Мир и война

На другое утро старшина уехал. К вечеру он не вернулся. Загуляли ребята, подумал Юрий без особого одобрения, но Скрынников не был выпивохой и вообще твердых правил, а потому Юрий не очень беспокоился. Скорее, с машиной что-нибудь. Починят и с рассветом приедут. Но ни утром, ни днем, ни вечером их не было. Юрий не на шутку встревожился: может, несчастье какое? Авария, или немцы убили? Какие-нибудь эсэсовцы, скрывающиеся в лесах?

Поездка старшины держалась в тайне — о ней кроме Юрия знали только помпотех и лейтенант Гараль. Ему Юрий и велел утром следующего дня отправиться на розыск. Даже дал для этого свою легковую, которая недавно появилась — из трофейных, то есть брошенных немцами: темно-серый шестицилиндровый «вандерер» с брезентовым верхом и кожаными сиденьями. Его где-то откопал Петро Ивасюк, притащил на буксире, отремонтировал, и теперь Юрий разъезжал на нем прямо как какой-нибудь «фон-барон», как сказала бы его покойная бабушка. (Она умерла в Баку, не дождавшись конца войны.) Высшее начальство пока что милостиво взирало на то, что командиры рот баловались легковушками. Потом, после возвращения на родину, их сразу отберут. Только особые счастливчики или «блатные» сумеют довезти свои подержанные трофеи до дома.

Лейтенант Гараль вернулся лишь к вечеру. Юрий представил себе, как тот в поисках пропавших солдат и автомашины беседовал с немцами на своем каменец-подольском «идише» и какое те получали от этого удовольствие. Но вообще-то было совсем не до смеха: все они вляпались в крупную неприятность. Особенно Юрий.

А случилось вот что. Когда старшина Скрынников подъехал к лугу, где мирно паслись «фашистские» коровы, и попытался погрузить одну из них на машину, тот самый «бауэр» не стал вступать в конфликт; он просто поднял трубку телефона, находившегося в его бауэрской «избе», и связался с военным комендантом района. В отличие от Юрия, бауэр знал о строгом приказе маршала Жукова… Что было дальше? Приехал комендантский наряд, арестовал старшину и солдат, а также автомашину. Их всех заперли во дворе комендатуры. Гараль побывал там и выяснил: уже ведется дознание и арестованные сообщили, что действовали по прямому приказанию своего командира капитана Хазанова, которого комендант полковник Сидоренко — между прочим жутко злой — и считает главным виновником, подлежащим суду военного трибунала.

Не скажу, чтобы Юрий сильно тогда перепугался: как-то не верилось, что после четырех с лишним лет войны может из-за такой ерунды произойти что-то серьезное. Тем более он все еще не знал о пресловутом приказе Жукова. Но все равно тут же отправился к командиру батальона и доложил о происшедшем. Капитан Злотник — ну хороший ведь мужик! — не стал нудить и выговаривать, а сказал, что завтра утром они вместе отправятся в комендатуру.

В ту ночь Юрий спал вполне спокойно. Даже перед сном послушал какую-то легкую музыку («Роза мунде» и прочее) по радиоприемнику марки «Принц», стоявшему в его комнате. Куда страшнее стало потом, много лет спустя, когда представил, чем все могло обернуться, если бы не счастливая случайность. Ох, как ему тогда повезло! Что было бы, если бы не капитан Злотник! Каким козлом отпущения его бы сделали и с каким удовольствием! Так обычно бывает, когда издается какое-нибудь новенькое распоряжение и появляются первые нарушители, которых необходимо превратить в показательные жертвы!.. Чуть было он уже не стал таковой пять лет назад, когда опоздал на практические занятия в Ленинграде.

Рано утром Юрий и Злотник поехали в городок Нидерварта, где находилась комендатура. Ехали на «эмке» комбата, чернявой развалине, чудом докатившей до зарубежных столиц. И за все время пути Юрий также не услышал ни слова упрека. Злотник больше молчал — может быть, беззвучно репетировал защитительную речь.

— Оставайтесь тут, не ходите за мной, — сказал он Юрию, когда подъехали к двухэтажной вилле, за одним из широченных окон которой был виден немолодой полковник с наголо бритой головой и непреклонным лицом «отца-командира». (Надо сказать, капитан Злотник, не в пример большинству армейских начальников, а также некоторым генеральным секретарям и президентам, обращался ко всем на «вы».)

Юрий не усидел в машине: взошел на широкую площадку перед входом и встал так, чтобы через окно видеть со спины и немного в профиль сидящего за столом полковника и присевшего напротив Злотника.

Все происходило как в немом кино: голосов не было, только мимика и скупые жесты. Но и этого достаточно, чтобы понять: полковник сильно гневается, а Злотник сдержанно оправдывается. Титры вполне могли быть такими:

Полковник. Нарушен приказ, виновный должен понести строжайшее наказание. Вплоть до…

Рука, сжатая в кулак, опускается на стол, голая голова грозно покачивается.

Капитан. Но, товарищ полковник, этот приказ до нас не дошел, и потом, по правде говоря, неужели солдаты не заслужили мяса одной немецкой коровы?

Робкая улыбка, показывающая, что говорящий шутит и в то же время вполне серьезен.

Полковник. Вы меня удивляете, капитан… Ничего не могу сделать. Дознание уже ведется… Кстати, где вы служили до войны? Часом, не в 18-м стрелковом под Винницей?..

Последние две фразы «титров» наверняка произнес кто-то из собеседников, и, если не дословно, то смысл был определенно таков. Возможно только, речь шла не о 18-м, а о 23-м полке и не под Винницей, а в районе Тульчина… Несомненно одно: оба вспомнили, что были однополчанами.

Юрий увидел лишь, как каменный профиль полковника дрогнул вдруг в улыбке, о лице капитана Злотника и говорить нечего — сплошное ликование. Вот полковник встает из-за стола, вот они пожимают друг другу руки, похлопывают по плечу.

Титры:

— А помнишь, капитан?..

— Как не помнить, товарищ полковник. Это в сороковом было, после тех стрельб, верно?..

И потом экран пустеет: оба действующих лица исчезают с него. Юрию виден только массивный стол у окна, большая пепельница, пресс-папье. Кажется, оно еще покачивается от толчка…

Затем он слышит рокот мотора за железными воротами. И вот они открываются, оттуда показывается родная покатая ряшка «форда», он выезжает на улицу, у его борта шествуют живые и невредимые старшина Скрынников и два молодых солдатика.

С крыльца быстро спускается Злотник.

— Едем, — говорит он весело. — Пока полковник не передумал… Материал дознания он порвал. При мне прямо. Сказал, не хочет доставлять неприятности бывшему однополчанину. Вот так.

— Здурово, — говорит Юрий, не осознавая до конца своего везения. — Где же вы с ним служили?

— Садитесь в машину. По дороге расскажу… Агент по снабжению из вас не получился, капитан…

А настоящая трофейная кампания, начавшаяся немного позднее, и связанный с ней ажиотаж прошли, в основном, мимо Юрия. Многие солдаты и офицеры занялись тогда со страшной силой трофейными делами; попросту говоря, стали изыскивать пути и возможности прибарахлиться перед скорым возвращением на родину. Конечно, способы добывания поживы и размеры были весьма разнообразны: солдаты, в основном, обменивали хлеб или табак на зажигалки и часы. А то и просто снимали их с руки у немцев. (Старшина Скрынников на рынке в Вене выменял для Юрия на его табак «Давид Сасунский» швейцарские ручные часы «Аркадия» с покрытыми фосфором стрелками, водо- и удароустойчивые. Это были первые ручные часы офицера Хазанова. Они сохранились у него до сих пор.) Лейтенант Гараль признался Юрию, что обеспечил себя и весь свой Каменец-Подольск лет эдак на двести вперед швейными иголками. Кто-то разжился красивой ложкой, штукой сукна из брошенного дома, но целых «студебекеров», пятитонных громад, груженных под завязку неизвестно чем, никто, конечно, не вывозил. Это была привилегия высокого начальства, и чем выше оно было и чем дальше от места военных действий, тем тяжелее и многочисленнее бывали их победные «трофеи».

Вот, кстати, данные из тайной, но ставшей явной, справки о вывезенных из Германии трофеях только за 1945 год (за вторую его половину): около 22 тыс. вагонов вещевого и обозно-хозяйственного имущества; почти 73500 вагонов строительных материалов и квартирного имущества.