Риэго

А удар был сокрушительный, смертельный. С поражением армады началось падение былого могущества испанской монархии. Мировая империя испанских Габсбургов теряет постепенно свои европейские владения: Португалия становится независимой, отделяются Нидерланды, к Франции отходит Франш-Контэ.

На море теперь безраздельно господствует Англия, на континенте тон задают французы. Испания все больше и больше становится провинцией, окраиной Европы, старомодной, претенциозной. Испанские короли в испанские дворяне еще рядятся в свои пышные средневековые титулы, но центр политической и хозяйственной мощи Европы переместился на север.

В 1700 году умер жалкий последыш испанских Габсбургов немощный и полоумный Карл II. Корона Испании перешла к анжуйской ветви Бурбонов.

К этому времени бедствия страны достигли предела.

Вместо 15 миллионов испанцев, населявших страну два века тому назад, теперь на запустелой земле Испании прозябают лишь 5,5 миллиона. Испанцы забыли, как строятся корабли. В пустых гаванях царит мертвая тишина. Почти вся торговля с американскими колониями испанской короны находится в руках чужеземцев. Постоянные нападения сильнейших конкурентов ослабили связь монархии с ее заморскими владениями, свели до ничтожных размеров доходы от них. Дерзкие флибустьеры[7] — англичане, голландцы — безнаказанно грабят берега самой Испании.

Внутри страны тысячи поселений вымерли либо оставлены обитателями. Улицы поросли травой, как заброшенные кладбища. Полные суеверного ужаса, окрестные жители далеко объезжают эти мертвые селения, боясь привидений, гнездящихся в покинутых лачугах.

В эти страшные годы опустели целые области. Оросительные каналы Валенсии и Мурсии забиты песком, частью разрушились. В Андалузии, где каждая пядь земли была некогда заботливо обработана, теперь на десятки лиг[8] поля лежат невспаханными. Эстремадура уподобилась безлюдным прериям Америки. Чуть приметно бьется еще пульс торговых портов Каталонии.

Умерли, ушли в прошлое прославленные испанские ремесла — знаменитая некогда выделка кож, тонких шерстяных тканей, цветного стекла. Почти все потребные им изделия испанцы стали получать из чужих стран.

Испанский народ влачил жалкую жизнь. У ворот монастырей ежедневно выстраивались длинные цепи голодных людей. Монахи раздавали им монастырский суп. Монастырь, его сытая, безмятежная жизнь, стал мечтой разоренных крестьян, нищих обитателей городов. Устроить сына или дочь в орден — значило обеспечить их навек, да и самим подкармливаться около них.

Проходят десятки лет. Страна понемногу приспособляется к новым условиям существования, к роли второстепенной, окраинной державы. Вместо дорогостоящих мировых авантюр начинают заниматься устроением дел внутренних: строят дороги, налаживают судоходство, создают налоговую систему. Проводится реформа хозяйственных отношений империи с ее огромными колониями. Хозяйство страны постепенно восстанавливается.

Новые времена — новые песни. Из соседней Франции веет свежим воздухом свободомыслия. Философское движение эпохи Просвещения, родившее Вольтера, Дидро, Д’Аламбера, захватывает лучшую часть испанского дворянства.

Вольнодумное дворянство, французская философия… Но это — на верхах общества, для ста тысяч счастливцев. А земледельцы, основа нации, ее костяк, — как живут они теперь, на грани XIX века? Что дали им все эти реформы, эти новые идеи?

Испанец из народа так же скудно ест, так же убого одет, так же мыслит и верует, как сто, двести лет тому назад. По-прежнему темна и тяжела жизнь народа.

Новые дороги и каналы преобразили Испанию, но они мало что дали крестьянину — ему по этим дорогам нечего возить. Новые школы — но ни грамотность, ни умение считать не могут дать бедняку хлеба.

На Пиренейском полуострове крепостная зависимость крестьян отошла в прошлое уже давно, много веков тому назад. Крестьянин был свободен распоряжаться собою, но эта свобода немногого стоила. Тройной гнет давил мелкого земледельца: феодальные повинности, бремя государственных налогов и сверх того тяжелейшая дань — десятина, уплачиваемая церкви.

Сведения о численности и составе испанского крестьянства начала XIX века очень неточны. Сопоставление ряда источников позволяет заключить, что из 10,5 миллиона человек, составлявших тогда население Испании, 8 миллионов были крестьянами. Но владела землей лишь малая часть крестьянства — вместе с семьями около одного миллиона человек. Основная же масса земледельцев делилась примерно поровну — на лишенных собственной земли мелких арендаторов и батраков, работавших на помещичьих и церковных землях.

Крестьянам принадлежало только шесть-семь процентов всех земельных угодий страны. Подавляющая часть земель находилась во владении королевского дома, грандов, поместных дворян, монастырей, церковных капитулов, богатых купцов.

Кормильцем Испании был крестьянин, арендовавший землю у феодала-сеньора, светского или духовного. Множество законов регулировало земельную аренду. Все эти законы посягали на скудные доходы земледельца. Обычно контракт арендатора с помещиком предусматривал взимание в натуре в пользу сеньора трети или четверти урожая каждого продукта. И хотя закон давно отменил отработку барщины на полях сеньора, тот же закон обязывал крестьянина-арендатора уплачивать в возмещение барщины особый денежный взнос помещику.

Помещик, светский или церковный, обладал рядом сеньоральных прав, происхождение которых было столь же туманным, сколь сами они нелепыми и жестокими. Сеньор имел монопольное право на помол зерна, выпечку хлеба, выжимание масла из оливок, забой скота, ловлю рыбы, сбор валежника в лесу, заготовку дров, на кузнечные работы и на многое другое. Свои монопольные права сеньор обычно уступал арендатору за денежную мзду.

Тяжелой для крестьян сеньоральной привилегией было и право суда. Помещики имели обыкновение продавать это право профессионалам-законникам, которые выжимали последние соки из бедняков, искавших у суда защиты. Процессы у таких судей тянулись годами.

Все крестьяне, как собственники земли, так и арендаторы, платили еще и церковную десятину — десятую часть урожая.

Государственные налоги и повинности крестьянин уплачивал деньгами.

Терзали крестьянина-арендатора и краткие сроки аренды. Он жил в вечной тревоге: не сгонит ли его помещик с земли? Прахом пойдут тогда все труды земледельца, положенные на удобрение поля, придется покинуть возведенные им постройки.

Испанский хлебопашец жестоко страдал и оттого, что не мог арендовать достаточно земли, чтобы досыта накормить свою семью. Характерной особенностью Испании начала XIX века были огромные земельные пространства, вполне пригодные для распашки, но лежавшие невозделанными. Герцог Медина Сели, герцог Медина Сидониа и другие владетельные гранды нередко оставляли нетронутой часть своих латифундий, разбросанных по всей стране, использовали их как охотничьи угодья или как пастбища, на которых выращивали скаковых коней и быков для арены. Высшее испанское дворянство, получавшее большие доходы от эксплуатации заокеанских колоний и от всяких придворных синекур, часто пренебрегало доходами от сельского хозяйства.

Среднее дворянство, монастыри, церковные капитулы, а также богатые горожане обычно сами вели хозяйство в своих поместьях, используя дешевый труд батраков. Ряды этой наемной рабочей силы непрерывно пополнялись выходцами из разоренных деревень — «лишними ртами» в бедных крестьянских семьях. Рынки испанских городов были заполнены голодным» людьми, готовыми продать свой труд за жалкий кусок хлеба. Два раза в год, весной и осенью, в городах появлялись вербовщики, набиравшие батраков на работу в поместья. Работа длилась два-три месяца в году. А остальное время эти выброшенные из деревни люди нищенствовали, побирались на папертях церквей, а то и грабили на больших дорогах.

7

Флибустьеры — морские разбойники, грабившие Испанию и ее колонии.

8

Лига — испанская мера длины, равна 5,5 километра.