Страница 2 из 41
— Где автобусы?
— Кто в перевязочной?..
Худяков на мой невысказанный вопрос ответил:
— Погоди, капитан, сейчас позвоню командующему...
Из трубки донеслось:
— Он на заседании Военного совета.
Худяков тяжело вздохнул, машинально поправляя выведенные из брюшной полости наружу резиновые трубки:
— Вот что, парашютист: кажется, началась война. Не вовремя мы с тобой здесь очутились...
Вражеская авиация бомбила аэродромы, расположенные вокруг Минска. Как ни самоотверженно дрались наши летчики-истребители, немецкие самолеты господствовали в воздухе, и то там, то здесь раздавались взрывы бомб.
Так прошел день, затем второй. На третьи сутки ко мне пришла жена. Она принесла обмундирование, документы и пистолет.
Я ожидал увидеть ее расстроенной и напуганной. Однако ошибся. Наташа успела найти свое место среди участников обороны: вместе с другими женщинами набивала патронами пулеметные ленты, создавала пункты первой медицинской помощи.
Ни я, ни Наташа не могли тогда предположить, что мы долго-долго не увидимся и будем считать друг друга погибшими...
Когда она ушла, мною овладело тягостное чувство. Мучило собственное бессилие: где-то товарищи ведут с врагом бой, а я ничем не могу им помочь.
В субботу 28 июня штаб ВВС переехал на новое место, и связь с ним полностью прекратилась. Подразделения истребительной авиации, базировавшиеся на нашем аэродроме, перелетели на другие площадки. Только после этого занялись эвакуацией семей командиров. Вывезти удалось далеко не всех. Многие из них потом погибли, другие оказались в концентрационных лагерях, гестаповских застенках, на каторжных работах. О том, какая судьба может постичь Наташу, я старался не думать...
В палату, где до сих пор находилась лишь одна моя кровать, санитары вкатили вторую. На ней лежал кто-то весь в бинтах.
Трудно говорить с человеком, который уткнулся лицом в подушку, но все-таки у нас вскоре завязалась беседа. Я узнал, что мой сосед — заместитель командира 122-го истребительного полка. Он назвал и фамилию, но я ее забыл. Запомнилось только звание — майор.
Тяжело дыша, морщась от боли, он глухо говорил:
— Плохо дело, капитан. Наседают, собаки... Нашим ребятам по восемь вылетов в день приходится делать. Их тьма, нас горстка!..
В госпиталь стали поступать все новые раненые.
Мне почему-то вспомнилась книга, которую я прочитал как раз в начале июня. Называлась она «Первый удар». В ней утверждалось, что нашей армии не составит никакого труда одолеть любого противника, если он рискнет сунуться на советскую землю. На деле же пока выходило иначе.
Вскоре поступило распоряжение: госпиталь эвакуировать. Старания медиков вывезти всех раненых в тыл были тщетными: что могли они сделать, имея всего два санитарных автобуса?
Главный врач сказал:
— Товарищи, кто хоть как-то способен двигаться, добирайтесь до автострады Москва — Минск, садитесь на попутные машины.
И вот под бомбежкой в одиночку и группами, кто в окровавленном обмундировании, кто в халате, потянулись больные к шоссе. Некоторых санитары несли на носилках.
Я тоже поднялся с кровати. В нашу палату заглянули.
— Ну а вы, капитан, сумеете своим ходом?..
— Я-то, пожалуй, сумею, а вот как быть с майором? — указал на раненого летчика.
Медицинский работник только вздохнул:
— Ни одной машины!
К нам зашел полковник Худяков. Он сказал:
— Я сейчас в штаб фронта, оттуда пришлю какой-нибудь транспорт.
Потянулись тягостные часы ожидания.
Неприятельские самолеты волна за волной безнаказанно бомбили город. Наших истребителей не было видно, не слыхали мы и выстрелов зенитных орудий. Кругом бушевал пожар. И если днем на улицах еще кое-кто мельтешил, то к вечеру все словно вымерли. Повсюду летали хлопья копоти.
В госпитале остались лишь тяжелораненые — те, кого нельзя было перевозить. Многие из них метались в жару, стонали, звали на помощь, просили пить. Все, кто чувствовали себя чуть получше, старались, как могли, облегчить их страдания.
Обещанной машины все не было. Стало совсем темно. Нужно было что-то предпринимать. Я предложил майору уходить:
— Лишь бы выползти на улицу, а там что-нибудь придумаем.
Он было согласился, даже попытался приподняться на руках, но тотчас же со стоном упал.
Несколько оправившись от боли, летчик сказал:
— Оставь меня, капитан, уходи, пока не поздно.
— А вы, товарищ майор?..
Он промолчал.
Я решил выбраться на улицу и найти людей, которые смогли бы вынести авиатора. Майор отверг этот план:
— Утром, может быть, и разыскал бы кого-нибудь, а теперь никого там нет. Возьми вот лучше мои документы, сдай в штаб ВВС. Пистолет оставь... и уходи. Уходи, а то ни за что пропадешь.
Светящиеся стрелки показывали десять часов вечера.
Я встал. От острой боли меня бросило в пот. Хотелось снова плюхнуться на койку. Но это была минутная слабость. Превозмогая ее, я все-таки подошел к летчику. Он взял из моей пачки несколько папирос, попросил зарядить пистолет и положить его под подушку.
Я исполнил его желание и уже собирался направиться к двери, как майор снова обратился ко мне:
— Капитан, дай попить!
Я подал ему стакан воды. Жадно осушив его, раненый достал папиросу:
— Покури со мной, браток.
Мне показалось, что он не хочет, чтобы я уходил. Но майор, сделав несколько затяжек, решительно протянул руку:
— Ну, парашютист, больше тебе здесь делать нечего. Спеши!
Заверив товарища, что обязательно кого-нибудь за ним пришлю, я с тяжелым сердцем прикрыл за собой дверь пятнадцатой палаты. До сих пор помню, как он негромко сказал:
— Это все добрые намерения... Иди, а я уж тут сам решу, что и как.
Навалившись на перила, спустился на первый этаж. Здесь увидел стриженного под бокс рыжеватого паренька с загипсованной ногой.
— Кто ты, приятель? — спросил я.
— Летчик-истребитель младший лейтенант Иван Дукин.
Он сообщил, что его самолет был подбит в воздушном бою, при посадке скапотировал.
— И вот итог, — Дукин показал на сломанную ногу.
Приглядевшись ко мне, он радостно заявил:
— А я вас знаю, товарищ капитан. Вы начальник парашютно-десантной службы. У нас в Орше подготовку проверяли...
В оршанском авиагородке я действительно бывал не раз. Оказывается, запомнили...
— Что будем делать? — спросил Дукин.
Я рассказал ему о раненом майоре. Младший лейтенант без колебаний заявил:
— Пока не устроим куда-нибудь, не уйдем...
Кое-как доковыляли до ворот госпиталя, остановились: куда идти дальше — в сторону оперного театра или же к главной улице?
Кругом полыхало пламя, многие здания были разрушены. Я неплохо знал город, но теперь ориентировался в нем с большим трудом.
Мы побрели туда, где, по моему расчету, должен был находиться штаб ВВС. Не столько шли, сколько останавливались, чтобы прислушаться, не идет ли кто из тех, кому можно поручить сходить за майором. Не сделали мы и сотни шагов, как нас догнали два бойца пожарной охраны. Они были в брезентовых робах и металлических касках.
Я остановил их и сказал, что в палате № 15 лежит раненый летчик и что его надо вынести на носилках сюда, на дорогу. Пожарные побежали в госпиталь. Не прошло и десяти минут, как они вернулись. Один из них держал в руках пистолет ТТ и знакомый мне летный планшет.
— Застрелился ваш товарищ. Вот его оружие и сумка...
Мы с Дукиным некоторое время постояли молча, потом, расстроенные, заковыляли дальше. В конце концов добрались до шоссе. На обочине дороги решили немного передохнуть. Вдруг невдалеке послышалась пулеметная стрельба. Еще миг — и мы увидели спускающиеся с пригорка грузовые автомобили. На кабине головного грузовика был установлен пулемет.
— Кто это — свои или немцы? — спросил лейтенант.
Я пожал плечами. Нам оставалось одно: отползти в придорожный кустарник и ждать.
Я зарядил пистолет, твердо решив в случае чего отстреливаться до последнего патрона.