Не измени себе

Приходилось и Зыкову бывать в доме у Григория Ин­нокентьевича. Перебирая однажды в кабинете профессора новые журналы (сам хозяин, подвязавшись фартуком, го­товил «волшебный салат для закуси»), Павел Порфирь­евич наткнулся на папку с пометкой красным карандашом «Борис Андреев». Пока на кухне творилось «волшебство», Зыков успел прочитать статью, в которой развенчивался английский экономист Вильям Смит, критиковавший со­ветских технических специалистов, а заодно и экономистов за медленное и неохотное применение на практике теории

о моральном износе. Некто Борис Андреев доказывал, что социалистическое производство существенно отличается от капиталистического, поэтому слепое копирование капита­листических методов производства не только малоэффек­тивно, но порой и вред может принести. Примеры из опыта московских заводов подтверждали эту основную мысль автора.

Зыков насчитал в папке четырнадцать статей. В начале каждой статьи в правом углу были указаны названия жур­налов. Заголовки статей, а также названия журналов (последние были взяты в скобки) были перепечатаны в четырех экземплярах и находились на последней странице вместо оглавления. Павел сложил вчетверо одну из стра­ниц и сунул во внутренний карман: ему хотелось узнать поосновательнее об этом англичанине Вильяме Смите.

А где-то через полгода знакомства с профессором Мар­киным Павел попросил его принести прочитать кандидат­скую диссертацию Дроздова. Маркин сначала заупрямил­ся — на факультете образовалась целая очередь желающих прочитать работу. И все же профессор нашел для Зыкова экземпляр, хотя и пришлось козырять «новатором» и «де­путатом». Четыре вечера подряд Павел читал диссертацию. Работа была смелая, доказательная, а порой и резкая, му­рашки ползли по спине от страха за Дроздова.

— Вот шпарит, землячок. И о голове своей не печется…

И вдруг в одной из подглавок он прочитал полемику Андреева с английским экономистом Смитом. Зыков ахнул:

—  Да что же это он, свихнулся?! Сдирает из журналов чужое.

Нашел Павел в диссертации и другие знакомые подглавки… Заголовки или полностью совпадали с теми, что перечислялись в списке или же были слегка изменены.

При очередной встрече с профессором Маркиным Павел Порфирьевич стал осторожно расспрашивать Маркова о статьях Андреева. Но Григорий Иннокентьевич с недоуме­нием пожал плечами.

—  Экономиста с такой фамилией не знаю,— и тут же заговорил о другом.

Пытался Зыков и позже заговорить об этом Андрееве, но и последующие его расспросы вызвали недоумение профессора.

—  Дался вам этот Андреев. Я же сказал: не знаю такого.

Павел попытался навести справки об Андрееве на фа­культете, однажды позвонил даже в журнал с просьбой дать адрес Андреева, по ему сухо ответили: «Адреса това­рища Андреева не имеем»,— и сразу же положили трубку. Так Зыков не узнал ничего об Андрееве. Однако в голове Павла Порфирьевича даже не мелькнуло, что Дроздов мог скрываться за каким-либо псевдонимом. На кой черт ему это сдалось? Псевдоним чем-то походил на анонимку, за ними скрывались те, кому что-то грозило. А мог ли Дроз­дов прибегнуть к анонимке? Как бы ни относился к Борису Зыков, но если бы его спросили об этом, Павел мог отве­тить только одно:

—  Ни за что!

И тем не менее оставлять безнаказанной такую аван­тюру Павел никак не мог. Он хотел было сообщить в парт­организацию завода или факультета о плагиате Дроздова, но вдруг узнал, что тот в тяжелом состоянии доставлен в институт Склифосовского.

3

И вправду говорят, что беда не приходит одна. Весть о страшном несчастье с Борисом, что он доставлен в больни­цу и находится в тяжелом состоянии, сразила Женю. Она была на восьмом месяце беременности. Ей сделалось так плохо, что вызванный из женской консультации врач тот­час же отправил ее в больницу.

Наступили беспокойные дни и у Ивана Федосеевича. В Министерстве сельского хозяйства началась перетасовка кадров. Только в управлении, которое возглавлял Вальцов, царило пока относительное спокойствие, хотя стол Ивана Федосеевича ломился от множества самых решительных циркуляров. Так как ответов на эти циркуляры долго не поступало, телефоны грозно рокотали, предупреждая, тре­буя, предрекая и прочее.

Но самого Вальцова пока что никто на беседу не вызы­вал. Лишь однажды в коридоре Иван Федосеевич неожи­данно столкнулся с заместителем министра, который кури­ровал главк Вальцова. Он мягким жестом остановил Ивана Федосеевича и укоризненно сказал:

—  Вы хотя бы для приличия как-то отреагируйте на все указания.

—  Разве от моего реагирования что-то изменится и в стране прибавится зерна? Нужны кардинальные меры. Лично я в письменном виде высказал ответственным работ­никам ЦК мнение об улучшении снабжения страны зер­ном. Надо поднимать целинные и залежные земли.

Заместитель министра оглянулся. Но коридор был пуст. Только после этого Игнатий Сергеевич хмуро заключил:

— Вам не терпится пережить новые неприятности?

—  Игнат Сергеич, вы-то ведь не первый год меня зна­ете. Что значат мои неприятности, когда стране грозит бес­хлебье. Нет же других, более надежных резервов получения зерна. И вы о том хорошо знаете.

—  Знаю, знаю, Иван Федосеевич! Но стоит ли нажи­мать на голосовые связки именно сейчас?..

—   Стоит. И не только на голосовые связки. На газеты, на все органы пропаганды надо воздействовать. Пришла пора говорить о проблеме зерна во весь голос.

—  Запаситесь терпением, Иван Федосеич. Прошу вас, укротите ваш темперамент.

—  Сил нет молчать.

— Ох, Вальцов, накличете вы на свою голову непри­ятности. Крутое время настало.

— Семи смертям не бывать, а одной не миновать.

На том они и разошлись.

Целины и залежей в стране насчитывалось сотни мил­лионов гектаров. Еще до войны Иван Федосеевич вместе с делегацией таких же двадцатипятитысячников, как и он сам, был командирован в Казахстан. И он влюбился в ка­захские степи. Их группа побывала в совхозе поблизости от курорта Боровое и любовалась тучными хлебами, раски­нувшимися по гладкой, будто укатанной степи. Спросили тогда директора совхоза, какой ожидается урожай? Тот скромно опустил глаза:

—  Центнеров по двадцати пяти на круг, думаю, со­берем.

—  Какое там двадцать пять,— перебил хозяина сара­товский председатель.— Тут по тридцать, а то и по сорок будет. Я на Кубани такого урожая не видывал.

Совхоз обеспечивал курорт и потому был многоотрас­левым. И с какой бы они потом отраслью ни знакомились, везде видели образцовый порядок. Коровы, овцы, свиньи, птица. Мало того — работники совхоза соорудили каскад прудов, запустили мальков сазана и карпа. Тоннами вы­черпывали рыбу.

Отличным оказалось огородное и садоводческое хозяй­ство. Хлебосольный директор, казах, в их честь организо­вал той, на который пригласил самых именитых людей района и кое-кого из области. Чего только не было на ков­рах, разостланных прямо на траве! Но особенно поразили Ивана Федосеевича яблоки, почти в два кулака величи­ной. Чтобы не обидеть хозяина, Вальцов, склонившись к соседу, рабочему совхоза, украинцу, переселившемуся сюда из Полтавской области, спросил: