Отелло с кочергой

ЗАНАКА

Никола Наумов успел бы к выносу тела, кабы не заминка в Тюмени. Вышел на перрон размять засидевшиеся ноги, навстречу наряд милиции. Никола в носках совершал променад. Обувь, стоит заметить, и летом не сезонная, тем более — в октябре. И одет Никола был непрезентабельно: брюки на заду лоснящиеся, на коленях пузырящиеся, обремканные по низу. Рубашка как из мусорного ведра. Да и то сказать, не с тещиных блинов возвращался мужик — с северной нефтевахты. Четырехдневная щетина на скулах, столько же дневный перегар изо рта. Скажи кому, что слесарь шестого разряда — ни за что не поверят. Бомж и бомж.

За бомжа и приняли. Поезд тем временем ту-ту. Только на следующий день упросил Никола милицию позвонить в свою контору. Особых примет у Николы на банду уголовников хватит: рыжий, косоватый, передних зубов нет, лысина…

Одним словом, портрет по факсу можно не посылать. Сличили Николу по телефону с оригиналом и отпустили. Не извинились, но стоптанные тапочки дали…

Счастливый приезжает Никола домой, а ему обухом по голове — Петруха-сосед, дружок первейший, помер. Вчера последний путь совершил.

— В чем похоронили? — ошарашенно сел Никола на порог. — В чем?

— В гробу, — ответила жена Николы.

— Понятно, не в колоде. В костюме каком?

— В каком! У Тамарки, сам знаешь, деньги куда идут! Один приличный костюм всю жизнь у Петрухи, в нем и схоронили.

Это был еще один удар, причем ниже пояса. Его, Николы, тысяча долларов накрылись медным тазиком, точнее — крышкой гроба.

Удружил Петруха.

Его жена Томка была профессиональной больной. За год всаживала себе уколов больше, чем нормальный человек за всю жизнь. Без горсти таблеток за стол не садилась. В поликлиниках врачам всех кабинетов дурно становилось, когда Томка переступала порог учреждения. Она любому доктору на раз могла высыпать кучу симптомов болезней, гнездящихся в ее членах.

Богатырский был у Томки организм. Хилый давно бы окочурился от такой прорвы химии, что прогоняла через внутренности Томка. А ей хоть бы хны. Два раза даже заставляла врачей оперировать себя. Раньше-то, при бесплатной медицине, было проще, сейчас профессионально болеть в копеечку влетало. Но Томка уже не могла остановиться. Большая часть заработков Петрухи уходило на лекарства. Петруха не жаловался. Чем бы дите ни тешилось, лишь бы не вешалось.

На «КамАЗе» дальнобойщиком Петруха неплохо зарабатывал. На лекарства хватало. И все же мечтал Петруха о катере. Имел он слабость к водным просторам. Любил, когда ветер в лицо, брызги за шиворот, а днище волну мнет, как хочет. Не зря служил когда-то в морфлоте на эсминце «Стремительный», именем которого хотел назвать катер. Кабы не Томкины хвори… Но если у тебя машина под задницей и голова на плечах, а не то место, для которого сиденья в кабине ставят, всегда можно подкалымить. Что Петруха и делал, заначивая на катер. Прятал занаку от Томки в костюм, под подкладку. В кармане делал прореху, в нее — ни за что Томка не догадается — доллары просовывал и зашивал клад.

Катер он уже подсмотрел. Классный катерок. За две с половиной тысячи баксов. Тысяча была, а тысячу занял от всех втайне Никола. Свои доллары Никола тоже заначивал от супруги (ей только покажи — враз на тряпки растренькает), копил на подарок сыну — компьютер. До дня рождения было три месяца и компьютеры дешевели.

И вот баксы в могиле. Жалко Петруху. На рыбалку ездили, в бане парились… До слез жалко. Но и деньги Николе не жар-птица в клювике принесла. Как-то надо вызволять горбом заработанный компьютер. Но как? Обнародуй, что в могиле его тысяча долларов, кто поверит? «Больную женщину оббирать?!» — как резаная закричит Томка. Она больная-больная, а если что — из глотки вырвет.

Посему действовать нужно было по-партизански.

На следующий день вечером Никола, сказав дома, что поедет к брату в район, отправился на мотоцикле на кладбище. Сторожу наплел, дескать, брата похоронили в его костюме, а в кармане он забыл права и документы на машину. И пообещал 50 долларов.

— Сто, — запросил сторож, дедок с прохиндейской физиономией.

«Заплачу из Петрухиных, — подумал Никола, — по его вине вляпался в катавасию».

— И давай на берегу договоримся, — сказал сторож, — я тебе в копательном деле не товарищ! И если что: ты меня не знаешь, я тебя — первый раз вижу! Гроб поднять помогу, есть приспособа, милиция как-то пользовалась и забыла.

К Петрухе они пошли, когда кромешная тьма пала на кладбище.

Сторож выдернул крест, обезглавил могилу и ушел вместе с фонариком: «Тебе здесь светиться не след!» Оставил Николу один на один с бугорком.

Из темноты грозными рядами надвинулись кресты и памятники. Где-то за кладбищем завыла собака. Ветер недовольно зашелестел сухими венками. Луна трусливо нырнула глубоко в тучи.

Когда-то они с Петрухой, шишкуя в тайге, переходили топкое болото. «Не ссы в штаны, я рядом!» — подбадривал Петруха вибрирующего в коленках друга. Сегодня поддержать Николу в трудную минуту уже не мог.

«Прости, Петруха!» — вонзил лопату в бугорок Никола.

Ветер могильным холодом ударил в лицо, еще громче взвыла собака. Запахло погребом. Но отступать от долларов было некуда. «Прости, дружище!» — откинул в сторону землю Никола…

Приближаясь к Петрухе, не переставал беседовать с ним, — за разговором было веселей: «Тебе-то деньги на кой? Твою долю Томке отдам…»

«Она все на лекарства спустит, — вдруг застыл с лопатой. — На что доброе бы… Опять же привяжется: откуда взял? Если сказать — из могилы, по судам затаскает… С нее станет придумать, что долларов лежало в десять раз больше… Плюс моральный ущерб за осквернение памяти».

«Не беспокойся, Петруха, отдам, — отбросил сомнения вместе с очередной порцией могильной земли, — навру что-нибудь… А может, катер купить? И назвать, как ты мечтал — „Стремительный“?..

В процессе колебаний достиг искомой глубины… Сторож помог поднять гроб, открыл крышку и ушел.

— Ты тут сам, — бросил Николе, — не люблю покойников.

«Прости, Петруха», — сказал Никола и осторожно, чтобы не оголить лица усопшего — видеться с Петрухой не тянуло — полез под покрывало. Подпорол бритвочкой подкладку пиджака, проник в тайник… Действовал Никола, как минер, доверяясь чутким пальцам, которые страсть как жаждали прикоснуться к долларам, но избегали Петруху.

Покрывало резко белое, ночь жутко темная — луна стойко отказывалась быть свидетелем финансовой эксгумации. Зато кресты назойливо лезли в глаза, которые Никола трусливо отводил от домовины. Где-то за спиной ветер, выдерживая издевательские паузы, клацал металлическим венком по памятнику. На каждый стук сердце Николы трусливо екало, срывалось на свинячий галоп.

Однако вскоре он забыл все страхи. Принялся обшаривать Петруху, как хулиганы пьяного. Все подкладочное пространство до самых плеч прошуровал. Долларов не было. Зачем-то полез в брючные карманы. И там был голый нуль. Сердце заныло-заломило по всей площади груди…

«Куда девал?» — в отчаянии откинул Никола покрывало с Петрухи.

Откинул… и сам чуть не откинулся. В призрачном свете — луна во всю любопытную рожу вылезла поглядеть на Петруху — в домовине лежал усатый… Петруха отродясь эту растительность не носил.

«Подменили!» — нокаутом шарахнуло Николе в голову.

Хотелось завыть вместе с собакой.

«Что у них там под землей делается?» — возмутился.

И тут взгляд упал на лежавший рядом с могилой крест. На табличке было написано: «Бургасов».

Петруха по жизни был Васков. Никола подбежал к соседней могиле. Вот же зараза без глаза — промазал с эксгумацией клада! Друг лежал рядом. Никола даже ударил кулаком по Петрухиному кресту. Баран! Поверил сторожу!..

Но вдруг настроение подскочило вверх. Че горевать?! Главное — доллары целы. За такую сумму можно еще на кладбище попотеть.

Теперь уж точно Томке всю ее тысячу не отдаст.

— Готова дочь Петрова? — вдруг раздалось за спиной.