходило именно так».
Бесправие болгарского крестьянина было столь чудовищно, а издевательство над ним столь безгранично, что европейцы, проезжавшие в те годы по владениям Турции, описанию своих впечатлений обычно предпосылали заверение, что они ничего не преувеличили. Они опасались, что им не поверят, — так было ужасно то, что они видели.
Родной дом Левского.
Мать Левского — Гина Кынчева
Карлово. Ныне Левскиград (современный вид).
Болгарская школа в середине XIX столетия.
Стоном стонала болгарская земля. Все чаще краска стыда заливала лицо молодого монаха Игнатия, когда он с дядей ходил по селам. И без того нищета, а тут еще, как черное воронье, набрасывались монастырские просяки — жадные, грязные, оборванные, с мешками через плечо. От каждого монастыря ходили такие просяки по болгарским селам. В пору молотьбы они собирали зерно, в медосбор — мед, наступало время стрижки овец — они тут как тут: подавай шерсть. Нет-нет да и прорвется недовольство поборами, откажут просяку.
— Грех на церковь не давать, — скажет монах.
А ему в ответ:
— И этот грешок в поповский мешок. Буду грехи отмаливать, тебе же деньги уплачу.
Стыдно Игнатию, умоляет дядю освободить его от унизительного дела, а тот одно твердит:
— Сердитый просяк всегда с пустым мешком. Проси поласковее во имя божье — не откажут.
Но стало, случаться, что и имя божье не оказывало прежнего действия. Завел было раз хаджи Василий свое привычное:
— Будем надеяться на бога, будем просить его милости.
А ему в ответ:
— Э, батя, если бы господь услышал жалобы осла, то ни одного вьючного седла на свете не нашлось бы...
Откуда такие речи? Все чаще слышит их Васил.
Как-то друзья пригласили его в дом, хозяева которого славились книголюбием.
Когда с гор спустился вечер и в комнату внесли свечи, хозяин, окинув взглядом сидящих, как бы проверяя, все ли здесь свои, начал читать,
Сидя на полу, поджав ноги и слегка раскачиваясь, хозяин дома читал о том, как на берегу моря, ни высокой скале, стоит воевода. Взгляд его устремлен на север к милой Болгарии. Думы его о том времени, когда- он поведет в леса Стара Планины своих верных юнаков.
Воеводе рисуются картины бедствия народа — одна другой ужаснее. И он восклицает:
Обращаясь к народу, воевода говорит, что иноземное иго не божий гнев, а дело насильников. Их можно изгнать, если объединиться в борьбе. Правда и свобода добываются оружием и бесстрашием.
Васил точно объят пламенем. Слова жгут его мозг. Глаза горят, вскипает в жилах кровь, и руки сами сжимаются в кулак. А хозяин все читает, не заглядывая в книгу. Должно быть, много-много раз повторял он эти огненные слова. Васил боится потерять хоть одно из них. Он слышит, как зовет воевода отважных гайдуков — народных мстителей — к новым высоким помыслам: не месть отдельным насильникам, а борьба с общим бедствием, борьба со всей турецкой системой рабства, борьба организованная, общенародная:
— Что это? — встрепенулся Васил, когда в доме стихло.
— Поэма Раковского «Лесной странник». Если захочешь еще послушать — приходи.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ВСТАВАЙТЕ, БРАТЬЯ!
Шло пятое столетие национального и политического бесправия болгарского народа. В 1393—1396 годах полчища османских турок нахлынули на болгарскую землю, и опустилась на нее черная, непроглядная ночь.