Камеристка

— Пока я жива, это чудовище не заработает на мне ни су — ни своим водянистым пойлом, ни сомнительной баней. Я не понимаю людей одного со мной сословия. Стыдно должно было бы быть всем аристократам, которые ходят в его солодовню. — Возмущенная мадам Франсина бегала по маленькой комнатке в Тампле. — Кто из моих знакомых пойдет туда, того я никогда в жизни больше не удостою ни одним словом.

Глава сто седьмая

В конце сентября солдаты Национальной гвардии разлучили Людовика с его супругой и отвели его в большую башню Тампля. Его комната была обставлена по-спартански: большая кровать, секретер, четыре стула, кресло, стол и зеркало, висевшее над камином.

Король обрадовался камину, хотя тот и коптил. Была осень, и ночи в средневековых стенах были ужасно холодные. Мы узнали об этом от месье Жан-Клода, личного слуги Людовика, когда мы встретились с ним во дворе.

— Большое огорчение его величеству доставляют лозунги, которые встречаются на каждом шагу, — сказал нам слуга. — В его приемной кто-то очень крупно написал на стене текст Декларации прав человека и гражданина, так что ее и близорукий может прочитать. К тому же она в рамке цветов триколора.

Людовик XVI всегда любил хорошо поесть; и в Тампле это не изменилось. Однако он за короткое время сильно похудел. Его толстощекое лицо с тройным подбородком заострилось, и вокруг усталых глаз появились черные круга. На лбу и в углах рта прорезались глубокие морщины. Ему еще не было и сорока, а выглядел Людовик как старик; несмотря на свой представительный рост, ходил он теперь сгорбившись.

Мы Людовика больше не видели; только его верный личный слуга Жан-Клод, служивший ему много лет, держал нас в курсе, сообщая новости.

— В Конвенте множатся голоса, требующие смерти короля. В «Друге народа» и в других публикациях одинокого человека в Тампле насмешливо называли «Людовик Последний». Прозвище, которое не обещало ничего хорошего и для будущего дофина.

Мадам Франсина была совершенно подавлена.

18 ноября король получил еще один удар: один из немногих еще остававшихся верными ему людей предал его. Это был слесарь месье Гамен, с которым Людовик дружил более двадцати лет. Это Гамен обучил тогда совсем юного короля слесарному ремеслу. Они проработали рядом два десятилетия, и мастер знал, наверное, своего господина, как никто другой. Гамен донес властям следующее:

— Я хотел бы сообщить Конвенту, что гражданин Людовик Капет приказал мне год назад выковать из железа ящик. Он хотел хранить там секретные бумаги, которые ни в коем случае не должны попасть в руки революционного правительства. — И предатель лицемерно прибавил: — Я говорю это, так как чувствую себя обязанным революции и давно уже отрекся от упомянутого ранее гражданина Капета.

Высказывание Гамена в «Друге народа» оценили как особенно патриотический поступок.

— Этот Иуда точно знает, что тем самым помогает забивать гвозди в гроб короля. Теперь у Людовика больше нет шансов пережить революцию. Кто еще отважится выступить за его помилование? — спросила мадам Франсина.

В развалинах Тюильри стали искать тот железный ящик и нашли его. Большая часть документов не имела особого значения.

— Радикалы разозлились и разочаровались, мадам. Они ожидали большего, — узнала королева от одного из слуг.

Наконец они все-таки обнаружили некоторые документы, которые оказались достаточно важными, так что можно было соорудить кое-какое шаткое обвинение в предательстве.

11 декабря 1792 года еще до рассвета нас разбудила громкая барабанная дробь. Я, любопытствуя, подбежала к маленькому оконцу, но ничего особенного не происходило. Я только увидела, что кавалерийский эскадрон въехал в Тампль. Укрепили охрану крепости. Всадники привезли с собой пушки, которые теперь стояли, никому не нужные во дворе.

— Много шуму из ничего. Типичный театральный гром дилетантов, — заметила королева. — Они просто хотят сломить нас этой преувеличенной суетой.

И она стала, как обычно, завтракать со своими детьми и мадам Елизаветой.

Около полудня к королю явились два чиновника и заявили, будто у них есть приказ отвести мальчика в маленькую башню к матери. Малыш как раз собирался переводить римского историка Тацита на французский.

— Мой сын — единственный родственник, с которым я еще могу общаться. Почему же меня хотят теперь этого лишить? — растерянно спросил Людовик. Но господа холодно ответили, что всего лишь выполняют свой долг.

И тут король понял. Он наклонился и на прощание поцеловал ребенка. Как будто зная, что видит отца в последний раз, мальчик вцепился в его сюртук и не хотел отпускать. Охрипшим голосом Людовик приказал:

— Ну, иди уже с этими господами к матери, сын мой. Она ждет тебя.

Ребенок послушался.

Вскоре после этого надзиратель сообщил ему:

— Мэр хочет с вами поговорить, гражданин.

Но прошло еще несколько часов, пока мэр Парижа явился в Тампль. Его сопровождали прокурор, его секретарь, Сантерр в качестве командующего Национальной гвардии и еще несколько других чиновников. Чванливо мэр встал перед огромной фигурой короля и неприятным резким голосом произнес:

— Гражданину Капету надлежит предстать перед судом Конвента.

Людовик дружелюбно возразил ему:

— Меня зовут не Капет, месье. Капет — имя одного из моих давно почивших предков. Я был бы рад, если бы в те часы, когда я ждал вас, со мной по крайней мере оставили моего сына.

На это никто не смог ничего ответить, и король совершенно спокойно приказал своему слуге:

— Принесите мне, пожалуйста, плащ и шляпу, Жан-Клод.

Потом он быстро вышел с мэром и его сопровождающими из скромно обставленной комнаты и спустился по лестнице.

На улице наготове стояла карета, в которую он без колебаний сел.

Когда Людовика увезли, королева сообщила мадам дю Плесси:

— В этой жизни мы уже больше не увидимся. Чего я не могу сказать с уверенностью, так это кого из нас они убьют первым. Я свою жизнь прожила, но когда я думаю о детях, у меня просто сердце разрывается.

Глава сто восьмая

Днем казни короля назначили 21 января 1793 года. Это был холодный неприветливый день. Моросящий дождь проникал даже сквозь толстые накидки, и мы промерзали до костей. И все-таки на площади Революции собралась огромная толпа людей.

Результат голосования оказался коротким, но приведен в исполнение только после многочасовых дебатов.

Над улицами повисла тишина. Народ, всегда готовый шуметь, застыл в молчании.

Натянув на лицо капюшоны в длинных черных плащах, стояли и мадам Франсина, мадам Кампан и я. Мы находились прямо напротив гильотины, чтобы не оставить нашего короля в одиночестве в его последние мгновения. Жан-Клод также был с нами.

Возможно, эта тишина была самым последним знаком почитания бывшего короля. Как все короли Франции, Людовик тоже считался отцом нации. Он был благословлен на это Богом.

Сначала появилась Национальная гвардия, потом последовала повозка с королем, за ней маршировала артиллерия, а также армейские солдаты. В повозке разместились жандармы. Боялись, что могут попытаться совершить покушение на короля.

Мы увидели, как Людовик XVI в длинной коричневой накидке и в черной треуголке, которую украшала кокарда, сошел с повозки и улыбнулся. Его ждали мистер Генри Эджворт, ирландский священник, который никогда не приносил присяги и был духовником мадам Елизаветы до того, как его выслали из страны. Когда этот честный священник узнал о приговоре Людовику, он вернулся во Францию, хотя сильно рисковал.

Тюремные надзиратели проявили человечность и позволили, чтобы гражданина Людовика Капета этот священник «провожал» в мир иной. Король обернулся к жандармам и попросил их:

— Месье, рекомендую вам этого доброго человека. Пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы после моей смерти ему не сделали ничего дурного.