Страница 46 из 132
Под ногой Кривоноса затрещал возок, на который он оперся. Мартын предусмотрительно отступил назад.
На небе высыпали звезды. Возле одной все яснее и яснее проступал огненный хвост, а когда совсем стемнело, на полнеба раскинулась комета. И чем ярче она становилась, тем больше на Подоле росла тревога. По улице забегали испуганные люди, где-то уже стучали в ведра, где-то выкрикивали заклинания. Хозяйка вынесла на порог деревянную икону, за ней вышел встревоженный оружейник и перекрестился дрожащей рукой.
— Недобрый знак, пане Максим!
Комета опускалась прямо к замковой горе, где сидел киевский воевода Тышкевич. Максим Кривонос усмехнулся и ответил:
— Пускай шляхта печалится, пане Трохим, а для простого народа и на небе уже ничего горше выдумать не могут.
ДУМА ШЕСТАЯ
Строили ляхи дубовые палаты,
Да бежать придется в Польшу от расплаты.
В БЕСКРАЙНЫХ СТЕПЯХ
I
За все лето на Посулье не выпало ни одного дождя. Ночи дразнили зарницами, но были так же душны, как и дни. Пруды пересохли, начали высыхать и колодцы, только обильные росы напоминали, что существует еще благодатная влага. От зноя морщился и осыпался зеленый еще лист, и глиняные хатки Лукомля белели между оголенными деревьями. Стрехи, солома с которых была скормлена скоту еще минувшей зимой, обнажили жерди, и они торчали, как ребра у худой скотины.
Хата Панька Пивкожуха ничем не отличалась от остальных, только перед оконцами, как казацкие пики, торчали мальвы, а ниже пестрели гвоздики и ноготки; у боковой стены дома еще зеленел куст калины, из-под лапчатых листьев которой выглядывали красные ягоды.
Проходя мимо Панькова двора, молодежь делала вид, что заглядывается на цветничок, на самом же деле хлопцам хотелось хоть одним глазком взглянуть на Галю, а дивчатам на Петра. Брат и сестра оба были стройные, видные, только Петро привлекал карим оком, черным чубом и шелковым усом, а Галя была беленькая, с синими, как васильки, глазами. У их матери, Горпины, когда смотрела она на детей, становилось тепло на сердце: и хата казалась ей тогда светлее и нужда не такой страшной. Только порой набегала на лицо грусть, а иной раз поблескивали на ресницах прозрачные росинки. Сильно тревожило ее, что управитель лукомльских поместий князя Вишневецкого, пан Станишевский, начал что-то заглядываться на дивчину. Идет ли, едет ли мимо двора, непременно заглянет в хату. Галя смутится, растеряется и стоит, как приговоренная, а Саливон, соседский парубок, даже в лице меняется: хлопец собирается сватать дивчину, а пан, известно, только забавы ищет.
Как-то раз Станишевский застал Галю одну в хате. Через некоторое время соседи услышали ее крик, и Саливон, как был с вилами, так и прибежал в хату. Панько Пивкожуха возвращался с поля. Галиного крика он не слышал, но видел, как бежал во двор Саливон. Он и сам заторопился. Галя забилась в угол, как напуганный зверек, прижала руки к груди, сухие глаза ее, казалось, метали синее пламя. Пол был усыпан конфетками. Пан Станишевский, толстый, пузатый, с одутловатыми щеками и выпученными глазами, стоял посреди хаты и платком вытирал кровь с лица. Саливон хотя был хлопец еще молодой, но силы у него не занимать стать, и потому, когда он, не говоря ни слова, занес над управителем вилы, тот побледнел и испуганно спрятался за спину Пивкожуха. Панько вырвал вилы из рук Саливона и сердито сказал:
— Ты, казаче, тут еще не хозяин. А вам, пане, вот бог, а вот порог! Ищите себе под пару, а мы люди простые.
Саливон в бессильной злобе стал топтать постолами конфетки, а когда Станишевский попятился к двери, собрал их в пригоршню и швырнул ему в лицо.
— Подавитесь ими, вашмость!
— Ну, ты меня узнаешь, пся крев! — уже за дверью крикнул управитель.
Теперь Галя испугалась за парубка.
— Саливон, он же нас со свету сживет! — вымолвила она, глядя на него широко раскрытыми глазами.
Саливон был бондарем [Бондарь – ремесленник, выделывающий бочки] на пивоварне. Пивоварня, как и все местечко Лукомль, принадлежала князю Вишневецкому, и Галя тревожилась не зря. Но Саливон понимал только одно — что Станишевский зарится на его дивчину. И как же она была сейчас хороша: глаза большущие, сама раскраснелась!..
— Я его порешу! — выкрикнул Саливон и подался к двери.
Старик и на этот раз удержал парубка.
— У девки есть еще брат, есть отец. Мы что — разве такие уж негодящие?
Не прошло и трех дней, как дозорец из староства пришел взимать подымное. А какие подати, когда вот уже второе лето земля не родит? Князю Вишневецкому засуха — что? Не уродило на Посулье — собрал на Волыни, а если не там, так в Червонной Руси. Ему повсюду принадлежали земли с местечками, городами и людьми. А больше всего на левобережной Украине. Такие просторы не в каждом королевстве найдешь, потому князь Иеремия Вишневецкий и новый дворец построил не где-нибудь, а в Лубнах, на горе. Днем вместе с облаками дворец отражается в тиховодной Суле, а ночью светится на горе, как паникадило. А Панько Пивкожуха рад был и каганцу, да и то зажигал его только под рождество.
Панько, понурый, крепко сжав губы, стоял, глядя, как панские гайдуки рыскают глазами по кошаре, где когда-то водились овечки. Панько злорадно усмехнулся: «Нечего взять. Разве что меня самого? Так я и без того навеки у пана в закладе».
— А что, разве у князя такая крайность, что вацьпан готов у меня и кизяки забрать? — спросил он насмешливо, так как гайдуки все еще продолжали что-то высматривать.
— Бездельник! — напыжился дозорец, маленький, круглый, как бочонок. — Ты еще его светлость будешь поносить! — и замахнулся плетью, но Петро заслонил отца. Дозорец даже вытаращил зеленоватые глазки, разинул рот и еще громче крикнул: — Бей его! — но сам предусмотрительно отбежал на середину двора.
Петро не шевельнулся, не двигался и гайдук. По улице такие же гайдуки гнали телят, овец, поросят, даже гусей. Следом бежали бабы, злые, растрепанные, и, не обращая внимания на брань, кулаки и плети, выхватывали свою живность. Петро взглянул на гайдука: видишь, что делается? От причитаний и крика даже в ушах звенело. Гайдук не выдержал взгляда и отвернулся, а плеть словно увяла в его руке.
Дозорец, не найдя ничего ценного, собрался уже уходить со двора, но тут вышла на порог Галя. На ней была черная запаска с красным поясом. Дозорец остановился. Под его бесцеремонным взглядом Галя опустила глаза и, все больше смущаясь, стала перебирать бахрому окрайки. И пальцы эти, тонкие и чуткие, очевидно, навели дозорца на мысль. Он шагнул к Гале и протянул загребущие руки.
— Снимай!
Галя видела, какими маслеными гладами смотрел на нее дозорец, поняла это по-своему и только крикнула: «Мамо!» Дозорец схватил уже конец пояса. Галя кинулась бежать, и запаска осталась у него в руках. Такого надругательства не мог простить Пивкожуха даже пану, он схватил дозорца, да так, что у того глаза на лоб полезли. Гайдук нерешительно шагнул к Пивкожуху, но Петро и на этот раз встал на пути.
Через плетень смотрели соседи, у которых тоже похозяйничали княжеские гайдуки. Панько все не выпускал дозорца, и гайдук стегнул его по спине. Тогда Петро огрел дубиной гайдука. Тот заревел, как бугай, и кинулся бежать. Теперь за ним уже погналось несколько человек. Остальные гайдуки тоже стали удирать.
Управитель Станишевский прискакал ко двору Пивкожуха на взмыленном коне и, увидев дозорца, закричал:
— Всех, всех их в цепи, пане Стрибуля!