Страница 121 из 132
Кружилась голова и у самого Хмельницкого, но не столько от успеха, сколько от необходимости немедля решать, в каком направлении вести дальше военные действия, какой политики придерживаться теперь по отношению к шляхетской Польше. Продолжать ли преследование остатков польской армии, или ожидать, чем закончится избрание нового короля? Казацкая старшина, отягченная добычей, не прочь была перестать испытывать судьбу, вернуться назад и ожидать результатов выборов. Но не того хотело рядовое казачество, особенно повстанцы.
На третий день гетман созвал старшинскую раду.
— Говорите, панове старшины, что будем делать дальше, куда идти, чего добиваться.
Старшины молчали. Под открытыми окнами стояли толпы казаков, и оттуда сразу же раздалось несколько голосов:
— Кончай панов-ляхов, гетман!
Старшины все еще поглядывали друг на друга и молчали, явно боясь попасть не в тон. Наконец поднялся Максим Кривонос:
— Говорят, что сойка не может улететь в теплые края потому, что любит назад возвращаться, чтобы посмотреть, сколько она уже пролетела. Так и толчется на одном месте. Чтобы и с нами такого не случилось, веди нас, пане гетман, на запад, догоняй шляхту.
— Верно сказал, верно! — загудели казаки за окном. — Веди, гетман!
— А что нас держит? Спасибо панам-ляхам, у нас теперь артиллерии, пуль и пороху вдосталь, есть кони и люди, а польская армия разбита. Куй железо, пока горячо!
— Может, хоть месяц подождать? — несмело отозвался Федор Гладкий.
— А как думают панове казаки? Может быть и голодно и холодно.
— Добивай шляхту, добивай! — единодушно закричали казаки.
— Так собирайтесь! — махнул гетман булавой и вздохнул, словно одолел крутую гору.
В тот же день Хмельницкий отправил на Сечь богатые подарки запорожцам: пять трофейных пушек, воз пуль и пороху, несколько возов с шелками и разными напитками да еще серебра и парчи для церкви.
Когда войско было уже в походе, к гетману подъехал Максим Кривонос.
— О чем задумался, пане Богдан? — сочувственно спросил он.
Хмельницкий встрепенулся и замигал глазами, словно стремясь отогнать надоедливые мысли, не дающие ему покоя, потом тяжело вздохнул:
— Все думаю, как отнесется к нашей победе московский царь.
— Должен обрадоваться!
— Надлежало бы так. Радость и в письме Хотмишского воеводы чувствуется, но ведь бумага все стерпит. Пане Зорка, покажи полковнику, что мы отписали князю Волховскому.
Зорка быстро нашел в сумке список с письмом и подал Кривоносу. Письмо гласило:
«Богдан Хмельницкий, божьей милостью гетман войска Запорожского.
Тебе, приятелю нашему, воеводе Хотмишскому, князю Семену Никитовичу Волховскому, доброго здоровья и счастливого пребывания от господа бога искренне желаем.
За такую братскую любовь, что к нам отозвались через писание и дворянина своего Тимофея Степанова сына Милкова, с приязнью и любовию христианской нашей православной веры, что ляхам против нас помогать не желаете, — велико за то вас благодарим и тое вам ознаменуем, что к нам присылают, о мире прося, но мы им до конца не верим, яко хитрым людям, ибо они нам так миром и присягою своею не раз изменяли.
Стоим войском своим под Константиновом и ждем их с комиссией. Поглядим, какую комиссию захотят с нами иметь: оттуда, из Польши, пишут нам, прося о мире и соглашении, а тут по ближайшим городам, где наша Русь и где наши православные христиане живут, рубят и разные мучения причиняют и попов, духовных наших, на кол сажают. И не надеемся, чтобы за таким их делом мог быть мир между нами. Но да будет так, как господь бог велит. А ежели услышите, что снова война с нами начнется, то и вам вольно на тех же неприятелей ваших и наших скоро наступать: имейте, однако, люд свой в готовности; а мы истинно желаем, дабы при таком случае православный царь ваш Алексей Михайлович о том панстве польском мог постараться.
При том отдаемся милостивому расположению вашему. Дано из-под Константинова, июля 29, 1648-го.
Богдан Хмельницкий, собственная рука».
— Выходит, что и на Москве так думают!
— Воеводы царям не указ, а царь московский молчит. Когда бы победил панов-ляхов хотя бы молдавский господарь, это была бы война, а побеждаем мы — это для них бунт... Quod licet Jovi, non licet bovi, говорят мудрые люди. Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку.
— А я знаю другое, Богдан: цари падут, закон стоит.
— Закон в их руках.
— У народа свой закон... Куда же мы направляемся?
Хмельницкий страдающими глазами посмотрел на Кривоноса. Но в ту же минуту в них мелькнул упрямый и даже сердитый огонек. Кривонос понял, как тяжело отвечать Хмельницкому на этот, казалось бы, простой вопрос. И действительно, гетман долго молчал. Наконец он сказал:
— Придем в Збараж, там и решим... — А после паузы добавил: — Был бы король, не ломал бы я себе голову.
— Дался тебе этот король!
— Пустое говоришь, Максим: тогда я бы не оглядывался на соседей Польши, тогда бы я дразнил одного короля, а сейчас дразню целый сонм королей и царей. Хочешь добиться прав — подожди, пока изберут короля!.. С волками жить — по-волчьи выть.
— И огрызаться!
Хмельницкий повернулся в его сторону, долго смотрел в сердитые глаза Максима, наконец улыбнулся.
— Твоей ненависти хватило бы на троих.
— Могу одолжить, Богдан.
— Боюсь, чтоб глаза не затуманила.
— А ты тогда ухо к земле приложи. Она, как мать родная, посоветует... Смотри, скачет кто-то, не по-нашему одет.
Есаул с десятком казаков выехал вперед. Пока гетман приближался к спешившимся всадникам, они уже успели переговорить с казаками, и есаул доложил, что прибыли посланцы от пана Немирича. Идет с отрядом нам навстречу.
— Не понимаю, — сказал Хмельницкий, нахмурившись. — Если пан Немирич хочет воевать против меня, то зачем предупреждать? Что он воспитанный шляхтич — знаем и без этого!
— Пане гетман, пан Немирич просит разрешения пристать со своим отрядом к Запорожскому войску.
— Юрий Немирич? Киевский подкоморий? Высокородный шляхтич? — удивился Хмельницкий. — Но ведь это же магнат, да еще и католик. Удрал с Украины, а теперь...
— Пан Немирич, вашмость, — услужливо сказал Иван Выговский, — стал диссидентом, арианином, а ариане не признают святости папы. Католики называют их безбожниками и терпеть не могут. И пана Немирича не терпят. Он шляхтич из старинного русинского рода. Такой человек был бы полезен пану гетману.
Максим Кривонос вдруг стегнул своего коня плетью и сердито крикнул:
— Стой, дьявол! Так, может, Богдан, ты велишь и меня вернуть пану Немиричу, чтобы заслужить панскую ласку?
Гетман видел, как от слов Выговского изменилось лицо Кривоноса и как он ударил коня, хотя тот стоял смирно, однако сейчас Хмельницкий пытался разгадать, что кроется за этой затеей польской шляхты, какое новое коварство задумали они, а потому и ответил холодно:
— Не столь уж малы маетности у пана Немирича на Украине, чтобы ему гоняться за одним хлопом. Хорошо, что предупредил пан Немирич. Поехали!
Как-то в конце сентября, темной ночью, охрана выпустила через Краковские ворота отряд — не менее четырех тысяч жолнеров, собранных для обороны Львова. Впереди отряда ехали князь Вишневецкий и коронный подчаший Остророг. В карауле у ворот стояли, кроме жолнеров, также и горожане. Сегодня оба караульные были из цеха мясников. Их удивила эта ночная процессия.
— Что бы это могло означать? — спросил один.
— Может, хотят где-нибудь подальше встретить казаков? Князь Иеремия — храбрый воин. Я буду теперь спать спокойно!
— А что жолнеры скажут? Пане жолнер, прошу объяснить мне, куда двинулось войско?
— На войну! — лаконично ответил жолнер.
— Прошу, пане жолнер, это ведь шлях на Варшаву. Разве казаки обошли Львов?
Этот вопрос озадачил жолнера, а второго мещанина встревожил.
— Я тоже спросил одного драгуна, — сказал жолнер, — а он только толкнул меня в грудь и проехал.