Страница 18 из 28
Гости от окна к двери побежали, собирать по двору бренные останки Аркадия.
— Неужто разбился? — кричала по дороге к дорогим останкам жена Антонина.
Аркадий дождался, когда заметались во дворе гости, и вернулся домой. Пропустил рюмашку для сугрева — прохладно в одной рубашке за окном. А тут уже и гости зашумели в коридоре.
Аркадий снова вернулся под купол цирка — на карниз.
— Сволочи! — заругались гости. — Вообще беспредел! Труп украли!
— Кому он понадобился, дурак такой! — не унимался Гоша.
— На органы для пересадки! Почки, сердце, печень…
— Точно! — согласился с догадкой ветеринарный медик Гоша. — Сейчас на органах умные люди такие колыбашки делают!
— Вызывай милицию! Пустят Аркадия на органы — кого хоронить будем?
— Ой, что наделал! В день рождения! — жена причитает. — И ведь не ругались ничего в последнее время.
«Вот врать-то», — мысленно хихикнул Аркадий. Он, прилипнув к стене, ждал момента эффектно завершить номер, чтобы у гостей челюсти отпали. Даже реплику на выход с карниза придумал: «Други, отставить нытье — вот вам мой цветущий труп собственной персоной! Отложим пускать его органы на пересадку! Они для начала выпить хотят граммов триста».
Пока Аркадий отрабатывал отпадный монолог, «скорая» приехала, у врача сразу профессиональный интерес возник:
— Где самоубийца?
— Украли! — жена рыдает. — На органы!
— Вы из меня лоха не делайте? — врач не верит. — Где разбившийся гражданин?
— Нет! — в один голос родня отвечает. — На органы похитили!
— Как это нет! — Аркадий встал на подоконник. — А это что — накакано? — И приказывает. — Наполнить рюмки! Доктору штрафную в стакан!
— Морду бьют за такие шутки! — отказался доктор от угощения.
Свояк Гоша так и сделал. Подошел к родственнику, стащил с подоконника и, ни слова не говоря, врезал по скуле.
Не поняли юмора гости. Аркадий думал, они от хохота начнут кипятком писать. Попадают со смеху, и будут даже пострадавшие.
В результате пострадал сам, упав от удара затылком об пол.
Гости так разобиделись — допивать и доедать не стали.
С той поры началась у Аркадия черная полоса. Рекламная фирма, где подрабатывал к пенсии, развалилась. Жена Антонина сделала семейному счастью ручкой.
— Специально подгадал, — возмущалась, собирая вещи перед уходом, — именно на дне рождения сыдиотничать. Обгадить юбилей! Как только башку дурную не свернул! Вот уж действительно — дураку все по колено. Умный, как пить дать, шею бы сломал.
— Умный не полез бы! — вякнул Аркадий.
— Не идиотничай! — не хотела слушать жена.
Пригорюнился Аркадий от такого поворота судьбы. Как быть? Что делать? Хоть на самом деле во двор из квартиры прыгай.
Посмотрел из окна вниз, подумал и… отказался от крайностей. Вспомнил, как по радио психолог вещал, если почерк изменить — судьба тоже меняется. И бросился к столу. Всю жизнь у него буквы направо, животом вниз укладывались, Аркадий начал их влево клонить, на спину заваливать. «Мама мыла раму. Раму мыла мама», — исписывал листок за листком, стремясь к счастливой жизни.
Рука консервативно сопротивлялась. Чуть контроль ослабнет, «мама» вместе с «рамой» норовили прилечь по старинке, вернуть судьбу на невезучие рельсы.
Только не на того напали. Аркадий парень упертый. Боролся за новую жизнь все свободное время. Гору бумаги извел, пучок стержней исписал. И загнул судьбу на левую сторону.
Сразу, как в сказке, «пруха» пошла. Наследство получил. Бабушка дом новому русскому продала. Пусть хоромы ее на княжеские не походили, больше — избушка на рахитичных ножках. Зато заваливалась набок не в таежной глуши, а в центре города, и земельный участок был неслабый. Новый русский купил избенку, чтобы на ее месте виллу отгрохать. Бабуля выторговала за свою догнивающую недвижимость однокомнатную квартиру плюс еще 110 тысяч рублей. 100 тысяч любимому внучку Аркане отвалила. Не из чулка, цивилизованно — на счет в сбербанке перевела.
«Нельзя держать в рублях, — потерял сон из-за наследства Аркадий, — при моей непрухе — обязательно инфляцию жди».
Решил снять наследство и выгодно купить на него доллары.
А снять не может. Почерк-то, выводя налево «мама мыла раму», изменил до неузнаваемости. Расписаться никак не получается в прежнем стиле. Бьется изо всех сил у окошечка и все зря. Кучу бланков извел, а ни рубля не дают.
— Может, это и не вы вовсе? — упрямится служащая банка.
— Как это не я?! — сует Аркадий паспорт. — Посмотрите фото!
— А подпись! — тычет пальцем под портрет служащая. — Подпись-то не ваша!
— Я почерк поменял! — вышел из себя Аркадий. — Чтобы судьбу в корне улучшить!
На эту новость заведующую вызвали.
— Справка из психиатрички есть? — заведующая спрашивает.
— Да нормальный я! Нормальный! — закричал Аркадий. — Выдайте сейчас же деньги!
И дальше в том же смысле права качает. Дескать, произвол над правами человека! Буду жаловаться!
Зашушукались сбербанковские — не пора ли милицию вызывать?
Зря не вызвали. Вдруг в зал врываются двое в масках. С пистолетами.
— Всем стоять! — командуют. — Не двигаться! Убьем!
«И почерк не помог, — подумал Аркадий. — Пристрелят, как собаку. Я здесь единственный мужчина».
Рядом с «единственным» не менее перепугано женщина столбом застыла. Она только что получила 20 тысяч и начала пересчитывать из соображения — доверяй да проверяй, а тут грабители налетели… Увидели денежки, выхватили кровные сбережения, проверять, в отличие от хозяйки, не стали, забрали еще до кучи из кассы наличку и рванули на выход.
Без грабителей и без 20 тысяч женщина забилась в истерике. Жалко, как-никак не чужого дяди были деньги, свои.
Аркадию тоже кровные жалко, поэтому заплясал от радости. Не вприсядку. Мысленно. Понимал, пустись в перепляс у окошечка — психушка обеспечена. А как хотелось, не отходя от кассы, чечетку отчебучить. Ведь это не кто иной, как он, должен был биться в слезах на месте потерпевшей. Ему, кабы не новый почерк, на роду было написано оплакивать безвременно ушедшие, даже убежавшие, 100 тысяч. А так наследство до копеечки целехонькое.
Круто изменил судьбу, завалив буквы на спину.
И в семейном плане раскоряк рассосался. Супруга простила прикол с несостоявшимся трупом. Родственники тоже поостыли в неприязни, узнав про наследство. Аркадий на радостях мировую им выставил. Не хуже памятного юбилея гулево закатил.
— С такими деньгами на карниз нельзя выходить! — уважительно говорил за столом ветеринар Гоша. — Надо, Аркадий, беречь себя. И завещание обязательно напиши на ближайших родственников…
Я на том пиру был, вино с водкой пил и заверяю: Аркадий научился ставить размашистую загогулину росписи по-старому и зажил по-новому.
РЕВЕЛА БУРЯ В НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ
Завелся у Любаши Светличной жених на море-океяне. Не из пучка водорослей. От брата Димки. Морячок торгового флота, он в ревущих широтах показал дружку Мише фотоличико сестры: гля, какая сеструха!
«Ба!»— сказал Миша и побежал сочинять письмо в сторону берега.
Дошла океанская весточка по волнам и через тайгу с болотами в Сибирь. Завязалась переписка. И вдруг, трах-бах, от моряка телеграмма: «ПРИЕДУ НА НОВЫЙ ГОД ТЧК».
В доме у Светличных случился психоз. Любаша у родителей была последним чадом. Когда хорошо за сорок обоим стукнуло, учудили младшую дочу. В момент образования просоленного Любкиного жениха родители невесты имели прочный, не отдерешь, статус деда Макара с бабой Мотей. С пенсией и внуками. Кроме моряка-холостяка Димки и Любаши, имелась еще дочь Валентина и сын Геннадий.
Мишин причал в Кашире Московской области располагался. Как бабе Моте не вдалбливали, что Кашира помене их Ачинска в длину и поперек, не перетолкуешь, считала: жених из москвичей.
— Ой, Любка, — причитала, — опозоримси-и-и…
Миша сообщал, что он механик. Данное рукомесло баба Мотя оченно уважала. Это не Димка-непутня, радист какой-то, а здесь — механизмы! Имя заведовать — не ручки у радио туды-сюды вертеть.