Камеристка

А моя госпожа предположила:

— Очевидно, королева, которую мы часто видели нервной, даже истеричной, обладала огромным запасом душевных сил.

Но ее тело таких сил уже не имело. Руки у нее дрожали, а левое веко непрестанно дергалось. К тому же она страдала от головных болей.

— Ее месячные кровотечения, — рассказывала Розали, — были хуже всего, естественный цикл сбился. Это было у многих заключенных женщин, но она страдала несказанно и все просила у меня тряпки, чтобы не испачкать платье или постельное белье. Но для каждой заключенной был определенный запас бинтов. Так что я разрезала свои рубашки и положила эти тряпки ей под подушку.

Глава сто двенадцатая

Вывоз королевы из Тампля не стал неожиданностью. За четыре недели до этого однажды утром явились четыре офицера Национальной гвардии, чтобы по приказу «Комитета общественной безопасности» отвезти дофина в «более демократическое окружение». Целый час Мария-Антуанетта упрашивала, чтобы ее не разлучали с сыном.

— Месье, умоляю вас, не забирайте у меня единственного родного человека на этой земле. Ради Христа, не разлучайте меня с самым дорогим, что у меня есть, — слышала я, как она в слезах умоляла офицеров. У меня чуть не разорвалось сердце.

Они хотели оградить ребенка от ее «вредного» влияния, чтобы мальчик рос как обычный гражданин. Мария-Антуанетта знала, что она никогда его больше не увидит, и совершенно потеряла самообладание. Мужчины некоторое время смотрели на нее, потом старший холодно сказал:

— Хватит, мадам. Решайтесь: или мы сейчас убьем обоих ваших детей, или вы позволите нам выполнить приказ и забрать мальчика.

Тут она сдалась. Они с Марией-Терезой одели мальчика, еще лежавшего в постели, и сказали ему, чтобы он делал все, что от него потребуют офицеры. Дофин отчаянно цеплялся за юбку матери и плакал навзрыд. Казалось, ребенок догадывался, что теперь у него отнимут и мать.

Один из офицеров насмешливо заметил:

— Такое поведение типично для мальчиков, растущих в женском обществе.

Наследника трона передали на воспитание одному пожилому надзирателю, сапожнику по профессии, по имени Антуан Симон, ужасному сквернослову. Теперь каждый мог целыми днями слышать крики дофина, проникающие сквозь старые стены. Никто прежде не отваживался физически наказывать наследника престола. Теперь его волю сломали побоями. Несчастная мать между тем выяснила, что из определенного окна в коридоре можно видеть, как Антуан Симон со своим «приемным сыном» проходит внизу по дорожке к саду Тампля. Теперь бедная женщина часами стояла у этого окна, чтобы не пропустить то короткое мгновение, когда Людовик-Карл внизу во дворе проходит с сапожником.

— Кажется, мой маленький король по крайней мере здоров, — говорила она, немного успокаиваясь.

На следующий день все мы смогли слышать, как мальчик пел «Марсельезу» и другие революционные песни, которым его научил сапожник. Но потом случилось худшее.

— Никогда не забуду, как Людовик Семнадцатый громко поносил Бога и в непристойных выражениях проклинал свою семью и всех аристократов, — всхлипывала Мария-Антуанетта, обнимая мою госпожу и ища у нее помощи.

— Видно, что «перевоспитание» уже приносит свои плоды, — с горечью пробормотала графиня.

Теперь несчастная женщина сидела в Консьержери и не могла больше видеть своего сына. В утешение у нее осталось несколько маленьких сувениров, которые она тайком пронесла под платьем в тюрьму: крошечный портрет ребенка, его локон и маленькую желтую перчатку.

Мадам Розали сообщила директору тюрьмы, что заключенной номер 280 очень плохо.

— Я сказала ему, если вы хотите, чтобы вдова Капет дожила до судебного процесса, тогда сделайте что-нибудь для нее. Она совсем обессилела.

Мадам Ламорлье нагнала страху на аптекаря Консьержери. Он не мог допустить, чтобы умерла его самая важная заключенная.

Он прописал номеру 280 специальную смесь из воды с цветками лимона и апельсина, капель Гофмана и сиропа из адониса весеннего. Гражданин Ришар, ответственный за нее надзиратель, получил задание: вдове Капет каждый день приносить питательный суп, который должен содержать постную телятину, кусочки курятины, а также острые приправы.

— В остальном с королевой обращались ужасно. Так, например, два стражника спали на раскладушках в ее камере и неотступно следили за ней. Даже естественные надобности она вынуждена была справлять в их присутствии. При этом парни отпускали «изысканные» замечания, как ты можешь себе представить, Жюльенна. Это было унизительно не только для нее, но и для всех женщин вообще. Но так как королева никогда не жаловалась и всегда оставалась вежливой, то проявили некоторое снисхождение и послали одного стражника в Тампль, чтобы принести оттуда кое-что. Мужчина вернулся с пакетом, и заключенная обрадовалась как ребенок, когда ей разрешили его открыть. Она, наверное, надеялась получить какое-нибудь известие о детях, — рассказывала мадам Розали.

Содержимое оказалось очень скромным, но для королевы оно имело очень большое значение. Там была пара легких батистовых рубашек, перчатки, отороченные кружевами, две пары черных шелковых чулок, белый халат, несколько ночных чепцов, пояса, шали, черный вдовий чепец, а также черная перевязь из шелкового крепа, кисть для пудры и маленький тюбик помады для волос.

— В Косьержери нет шкафов, — сказала мадам Розали, — поэтому королеве оставили картонную коробку, чтобы положить туда ее пожитки.

Каждое утро вдова Капет могла теперь выбирать, что надеть — ее поношенное черное платье или белый халат. Свои длинные, теперь уже совсем поседевшие волосы она закалывала, наносила немного помады для волос на виски и у корней. В заключение она проводила кистью для пудры по морщинистому лицу — и на том ее утренний туалет заканчивался.

Глава сто тринадцатая

В Консьержери в любое время дня царило оживление, потому что все примерно триста заключенных могли принимать посетителей. После того как условия содержания королевы несколько смягчили, мадам дю Плесси сделала запрос, чтобы ей разрешили посещать Марию-Антуанетту. Моя госпожа и я теперь постоянно жили в городском дворце Плесси; не было причины держать мадам Франсину в Тампле, и она не видела причины ходить туда после того, как старого сапожника Симона окончательно сделали опекуном наследника престола. Мария-Тереза находилась в обществе своей тетки Елизаветы.

— Достаточно, если мы дважды в неделю будем узнавать, не можем ли мы что-нибудь сделать для обеих дам, — сказала графиня и с сожалением прибавила; — Мы все равно ничего не можем сделать для них. Конвент ведь хочет, чтобы они страдали.

Однажды утром мы отправились в путь, одетые как представительницы третьего сословия, не слишком хорошо, чтобы не возбуждать зависти, но и не слишком бедно.

— Это может вызвать недоверие, — сказала моя госпожа.

Мы шли быстро и, как я думаю, выглядели неплохо. Мне теперь было тридцать шесть лет, у меня все еще была хорошая фигура и привлекательное лицо. Так по крайней мере утверждали мои поклонники, и мадам Франсина, на восемь лет старше меня, — тоже хорошо сохранилась. Фигура у нее была стройная, держалась она прямо, черты лица были тонкие и благородные, не казавшиеся при этом скучными; она могла бы сойти за мою двоюродную сестру. Мы решили выдавать себя за кузин. Мы направлялись к воротам тюрьмы, где в этот ранний час уже толпился самый разный народ. Торговцы устремились в тюремный двор, чтобы продавать свои товары; передвижные кухни привезли горшки с едой и котлы с супом, чтобы заключенные не ели ужасное пойло Консьержери, которое годилось только для корма свиней, как я знала от мадам Розали.

Мы видели входящих и выходящих священников; они исповедовали приговоренных к смерти или соборовали их. Непроизвольно мы обе вздрогнули, когда подошли к часовому в сторожевой будке. Моя госпожа, улыбаясь, положила перед ним листок бумаги.