Не измени себе

Зал, замерший при первых словах Зыкова, тревожно загудел, люди задвигались, стали переговариваться.

—  Спокойно. Спокойно, товарищи,— поднялся Резни­ков.

Павел Зыков с достоинством кивнул головой, как бы принимая в свои союзники председателя ученого совета, и продолжал:

—  Прошу вас взглянуть на эти закладки. Их здесь четырнадцать. Наберитесь терпения все выдержки полно­стью выслушать. Это очень важно и весьма принципи­ально. Вы позволите? — вежливо повернул он голову к профессору Резникову.

—   Прошу, прошу, товарищ Зыков.

Павел Порфирьевич добросовестно стал читать один за другим отрывки из книги Дроздова. Все, что он читал, было смело и, главное, било в одну и ту же цель. Созда­валась какая-то единая и довольно строгая картина, из которой было ясно, как последователен и настойчив ав­тор, доказывая, по сути дела, одну и ту же идею, но под­ходя к ней с разных сторон. Отличная была иллюстра­ция к тому, о чем раньше с такой страстью и убежден­ностью говорил Борис Андреевич. Кто-то из слушателей, не понимая, к чему клонит оратор, даже зааплодировал. Но на него зашикали, и он растерянно, ничего пока что не понимая, как, впрочем, и другие, притих.

—   Не правда ли, талантливо, свежо и принципиально звучит?

—   Мы разделяем вашу точку зрения,— подтвердил Николай Афанасьевич, пряча усмешку.— Во всяком слу­чае, я выражаю свое личное мнение. Даровито и дально­видно.

—   А теперь самое главное. Все эти отрывки, которые вы терпеливо выслушали, написал и опубликовал ранее в солидных изданиях товарищ Андреев. А мой уважа­емый земляк Борис Андреевич Дроздов полностью их привел в своей так называемой диссертации и даже не закавычил.

Зал потрясенно молчал. Проходили секунды. Наконец встал профессор Резников. Теперь он улыбался. Без­звучно хохотал и Дроздов.

И вдруг зал взорвался. Крик, шум, свист. Кто что говорил, о чем кричали, к кому обращались — невозмож­но было что-либо понять.

Зыкову надо было бы уйти, основываясь на той клас­сической цитате, которая гласила: мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Но уходить он не захотел. С ви­дом человека, отважно исполнившего свой долг, Зыков медленно собирал свои листки, аккуратно размещал по своим местам закладки и все чего-то ждал. Было видно, как он наслаждался. Ни в зал, ни на председателя уче­ного совета, ни тем более на Дроздова он не смотрел. И упустил удобный момент для того, чтобы удалиться со сцены.

А зал между тем стал утихать. Всех смутила широ­кая, но далеко не добродушная улыбка профессора Рез­никова.

Но профессор не спешил. Он спокойно и терпеливо ждал. Именно это спокойствие и возымело действие.

Гул утих. И только тогда Зыков вознамерился уда­литься со сцены. Но профессор Резников остановил его.

—  Прошу вас, верный друг нашего товарища Дроз­дова, задержаться. Следовало бы, конечно, ответить Бо­рису Андреевичу, но товарищ Дроздов, надеюсь, не бу­дет возражать, — профессор обернулся к Дроздову и слегка поклонился ему, — если лично мне, председателю совета, будет доверена честь обнародовать документ, о котором мы заранее побеспокоились, чтобы обезопасить и себя, и члена нашего коллектива от таких вот весьма бдительных земляков-товарищей.

—  Пожалуйста, пожалуйста, — весело отозвался Дроз­дов.

Николай Афанасьевич порылся в папке и с подчерк­нутой торжественностью извлек лист глянцевитой бума­ги и показал его залу.

—  Прошу обратить внимание. С грифом и круглой гербовой печатью. А внизу весьма авторитетная подпись.

И он стал читать. Читал медленно, чеканя каждое слово. Сущность прочитанного сводилась к тому, что из сорока двух опубликованных работ товарищем Дроздо­вым Б. А. сорок одна работа была подписана псевдони­мом Борис Андреев. И лишь под одной из них — статьей, посвященной проблеме морального износа машин, слу­жившей одновременно рецензией на книгу В. В. Прота­сова,— значилась истинная фамилия Бориса Андреевича.

—  Должен заметить — это уж я от себя лично — объем опубликованного товарищем Дроздовым только под псевдонимом составляет свыше пятнадцати печатных листов. Подчеркну и другую деталь… По общему наше­му мнению, мнению ученого совета, за одну лишь дис­куссионную статью по книге профессора Протасова, опуб­ликованную в академическом журнале, товарищ Дроздов заслуживал ученой степени кандидата экономических наук.

После бурной реакции на сообщение Зыкова зал си­дел не шелохнувшись. Такого ЧП ученый совет еще не видывал. И первое сенсационное «разоблачение», и спо­койное сообщение «старого товарища» ошеломили всех, кто присутствовал на заседании.

Но вот прошел и второй шок. Зал забурлил с новой силой:

—  Позор!

— Вон из зала!

—  Это безобразие! Как этот человек смеет прикры­ваться своей дружбой с Дроздовым.

—  В три шеи!

Профессор Резников поднял руку.

—  Осторожней, товарищи! Этот человек не прост. Из-за него, вернее, по его сигналам навещали институт всевозможные комиссии, дабы проверить правомерность защиты Дроздова. С ним надо бороться неопровержи­мыми фактами. У меня имеется еще один факт, кото­рый в свое время зафиксирован документально. Партий­ный выговор, который был объявлен товарищу Зыкову за его неэтичное поведение по отношению к товарищу Дроздову. А точнее, навет на Дроздова после возвраще­ния из командировки в Германию. Товарищ Зыков обви­нял Дроздова в излишней открытости по отношению к немецким коллегам.

Зыков, как рыба, выхваченная из воды, несколько раз подряд раскрыл рот, но так и не смог сказать ни слова.

—  Товарищ Глаголев, заместитель секретаря парт­кома завода, где работает Зыков, сообщил нам о выго­воре этому товарищу,— жест в сторону Зыкова,— за кле­вету. Выговор сняли, а суть Зыкова не изменилась. Так ведь, товарищ… Зыков?

Зал бурлил, все более накаляясь.

—  Вот это друг…

Слова эти принадлежали Протопоповой. Но не в сло­вах была суть. В выражении ее лица, в тоне, как она произнесла фразу, в ее руке, вытянутой в направлении Зыкова…

Поднялся Дроздов. Обратился к председателю.

—  Позвольте, Николай Афанасьевич. Всего два слова.

—  Конечно, конечно, Борис Андреевич. Прошу вас к микрофону.

Дроздов подвинулся к микрофону, оперся обеими ру­ками о стол и некоторое время не мог произнести ни слова. Но вот он поднял голову, глубоко и как-то тяжело вздохнул, а потом исподлобья посмотрел на своего «зак­лятого друга». Тот все еще стоял возле трибуны, будто его пригвоздили.

—  Товарищи! Мне сейчас мучительно трудно гово­рить… Да, Зыков — мой земляк. Больше того, мы вместе росли, вместе учились, работали на Урале… Пуд соли, может, и не съели, а полпуда уж точно. О том, что Па­вел завистлив и может продать, я знал с детства. Может быть, и сам я повинен в том, что черты эти стали свой­ством его характера. Слишком многое я прощал зем­ляку. Только теперь понимаю, что не имел права про­щать. Впрочем, это относится не только к одному мне. Довольно часто мы терпимо относимся к проступкам лю­дей, которые ради них же самих прощать нельзя, потому что безнаказанность, как правило, человека, некритич­ного к себе, развращает. Зыков всегда греб под себя, старался урвать. Что ж, таков характер, думал я. Но де­ло тут более топкое. Дело — в психологии. Собственни­чество — самая опасная отрыжка кулачества. Она вла­дела и моим другом с юных лет. А с годами это все в нем затвердело, заматерело. Но попробуй заметь, раскуси. Внешне все благополучно, пристойно. Ни сучка ни задо­ринки.