Не измени себе

Уважение вызывала и последующая жизнь Чулкова. Просто жизнь Бориса с его заботами и радостями протека­ла слишком далеко от него. Все обрело конкретность в со­рок восьмом, после возвращения Бориса из Германии, толь­ко тогда он почувствовал, как нужен сейчас Чулкову. Ни­когда не забыть ему того состояния ужаса, который охва­тил его после консультации профессора. Человек в белом халате заявил тогда ему, что подобные парезы неизлечимы. Именно эта категоричность, которой, как правило, избега­ют медики, открыла Дроздову глубину трагедии Чулкова и заставила искать специалистов, которые работают над новыми способами борьбы с этим недугом.

Три письма тогда он отослал Денису, не дожидаясь от него ответа. Он не только хотел ободрить Дениса, но и все­лить в него уверенность, желание сражаться за себя. «Ор­ганизм у тебя молодой, травмы излечимы, при таком забо­левании порой почти все зависит от воли и характера…» — писал он.

Вместо трех в ответ получил одно: «Спасибо. Недуг пре­одолею…» В Москву Чулков так и не приехал, но Борис знал, что Чулков переписывается с молодым врачом, кото­рого он ему нашел. Из следующих писем Дроздов сделал вывод: дела у Дениса идут на поправку.

Но где же эта поправка, если парню дали ту же группу инвалидности? Перестроить себя на веселый лад Дроздо­ву было не просто. И все-таки с неуклюжей поспешностью он полез в портфель. С наигранным пафосом изрек:

—  Старинные товарищи раньше за встречу стаканы крепкого поднимали, а нам на сие табу… Навалимся, дру­жище, на дюшес.

—  Даешь дюшес! — не очень весело подхватил и Чул­ков.

Ели груши, молчали, каждый думал о своем.

—  Славно поработали! — объявил наконец Денис, заглядывая в пустой портфель с таким видом, будто там бы­ли патроны. — Кончились, черти…

—  Авось — не в бою… — понял его Борис. — Это дело легко поправить.

С первых минут встречи у Бориса было такое ощущение, что они с Денисом знакомятся заново. А собственно, что в этом странного, перед Борисом был незнакомый ему чело­век, со своими привычками, взглядами, багажом познаний, о которых он, Борис, пока что ничего не знал. Лицо Чулко­ва было грубоватым, большой открытый лоб, крупный нос, толстые губы, выражение лица поминутно менялось. Не­возможно такого человека отнести к категории безнадеж­но больных.

Но как тогда понимать заявление Дениса, что ему опять оставили первую группу инвалидности?

Чулков, словно прочитав мысли Бориса, порывисто положил ему руку на плечо и сказал:

—   Не косись ты на меня, бога ради. Умирать, клянусь тебе, не собираюсь.

Борис не нашелся что ответить.

—   Опасаешься… калекой на всю жизнь останусь? — продолжил он. — Не бойся. Это я так, психанул немного — вот меня и развернуло. А так я парень боевой. Смотри.

Чулков оперся о колени и неожиданно легко встал. Четко повернулся налево. Потом скомандовал себе:

—   Шаго-ом марш!

И пошел. У поворота аллеи остановился, четко повер­нулся налево — кругом и двинулся в обратную сторону, едва приметно приволакивая левую ногу.

—   Разрешите приземлиться, товарищ кандидат?

— Садись, артист.

Чем яростнее распирало веселье Чулкова, тем больше мрачнел Борис. Он понимал: Денис держится на нервах. Волю и характер показывает. А после этой шагистики его, поди, хоть на плечо взваливай.

—   Не думай, что из последних сил… — сказал Чулков.

Денис сделал шаг к скамейке и без усилий сел.

—   Как это тебе удалось?

—   Все очень просто, дорогой мой кандидат. Годы лече­ния и тренировок. Недаром чуть ли не десяток клиник и госпиталей сменил. Последние полгода лечился в Москве. Отец погибшего моего друга, отцом мне названым стал, устроил к профессору Соболину. На высокой должности человек, удалось ему в соболинскую клинику меня запих­нуть. Помог профессор, очень. Да вот здесь уже месяц в бальнеологическом институте. Теперь я герой. Если бы сегодня ВТЭК определил Чулкову не первую, а вторую группу, он бы завтра же уехал в Москву на занятия. И так три недели пропустил. А теперь вот еще пыхти здесь да потей.

Денис умолк, предоставляя возможность Дроздову пе­реварить все услышанное.

—   Что же мне-то ни полслова?

—   И папаше моему названому — тоже ни полслова. Хотя он к высшей школе прямое отношение имеет. Видишь ли, Борис, все у меня не легко и не просто оборачивается, и чтобы выжить, чтобы отвоевать себе право быть полез­ным в этой жизни, для этого нужны силы не только физи­ческие. Нужен характер, нужны знания, нужна, уж на то пошло, какая-то профессия. Ни ты, великодушный человек, ни отец, при всем добром ко мне отношении, в этом вы мне не поможете. Каждый человек обязан это приобрести само­стоятельно. Понимаешь? — и повторил по складам: — Са– мо-сто-я-тель-но…

—  Понимаю, Денис. Только кричать об этом зачем?

—  Если заявить вежливо, интеллигентно, выглядит как кокетство. А решительность хоть и злит, зато заставляет считаться. Разве не правда?

Дроздов не ответил, но в глубине души был вынужден согласиться с Чулковым: действительно, свой опыт жизни другому не передашь.

Чулков, оказывается, с большим трудом добился разре­шения учиться в Пятигорском педагогическом институте. Инвалидам войны представлялись льготы при поступлении в вуз, но не для первой группы. В горсобесе замахали на Чулкова руками: вам надо лечиться, а не учиться. Вы еле ходите. Пришлось обратиться к врачу. С Размиком Хачатряном отправились к председателю ВТЭК. Тот пожал пле­чами, сослался на Министерство социального обеспечения. Теперь уже взъярился Хачатрян: человек выздоравливает, рвется к большой жизни… Учеба — это мощный положи­тельный фактор, рывок к большой жизни. Сочинили бума­гу на имя ректора. Тот сам оказался инвалидом, все понял, велел сдать экзамены. Снова у ректора института Чулков появился с четырьмя пятерками.

—  Сам добился! Понимаешь, сам? — втолковывал Де­нис Дроздову. — А это всего дороже,

—  Но почему именно в педагогический?

—  Как тебе это объяснить? — задумался Чулков.— Мне кажется, что я смогу сказать ребятам немало нужного, ведь я сам мальчишкой попал на войну, многое пережил, передумал. Да и грамотешки мне надо поднабраться,— он смущенно замялся. — Я пишу. И уже давно.

В доказательство он достал вырезки из местной газеты. В восьми номерах были напечатаны рассказы из фронтовой жизни. А один рассказ опубликован даже в толстом мос­ковском журнале.

«Ай да Чулков! — подивился Борис. — Времени зря не теряет».

—  Но почему ты отвергаешь мою помощь?

—  Потому что в неполные восемнадцать я роту водил в штыковую. Привык отвечать и за себя, и за других. А вы с «папулечкой» меня опекать хотите. Ну да ладно!

—   То-то ладно. Ишь развоевался… Скажи-ка лучше, как все это понимать?.. То с палочкой едва-едва, то почти строевым?

Лицо Чулкова вспыхнуло и тотчас засияло улыбкой.

—   А все вот так и понимать. Идет процесс выздоровле­ния, как говорит мой врач. На комиссии перенервничал, ус­тал, поэтому едва плелся. Потом отдохнул, собрался с си­лами и показал, на что способен.