Без права на покой (сборник рассказов о милиции)

—  

Однако пока...

— 

Вот то-то и оно, что пока. И пока оно еще «пока», надо, князь, удочки сматывать.

—  

Тогда какого же черта мы медлим, выжидаем, тянем, девочек соблазняем! — со злостью выговорил Орбелиани. — Действовать так действовать!

Гнедых отрицательно покачал головой:

—  

А спешить тоже незачем. Есть один положительный факт — то, что мне разрешили съемки. Если случится какое-то ЧП, тогда хоть через час, у нас все готово. Но лучше бы через месячишко-другой. Боюсь, что Хлебников еще бдительность проявляет, может и к аэропорту приглядеться. А как дело Чубарова стихнет, так и бдитель­ность под лавку. У нас же все так. Слушай, но где же все- таки твоя милочка?

Орбелиани хмуро взглянул на часы, с неохотой сказал:

—  

Что-то опаздывает. Могли в театре задержать. Гнедых пристально посмотрел на него:

—  

Ой, князь, темнишь! Не для себя ли ты ее бережешь?

Допрос

— Товарищи судьи! Я хочу обратить ваше внимание на такую деталь: преступные помыслы совсем не равнозначны преступным деяниям.

Из выступления адвоката в судебном заседании.

Да, он изменился и очень изменился. Осунувшийся, плохо побритый, в помятом костюме, Чубаров ничем не походил на того респектабельного джентльмена, каким он предстал перед Хлебниковым на первом допросе. Что ж, камера есть камера, и как ни следи за собой, а ее воздействие все же скажется.

Впрочем, пока оно сказывалось лишь на внешнем облике. Внутренне Чубаров отнюдь не опустился: держал­ся по-прежнему бодро, без нервозности, улыбался, говорил спокойно и даже дружелюбно, иногда подмигивая сидящему у стены Саше Антонову. Только в глазах появилось что-то жалкое и усталое.

...— Михаил Дмитриевич, — продолжая допрос, гово­рил Хлебников. — Признаюсь вам честно: я совсем сейчас не понимаю вашего поведения. Когда вы боролись за свою жизнь — понимал. Теперь вы утверждаете, что она вам ненавистна и...

—  

Молчу как рыба? — подмигнув Саше, подсказал Чубаров.

—  

Как это согласовать?

—  

А вы считаете, что прежде чем покинуть нашу грешную землю, надо обязательно напакостить ближнему своему? Или кого-нибудь прихватить с собой для компании? Нет, Иван Николаевич, я человек общитель­ный, знакомства завожу легко. Авось и в преисподней найдутся дружки-приятели. Они где хочешь найдутся.

Он попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученной. Хлебников пристально вглядывался в его лицо, ставшее в последнее время какого-то странного серо-землистого цвета с жесткими складками, протянувшимися от уголков рта.

—  

Вы что же, в самом деле не намерены больше бороться за...

—  

Не намерен, Иван Николаевич, можете не продол­жать, — перебил его Чубаров. — Так и пишите: склады­ваю лапы, все в порядке, иду ко дну.

—  

Вы напрасно беретесь решать за суд, — сказал Хлебников. — Еще неизвестно, как он посмотрит.

Чубаров усмехнулся:

—  

Мне известно. А если вдруг усмотрю у судей хоть намек на колебания, вот тогда я им такие фактики еще подброшу, что в две минуты будет достигнута полная ясность: вышка и все тут.

Он вдруг цепко взглянул на подполковника и отрица­тельно покачал головой.

—  

Нет, Иван Николаевич, не рассчитывайте. Все, что я добавлю к этому чемоданчику, будет только про меня.

Он провел ладонью по вспотевшему лбу, улыбка сбежала с его лица.

—  

Послушайте, Иван Николаевич! — с неожиданной страстностью заговорил он. — У меня к вам единственная просьба: ну, не задавайте мне больше вопросов. Вы же порядочный человек. Дайте мне уйти с одной-единственной честной мыслью: что из-за меня не пострадает никто!

—  

А мне вспоминается начало наших взаимоотноше­ний, — сказал подполковник, словно бы не замечая чубаровской горячности. — Ваша «гибкая тактика», про­грамма-минимум... Что же вас так сломало? — задумчиво, словно размышляя, закончил он.

—  

Бросьте, Иван Николаевич! — жестко сказал Чуба­ров. — Не надо притворяться. Это вам не идет.

Складки у рта сразу стали глубокими, лицо покрас­нело.

—   

Я не притворяюсь, Михаил Дмитриевич. Неужели тюрьма?

—  

О святая простота! — воскликнул Чубаров. — Как на меня может подействовать тюрьма? Что я вам, желторотый юнец?

—  

Но тогда что же?

—  

Ладно, Иван Николаевич, давайте не будем. Наверное, до последнего моего часа, который, к слову сказать, весьма и весьма близок, я должен ненавидеть вас как смертного врага. Но... клянусь, у меня нет никакой ненависти к вам!

—  

Но за что же вы меня должны ненавидеть? — с искренним недоумением спросил Хлебников.

Чубаров, посмотрев ему прямо в лицо, отвел глаза.

—  

Да, действительно, — тихо проговорил он. — Было бы за что. Впрочем, все-таки... Это вы угробили меня, Иван Николаевич.

—  

Я?!

—  

Представьте... Нет, не тем, что посадили. Это ваша служба, я не в претензии. Но вы ударили меня пострашнее, пожалуй, чем в солнечное сплетение.

Хлебников удивленно воззрился на него.

—  

Час от часу не легче! Сроду запрещенные удары не практиковал.

— 

Да? — саркастически усмехнулся Чубаров. — А кто пустил ко мне Таню?

Саша смотрел на Чубарова тяжелым взглядом.

—  

Но чего же здесь запрещенного? Она просила о свидании. Я знаю, что она девушка безупречной честности.

—  

Откуда? — перебил Чубаров.

—  

Это видно, Михаил Дмитриевич, — убежденно ска­зал Хлебников. — Поверьте уж мне: это всегда видно.

—  

Спасибо, Иван Николаевич, — сказал Чубаров. — За Таню — спасибо!

Он попытался выговорить это как можно беспечнее, но это у него не получилось, и он отвернулся.

— 

Ничего противозаконного она вам не принесет. Почему же мне было не разрешить ей свидание?

Чубаров, сощурившись, поглядел на подполковника, покачал головой.

—  

Полно вам, Иван Николаевич. И вы не знали, к каким последствиям это приведет? Вы не подумали о том, как я погляжу ей в глаза сейчас, когда она знает правду? Бросьте! — резко заключил Чубаров, махнув рукой.

Хлебников молча разминал в пальцах сигарету. Затем негромко сказал:

—  

Она очень хотела вас видеть, Михаил Дмитриевич.

Тот вдруг вскочил как подброшенный.

—  

А я что, не хотел?! Да я... жил для нее, я оберегал ее от всяческой грязи... я дышал ею! Как вы не понимаете?!

—  

Почему же... — пожал плечами Хлебников.

—  

А она подошла ко мне и сказала: «Как же ты мог предать меня, папа?» Вот и покатились в тартарары и мои максимумы и минимумы! Дайте же мне хоть подохнуть по- человечески, да побыстрее, если у вас есть хоть капля добра!

—   

Рано вам еще помирать, Михаил Дмитриевич! — вдруг сурово сказал подполковник. — Вам предстоит еще одна неприятная процедура...

—  

А-а, — отмахнулся Чубаров. — Все остальное — семечки!

—  

Как сказать... — спокойно возразил Хлебников. — Вам придется еще раз предать Таню.

Чубаров, стиснув кулаки, повернулся к подполковнику. В глазах его плескалось бешенство.

—  

Вы! Вы!

Внезапно -лицо его сморщилось, он сразу сник, бессильно опустился на стул.

—   

Вон вы, оказывается, какой, — с горечью сказал он. — Ну и ну!

—   

Подождите меня презирать, — холодно проговорил Хлебников. — Я это как-нибудь переживу, тем более что не чувствую себя виноватым. Я хочу знать одно: что означает эта записка?

Он небрежно бросил Чубарову листок. Тот вяло, без интереса взял его, начал читать и тут же весь подобрался, насторожился.

—  

Где вы ее взяли?