Страница 5 из 132
— Помогай бог! — густым басом произнес дед еще с порога.
— Рады гостю в хате, — учтиво поклонился Верига.
— Дозволит ли пан хозяин?
— Абы с добром, человече, а мы всегда с радостью.
— С радостью встречай, казаче, по уму слушай, а провожай по заслугам. — И кобзарь начал раздеваться.
Положив свою запорошенную снегом одежду и кобзу на лавку, он присел на подставленную скамеечку поближе к печи и протянул высохшие руки к огню.
Христя благоговейно слушала их чинный разговор, а когда кобзарь умолк, вспомнила о соседях. Накинув на плечи свитку, она побежала известить их о божьем человеке. Верига присел к столу и с интересом стал разглядывать лицо кобзаря, показавшееся ему как будто знакомым.
Кобзарь смахивал на кудесника: высокий, сухой, с седыми волосами, которые спадали на хмурое чело и впалые щеки. Глазные впадины были темны, как ночь, на них нависали мохнатые брови. Тонкие запекшиеся губы прятались под длинными, с проседью, усами.
— Или я тебя, человече, не узнаю, или так-таки никогда не видел? — спросил Верига.
— Человек без глаз — что дом без окон, — и кобзарь неторопливо повернул свою голову незрячими глазами к свету.
В этом движении было что-то знакомое Вериге, но давно забытое. Как на волне морской, заколыхались перед Веригой лица, все товариство Сечевое. Он пристальнее вглядывался в гостя, перебирал забытые лица, но они расплывались перед его взором, и памяти ничего не удавалось ухватить. Даже лицо побратима ускользало, тонуло в тумане, а думал — никогда не забудет.
— Может, ты, человече божий, случаем, слышал о таком? — спросил Верига, взволнованный воспоминаниями. — О побратиме своем спрашиваю. Вот был казак: рослый, в плечах широкий, а силы такой, что вепря кулаком убивал. Татарина или турка, бывало, вырвет из седла, схватит за ноги и начнет молотить им басурманов. Дубасит, пока не останутся в руках одни копыта. И меня он так от верной погибели спас. Человек десять их насело, душегубов; рубил я их, рубил, и левой, и правой, — уже и руки занемели, уже мне туго приходится, а турок обступает и обступает... Вот тут он подскочил да турчанина за ноги... С тех пор мы стали побратимами, крестами обменялись, как положено, и евангелие в церкви целовали на братство... Может, неохота слушать? — спохватился Верига. — Мы тут как волки живем, вот и рады случаю язык почесать. Лучше расскажи, человече божий: что сейчас на Украине деется?
— Сказано в священном писании: «Где же содеется грех, тамо будет и покаяние». Слышу, не один о том вспоминает.
— Это что — о вере католической?
— Казак о воле печалится.
— А что казакам — ветер запрета не знает!
— Не туда дует ветер: кто ухватился за бунчук, достатки себе копит, отчий дом забывает.
— Говорят, запорожцы с турком на войну снаряжаются? Бей его, сила божья, пойду тогда и я.
Ярина стояла около печи, затаивши дух. При последних словах она встрепенулась и впилась в отца большими серо-голубыми глазами.
Он невольно оглянулся на дочь и умолк на полуслове.
— Ты что, еще не отведывал соленой воды? — спросил кобзарь.
— Это почему не отведывал? — вдруг рассердился Верига. — А где ж я ухо оставил, когда не на галере? Гололобый как рубанул, так я ухо в кармане принес.
— И Максим Кривонос там был? — неожиданно для себя спросила Ярина, но сразу же смутилась и опустила глаза.
— Максим, говорят, тогда ходил гишпанцев воевать, — сказал Верига, удивленно взглянув на дочь.
— А что ты о побратиме говорил?
— Это в том году и было, когда мы с Самойлом побратимами стали.
Кобзарь снова повернулся к хозяину.
— Задумали тогда на Сечи в море идти, турок потревожить, а у казаков давно уже сердце кипело против султана из-за татар: сколько той ясыри [Ясырь – живая добыча, мирные жители, захваченные в плен татарами] перетаскали басурманы!
И Верига стал рассказывать об одном из таких походов.
В то время Польша заигрывала с Турцией и строго-настрого запрещала казакам выходить в море. Но и в том году, как это всегда бывало, королем не были выплачены причитающиеся казакам деньги, а у казаков был уговор ждать только до дня святого Ильи. Однако казаки стали съезжаться на Сечь уже в конце июня, сразу же после Ивана Купала: кто с Луга, кто с поля, а кто из лесу. Тысячи три человек собралось, и на раде первым делом избрали атаманом Хмеля молодого, Михайлова сына: и казак был отважный и по-турецки умел балакать, в самом Царьгороде [Царьгород - современный Стамбул] два года в плену пробыл и научился. Стали сбираться в поход. Кошевой приказал казацким хуторам везти на Сечь припас — порох, свинец и сухари, — а тем временем на Днепре строили челны. За две недели полсотни с лишком чаек смастерили да на каждую чайку по четыре, по шесть фальконетов поставили.
— А фальконеты какие! — увлекшись, воскликнул Верига. — Один, бывало, как пальнет — рыба на воду всплывает, а как шесть разом — на версту камыш поляжет. С такой арматой [Армата - артиллерия] хоть на Царьгород можно было двинуть. Но на этот раз решили наведаться только к анатолийским берегам.
Чтоб не пропустить казаков в море, турки день и ночь охраняли устье Днепра, да ведь казака не учить, как турка обдурить. Дождались новолуния, когда стоят самые темные ночи, двинулись вниз по Днепру и стали ждать в протоке. А как наступила ночь такая, что хоть глаз выколи, атаман пустил один челн под правый берег, да так, чтоб слышно было повсюду. А когда подошел ближе, казаки подняли такой шум, словно там было полсотни лодок. Турки из всех пушек — туда, а остальные казаки тем временем потихоньку, вдоль другого берега, порвали цепь, протянутую поперек Днепра, и двинулись к Большому Лиману. А через два дня миновали Очаков, вышли в море и запели:
Гей, не знал казак, не знал Софрон,
Как славы добиться,
Гей, собрал войско, войско запорожцев,
Да пошел с турком биться.
— Хотя мимо Очакова и тихо проплыли, но турки заметили-таки. А уж как покажутся казаки в море, — Верига даже головой покачал, — по всей турецкой земле тревога пойдет. Посылает турецкий султан гонцов и в Анатолию, и в Болгарию, и в Румелию: «Стерегитесь, бережане, в море казаки». А казаки поднимают паруса и плывут на юг, чтобы на третий день к ужину в Синоп поспеть.
— При добром ветре и на обед поспевали, — вставил кобзарь.
— Ага. Так в тот раз повстречался нам в море турецкий корабль, а с ним еще и две галеры. Да ты, человече, и сам небось в походах бывал? — спохватился Верига. — Что же я тебя рассказами угощаю? Ярина, гости, может, голодные.
Ярина стояла все на том же месте, словно зачарованная.
— Рассказывайте, тату, — промолвила она смущенно, — вот и люди послушают.
В землянку вошло сразу несколько человек. Поклонившись хозяину, те, что постарше, сели на лавку, а молодые остались у порога и молча разглядывали кобзаря. Он, словно кого-то поджидая, беспокойно прислушивался к каждому шороху. Верига, извиняясь, кивнул соседям.
— Это я о том, как мы турка в море воевали. Корабли на Царьгород путь держали. Должно, из Кафы [Кафа – город на юге Крыма – огромный невольничий рынок, современная Феодосия] … Фу ты, я же о побратиме еще не сказал. Сейчас скажу. Мы еще издалека заметили огоньки на мачтах, а на море буря поднялась — все челны поразбросало к чертям. Они-то не потонут, кто бывал на море, знает, а вам я скажу: по борту каждого челна были привязаны валки из камыша. А вот команды атамана из-за ветра не слышно. Но на каждом челне был свой атаман, и он уже должен был знать, что делать. Слышим, пальнул один фальконет, ударил другой, загремело и на галере, и первое же ядро шлепнулось рядом с нами. У атамана аж шапка с головы слетела. «Придется, панове товарищи, — говорит атаман. — Турку глаза отвести. Есть охочие?» Мой побратим, слышишь, человек божий... — Кобзарь закивал головой. — Мой побратим, говорю, первым вызвался. Надо было и мне откликнуться — таков уж казацкий обычай. Глянул я на море, а оно ревет пуще, чем здесь вьюга в степи, челн швыряет, как щепку, и, признаюсь, помедлил я какую-то минутку. А парубок один из Ольшаны, забыл уже, как его звать, меня опередил. Хоть я бы и захотел — так третьему некуда примоститься. Спустили они на воду липовую колоду с фонариком спереди, сели оба на нее верхом и поплыли в сторону от челна, а мы на челне огни погасили. Турки думают, что это челн на волнах кидает, направили туда пушки и стреляют по огоньку. А мы тем временем подобрались к кораблю. А уж когда казаки доберутся до корабля — ему не уйти. Вмиг обшивку просверлили буравами, потом натыкали просмоленной пакли и подожгли. А на корабле полным-полно добра. Там и золото и дорогие материи, а всего больше полонянок для султанского гарема.