Знак Вирго

(Как апофеоз этого до сих пор перед глазами такая сценка. После очередной ссоры с Факелом выбегаю из ворот школы, пересекаю булыжную мостовую и, споткнувшись, падаю. Очень больно: разбил коленку до крови, но еще больнее, потому что совпало с обидой. И не могу сдержаться — реву прямо на улице, и слышу полужалостливый-полупрезрительный возглас: «Бедненький!..» Мимо проходит Ия Маяк — и смотрит на меня своими удивительными, с поволокой, глазами…

Не один раз за прожитые годы произносил я — с интонацией Ии — это словцо по своему адресу!..)

Случилось это уже весной, в период, когда Юра и Факел опять дружили. Почему-то они задержались в школе, вышли, когда во дворе никого не было, кроме серого котенка — сторожихин, наверное.

— Сейчас опыт произведем, — сказал Факел. — Я давно собирался. Давай?

Он вытащил из-за пояса учебники и тетрадки, чтоб не мешали — многие мальчишки носили их тогда именно так, положил на сухую оттаявшую под солнцем горку кирпичей.

— Кис-кис, — позвал он.

Котенок доверчиво подошел, Факел взял его на руки.

— Сейчас мы… Подержи!

Передал котенка Юре, вынул из кармана длинную веревку, привязал к кошачьему хвосту.

— Не так крепко, — сказал Юра. — А теперь какой-нибудь бантик, да?

— Сам ты бантик! Я опыт хочу… Опусти на землю! Для начала два… — И Факел стал обвязывать веревкой кирпичи. — Или, может, сразу три, как думаешь? Спорим, он пять потянет?

— Отвяжи, — сказал Юра. — Зачем?

— Иди ты! Защитник угнетенных! В лабораториях еще не то с ними делают. И с собаками тоже. Рассказать?

— Мало ли что. Отвяжи!

— Не отвяжу! Катись колбаской по Малой Спасской! Рыбий глаз!.. Видал?

Факел наступил котелку на хвост, тот замяукал. Юра оттолкнул Факела, нагнулся, вытряхнул кирпичи из веревки.

— Ты у меня сейчас получишь, — тихим голосом сказал Факел и поднял с земли камень.

Котенок побежал к флигелю во дворе, веревка волочилась за ним.

— Только кинь, — сказал Юра.

Факел кинул, изо всех сил — не в Юру, а в котенка, но не попал. Котенок скрылся за домом. Юра повернулся, пошел к воротам. Как вдруг его серый замызганный, весь в трещинках портфель вырвался из рук, упал на землю… Но это потом, а сначала Юра почувствовал сильный удар по голове, на шею закапало что-то теплое. И было больно. Он поднял портфель и быстро пошел, почти побежал, держась левой рукой за голову… Он не оборачивался, хотел как можно скорее добежать до дома… Через проходной двор, через Скатертный и Медвежий к Никитским, а там уж рукой подать…

Дверь открыла баба-Нёня и сразу начала кричать: что этот ребенок делает, он их всех доведет до белого каления, с ним никаких сил!.. Она сегодня же скажет папе, чтобы принял решительные меры… В то же время она промыла Юрину рану перекисью, залила йодом («Так тебе и надо, терпи!») и перевязала… Голова уже не так болела, только ныла, и еще казалось, что все это было не с ним, а с кем-то совсем другим, о котором прочитал в книжке… Он посмотрел на себя в зеркало, и ему понравилось: похож на моряка из какой-то кинокартины про Гражданскую войну — у того так же волосы над повязкой торчали. А если бы еще красная была — прямо как у вождя индейцев из заграничной картины «Долина горящих скал»; Юра смотрел ее в кино «Малая Дмитровка» с двоюродной сестрой Людой из Баку; там все было черным и белым, только одна повязка красная…

На вопросы взрослых Юра ответил, что бежал, потом споткнулся и упал.

— Не знал, что теперь бегают затылком вперед, — сказал отец. — Но не хочешь, не говори.

И тогда Юра рассказал, как было на самом деле.

— Бедный Факел, — сказала Надежда Александровна. — Какой же он злой.

— Совсем не бедный, — возразил Самуил Абрамович. — Думает, если у него нелепое имя и ростом не вышел, так ему все позволено. Этак не знаю, до чего докатимся. У одного нос чересчур курносый, у другого нога не того размера, третий брюнетом родился, а мечтал быть блондином — все и начнут злобствовать и камнями друг в друга кидаться.

— Никаких сдерживающих центров, — сказала баба-Нёня.

Назавтра в школе Факел спросил:

— Что, очень больно? Я не нарочно. Поедем сегодня на двадцать втором? Или на шестом до Всехсвятского? Хочешь?

— Неохота, — сказал Юра.

И почувствовал, что в самом деле неохота. Совсем. Ни в рыцарей играть, ни гулять. И никакой обиды больше нет. Даже не страшно, если дразнить начнет — что особенного? Чепуха все это… «Дергач», «рыбий глаз»… Чушь собачья… Как он мог из-за такой ерунды переживать столько времени?..

В эту самую пору произошло еще одно немаловажное событие: Юра переменил свои постоянные симпатии и, вместо Ии Маяк, обратил взоры на Лену Азарову из компании Лена-Аня-Женя. Они называли себя «ЛАЖ», и у них был собственный герб в виде горизонтальной восьмерки, что, по-видимому, означало бесконечность, которую обыкновенным смертным не дано постичь, а от восьмерки шли во все стороны лучи, лучи — это надо было понимать, как ее (бесконечности), а иначе говоря, самих членов «ЛАЖ» благоволение к окружающим, в том числе и к Юре. Но ему было мало. Он хотел, чтобы Лена оказывала особые знаки внимания: посылала ему записки, с готовностью отвечала на его собственные послания, и чтобы все в классе это видели и с завистью перешептывались.

Но Лене больше нравился Коля Горлов, это было ясно, как день, и Юра просто не знал, что предпринять, чтобы убедить ее в своем превосходстве над Колей по всем статьям. (Кроме, правда, роста.) Он много думал над этим и, кажется, кое-что придумал, но тут новое событие заставило его на время позабыть о чувстве любви и целиком переключиться на чувство дружбы.

После разрыва отношений с Факелом Юра пересел на парту к Вовке Гаврикову, «Гавре», светловолосому крепко сбитому парню с лицом, сплошь усыпанным крупными веснушками — вроде как Тихий океан островами на карте Океании. Обычно они шли вместе из школы, но Гавря жил близко, сразу за проходным, в Скатертном переулке, и поговорить о многом не удавалось.

(В сороковом году в Ленинграде, будучи слушателем Военно-Транспортной академии имени товарища Кагановича, я встретил Гаврю около 8-й Линии Васильевского острова. Он был в красивой морской форме курсанта училища. Больше я никогда его не видел… Где ты, милый веснушчатый Гавря, талантливый иллюстратор моих многочисленных детских произведений?)

В одном из огромных классов (они часто переходили из класса в класс), над их с Гаврей партой висел плакат. На нем был изображен огромный корабельный штурвал, за который ухватились цепкие руки самого Иосифа Виссарионовича Сталина. Подпись в нижней части гласила: «Сталин ведет нас от победы к победе».

У Юры никакого отношения к Сталину не было. Как, впрочем, и к Ленину. Он знал, что это великие вожди, которые устроили нам революцию, которая освободила от ига царизма и капитализма народ, который стал самым свободным и счастливым в мире… Речи и доклады о жизни и деятельности вождей, как и прочие речи и доклады, он пропускал мимо ушей, книжек про них не читал. О революции, о Гражданской войне — бывало, но специально про вождей — нет. Если что-то и случалось прочесть, то, скажем прямо: на него не производили никакого впечатления святочные рассказы о любви вождей к детям, к зайчикам, к международному пролетариату и к «Апассионате». А вот сентиментальную историю о голландском мальчике, который заткнул пальцем дырку в плотине, чем спас страну от затопления, Юра запомнил на всю жизнь… Вероятно потому, что чувствовал: в истории этой нет лукавства.

И все-таки может показаться странным и неправдоподобным, что огромные усилия гигантской, работающей в нужном направлении машины прошли мимо него, не оказав почти никакого влияния. Ведь ни в семье, ни в каком-либо ином кругу взрослые умные люди не направляли его мысли прямиком в другую сторону, не вселяли неверия или сомнений, не утверждали противоположных идеалов. Правда, не славословили настоящее, но и не поносили его, не иронизировали, не рассказывали насмешливых анекдотов, не выражали неодобрения или возмущения теми или иными действиями властей.