Страница 107 из 132
— Погоди, погоди. Пане атаман, это хлопы из Киева, иди-ка скорее, послушай.
— А вы кто такие будете? — строго спросил Мусий.
Ярину удивила их речь, отличавшаяся от надднепровской. Она вопросительно подняла на них глаза. Всадники переглянулись.
— Ого, какие файные дивчата в Киеве!
— А вы нас не бойтесь: мы есть опрышки [Опрышки - повстанцы]. Мы убиваем только панов да католиков, — сказал русый, видно, их атаман.
— А мы и не боимся, — горделиво отвечал Мусий.
Опрышки смотрели на Мусия с любопытством.
— Что делается на Украине? Правда, что казаки разбили панов-ляхов под Корсунем?
— Разве что на четвереньках кто уполз.
— Ой, файно! Значит, правда? — обрадовались опрышки.
Они уже все собрались у возов.
— И в Киеве уже нету панов?
— Не только в Киеве — и на Киевщине. Повстанцы гонят всех панов подряд, чтобы духу их не осталось на Украине.
— И к нам придут казаки?
— Еще и до Варшавы доберутся. Они такие.
— Тогда мы все станем казаками!
Мусий уже удостоверился, что перед ним кияки, как называли галицийских повстанцев. Они почти все были с увесистыми дубинками — «киями». Он тихонько перекинулся словцом с Яриной и уже громко сказал:
— Хотел вам поведать об одном деле, да не знаю, кто вы? Как бы еще в беду не попасть.
— Что за дело? Говори! — приказал русый, выделявшийся своей гордой осанкой. — Я — Семен Высочан. Слышал о таком?
И Мусий и Ярина с любопытством посмотрели на него: Кривонос не раз поминал ватажка повстанцев на Галичине Семена Высочана и даже посылал к нему людей для связи. Только люди эти почему-то не вернулись назад. Ярина тут же хотела о них спросить, но Мусий перебил ее:
— Верно, Высочан? Тот, что водит повстанцев на Покутье?
Атаман невольно приосанился.
— Что имеешь сказать? Он самый!
— Про универсал гетмана, пана Хмельницкого, слыхали? Зовет всех в казаки.
Повстанцы ничего еще об этом не знали, тогда Мусий вытащил спрятанный на возу завернутый в тряпочку листок синей бумаги и стал читать вслух. Опрышки зашумели, загомонили, наконец один возбужденно крикнул:
— Под знамена гетмана Хмельницкого! Под знамена!..
Призыв этот пришелся опрышкам по душе, они кидали в воздух шапки, обнимали друг друга, хлопали Мусия по спине.
— Вот он, Киев! Такие файные дивчата, такие разумные хлопы! — кричал опрышек, первым подскакавший к возу Мусия. — Я сразу догадался. Чтоб мне провалиться, если я не поеду в Киев! Пане атаман, веди нас под знамена Хмельницкого!
Опрышки поехали дальше, но Высочан повернул обратно, подъехал к возу Ярины и прямо спросил:
— Ты, девушка, что-то хотела мне сказать. Не ошибся?
— Где наши хлопцы, которых атаман Кривонос посылал к тебе? — в свою очередь спросила она, нахмурив брови.
— Ко мне? — удивился он, но тут же заметил: — Кто-то едет... Где вас искать?
— Еще не знаю: мы впервые...
— Поезжайте на Кисельку, к казаку Трифону. Я через три дня наведаюсь, сестрица! — И он поскакал к своей ватаге.
На четырнадцатый день Мусий Шпичка и Ярина подъезжали ко Львову. Первое, что они увидели, была кладбищенская церковь на Лычаках, дальше, по правой руке, — дворец. Ярина позднее узнала, что это был замок Вишневецких, а рядом францисканский костел святого Антония, затем дворец Бисикирских, костел и монастырь капуцинов [Капуцины – католический монашеский орден], а по левую руку — бонифратов [Бонифраты – католический монашеский орден]. Тут дорогу преграждали первые оборонные валы. За ними был костел и монастырь бернардинок. Потом они обогнули большой костел и монастырь бернардинцев, обнесенный высокими стенами. За монастырем лежал город Львов, также обнесенный каменными стенами с бойницами, валами и рвом, наполненным водой. Через стены были видны шпили костелов, ратуши, валашской церкви, высокие дома. Над зубчатыми стенами подымались башни а вышки.
Каменные дома были в два и в три этажа, тоже с маленькими оконцами, напоминающими бойницы в башнях.
Над городом возвышалась одна гора голая, обрывистая, а другая с башней, обнесенной стенами. Вокруг зеленели сады и левады, из зелени выглядывали то кресты костелов и монастырей, то беленькие хатки пригородных жителей, то роскошные дворцы.
Мусий решил сперва распродать товар, а потом уже искать казака Трифона и потому направил лошадей по деревянному мостику к Галицким воротам под огромной круглой башней с зубцами и бойницами, но его остановил страж с алебардою.
— Квиток есть?
— Какой тебе еще квиток, я рыбу продавать везу!
— Ну и вези на старый рынок. Разогнался, как к себе во двор!
— А отчего же нет?
— Так ты, хлоп, хочешь переночевать в яме?
Мусий нахмурился и повернул лошадей.
— Скажи хоть, куда ехать?
— Ты не с Днепра ли? Какой важный! Поворачивай направо, вдоль валов, выедешь на Краковское предместье, там сам увидишь.
Краковское предместье было побольше иных городов на Киевщине, а базар напоминал настоящую ярмарку. Мусий обрадовался, что не придется долго возиться с рыбой, и уже нацелился куда стать, когда тиун, собиравший мытовое, остановил коней.
— Куда едешь?
— Ты не видишь?
— Квиток есть?
— Нет на вас погибели! — уже обозлился Мусий. — Какие еще тебе квитки? Мы люди православные, у себя дома. Я хочу рыбу продать. Геть с дороги!
— Так ты, схизмат, не знаешь, что вам не дозволено, когда вздумается, продавать? Поворачивай обратно! Будет ярмарка, тогда и продашь!
Ближайшая ярмарка должна была быть только через месяц. Мусий озабоченно поскреб затылок, но не успел еще повернуть лошадей, как к возу подбежал рыжий человек с окладистой бородой, в черном кафтане и бесцеремонно сунул руку под рядно.
— Рыба? Чебак? Сколько?
За ним подбежало еще несколько перекупщиков и начали рвать чебака на куски, нюхать, пробовать на вкус. Потом закричали, перебивая друг друга:
— Пхе, ну и соленая! Покупаю. Сколько?
У Мусия не было нужды зарабатывать на рыбе, а потому и назвал он совсем дешевую цену.
— Пять коп чохом!
— За дохлую рыбу? Я даю две копы.
Мусий обиделся за свою рыбу и презрительно сказал:
— Сам ты дохлый, хотя и краснорожий. Я еще православный, не стану обманывать бога. Дохлая рыба?! Пускай рука у того отсохнет, кто положил на этот воз хоть одну рыбину, которой не захотелось бы закусить после чарки оковитой. Пускай глаза у того повылазят...
— Ну, хорошо, я даю три копы.
Но Мусий как будто его и не слышал и все продолжал клясться.
— Я даю четыре!
— Он дает четыре, — возмутился рыжий покупатель. — Он миллионер, князь Заславский! Приехал из самого Бара, навез заложенного ему добра, а теперь будет вырывать у меня изо рта кусок хлеба. Я ее еще вчера купил! — Он вскочил на воз, схватил в руки вожжи и погнал лошадей к своей лавке, оставив посреди улицы споривших перекупщиков.
Пока Мусий торговался, Ярина глядела по сторонам. С беззаботным видом проезжали поляки; паненки, окруженные кавалерами, весело щебетали, шляхтичи бесцеремонно расталкивали мещан, которые ходили перепуганные, собирались кучками посреди улицы и с тревогой поглядывали на площадь, где в муках умирали посаженные на кол верховоды восстания в Каменке-Струмилевой — колесник Яцько, плотник Мартын и овчинник Гопка.
В каждой кучке кто-нибудь рассказывал об ужасах, которые пережил, либо о которых слышал от других. С каждым днем во Львов прибывало все больше и больше беглецов. Раньше они бежали с Украины, с Днепра, но в последние дни начали прибывать уже из Польши. И это нагоняло на горожан еще больший страх. Видно, один из таких беженцев и собрал вокруг себя огромную толпу. Он размахивал костлявыми руками и кричал:
— Пускай украинский хлоп воюет против католиков, но ведь мы же поляки, одной истинной, римско-католической веры. Вы Липницу Гурну знаете, на Подгорье? Два дня как я оттуда. Мало того, что там через одну стоят пустые халупы, убежали хлопы в Венгрию с женами и детьми и весь скот угнали. Так те, что остались, такой себе закон взяли: пана ни в чем не слушать, барщину и отработки не отбывать. Что же это, я сам должен работать, как хлоп? Может, и не пошел бы с ними иной — угрожают кто будет слушаться пана — бить того, из халупы выгонять, а то и вовсе жечь с халупой вместе.