Без права на покой (сборник рассказов о милиции)

Оля, быстро обернувшись, деланно улыбнулась.

—  

Нет, что вы, Георгий Георгиевич! Как вы можете провиниться! Все «о'кей», все в ажуре, как говорит ваш великолепный приятель Костя.

Георгий Георгиевич поморщился.

—  

Не надо, Оленька! Я же вам объяснял...

—  

Помню, помню. Потрясающий педагогический эк­сперимент: превратить подонка в мыслящую личность. Исключительно методом личного магнетизма.

— 

Оля, — строго сказал Орбелиани. — Не надо над этим смеяться. У парня, кроме меня, никого нет. Он же пропадет, если я оттолкну его. И его тотчас подхватит улица. А между прочим, какой бы он там ни был, а тянется он пока явно к нам.

—  

К кому — к нам?

—  

Ну, ко мне, да и к вам тоже, в общем, к людям с духовностью.

Девушка села в кресло, взяла сигарету, помяла ее в пальцах, положила. Внимательно посмотрела на Орбе­лиани, покачала головой.

—  

Не знаю, Георгий Георгиевич... То ли вы совсем за дурочку меня принимаете, то ли ошибаетесь сами. Нужна ему ваша духовность, как рыбке зонтик. Ему ваш коньяк нужен, не больше. А ко мне он точно тянется, это вы верно подметили. Вчера вышла на кухню, за кофе, — он тут как тут. Только он человек деловой, без лишних слов — хвать.

—  

Что вы говорите! — вскинулся Орбелиани, но тут же увял, проговорил со вздохом. — Трудно с ним, Оленька, очень трудно. Никак не могу отучить его от дурных привычек. Нет-нет да и проявятся. Но и вы тоже... что же вы не сказали-то?

—  

Ну, конечно! Этого только не хватало. Просто мы сыграли с ним сценку без слов. Он попытался меня поцеловать или что там, не знаю, а я пыталась разбить о его голову кофейник. Обе наши попытки были безуспешными. Ничья, ноль-ноль.

Георгий Георгиевич усмехнулся:

— 

Да, не завидую этому нахалу. Кофейник достаточно увесистый. То-то он сразу ушел, не простившись...

—  

Почему же, — зло ухмыльнулась девушка, — со мной простился — показал кулак.

—  

Ну, вы не обращайте на него внимания. Я с ним поговорю.

—  

Знаете, Георгий Георгиевич, кого вы мне напомни­ли? Мне мои милицейские рыцари рассказали анекдот. Идет по улице интеллигент в пенсне. Навстречу — хулиган. Подставил интеллигенту ногу, столкнул в грязь и грозит пальцем: «Ты чего это, а? Смотри у меня!». И пошел. А интеллигент отыскал в луже пенсне, нацепил и говорит задумчиво: «А действительно... Чего это я?!».

Георгий Георгиевич нахмурился.

—  

Вы мне устраиваете настоящую экзекуцию. За что, Оленька?

Оля пожала плечами.

—  

Не знаю. Просто, наверное, зло срываю по-бабьи.

— 

Нет, похоже, что не просто, — уверенно заключил Георгий Георгиевич. — Может быть, объяснимся?

—  

Как хотите, — тихо сказала девушка.

— 

Сядьте ко мне, Оля, — властно произнес Орбелиа­ни.

Девушка молча встала, присела на край тахты. Георгий Георгиевич взял ее руку, спрятал между ладоня­ми.

— 

Что случилось? — мягко спросил он, заглядывая ей в глаза.

— 

Ничего, честное слово, ничего, я же вам сказала, — тихо ответила Оля.

— 

Тогда что же?

— 

Просто... Я не могу так больше, Георгий Георгиевич. Я измучилась, издергалась, начинаю думать бог знает что... Я хочу какой-то определенности, вот!

— 

Определенности... — с горечью повторил Орбелиа­ни. — А разве я не хочу определенности? Только что же мы с вами можем определить, девочка? В нашем-то положе­нии?

— 

Я ничего не понимаю, Георгий Георгиевич. Вы всегда говорите о каком-то нашем странном положении, но в чем же его странность? Обычное положение.

—  

Оля! — взволнованно сказал Георгий Георгие­вич. — Когда-то мы с вами условились говорить друг другу только правду. Чтобы никакая, самая крохотная ложь не стояла между нами.

—  

Я понимаю, — негромко отозвалась девушка.

— 

Поэтому давайте поставим все точки над «и». Оленька, не сердитесь, что я скажу сейчас за вас... Я знаю, что вы меня любите.

Девушка, опустив голову, молчала.

— 

Больше того: я знаю, что если бы я сделал вам предложение, вы бы могли его принять. Так?

— 

Да, Георгий Георгиевич, — вдруг громко выговори­ла Оля. — И не фарисействуйте — не могла бы, а просто приняла.

—  

Ну, не злитесь, — ласково поглаживая ей руку, сказал Орбелиани. — Я все-таки не хочу быть уж слишком самоуверенным.

— 

Вы продолжайте, пожалуйста, — негромко, но тре­бовательно сказала девушка.

—  

Хорошо. Скажу вам откровенно: ваша любовь, Оленька, — это единственное, чем я живу, чем дышу, на что молюсь. Поверьте, я ведь никогда вас ни в чем не обманывал. Нет даже мгновения, чтобы вы вдруг исчезли из моей души. Я разговариваю с людьми, постоянно советуясь с вами, даже работаю — на своей постылой, почти непереносимой службе, среди махровой пошлости и самой низкопробной мелочности — только с думой о вас. И только благодаря вам — милой, нежной и поэтичной — я еще как-то держусь, не срываюсь.

— 

Переходите-ка сразу к «но», Георгий Георгиевич, — мягко прервала его Оля.

Орбелиани восхищенно уставился на нее.

—  

Умница! — воскликнул он. — Господи, какая же вы умница, Оленька! Вот это и есть главное «но», девочка моя, — он вздохнул. — Поверьте, будь вы просто

краси*- вой девушкой, даже в меру умной, — я бы не колебался ни секунды. У меня ведь тоже есть кое-что за душой, я это сознаю. Вроде бы не кретин, не демагог, не ретроград. Я бы создал вам мир, достойный вас, окружил всеми мыслимы­ми и даже немыслимыми благами...

Он вздохнул и, повернув ее голову к себе, сказал с горечью.

—  

Но вы-то? Что я могу предложить вам, Оля? Такой необыкновенной? Чьей женой стать? Директора модного ателье? Я знаю: сейчас вам это безразлично. Вам со мной, смею думать, интересно. Вы сейчас готовы простить мне даже мою пошлую службу...

Оля что-то хотела возразить, но Георгий Георгиевич предостерегающе поднял руку.

—  

Подождите, Оленька. Лучше не возражайте. Я знаю, что говорю. Жизнь есть жизнь. Вам двадцать три... Вы молоды, интересны, умны, ироничны, совре­менны, вас постоянно окружают восхищенные молодые люди вроде тех бравых ребят из милиции.

—  

Господи! О чем вы говорите! — Оля укоризненно покачала головой, улыбнулась. — Эти мальчики... Зачем они мне?

—  

Ну, не эти, так другие. Дело не в этом, Оленька. Главное, вы все время на виду и еще долго-долго будете на виду. И когда-нибудь вам захочется сравнить сидящую дома и тоскливо ждущую вашего прихода старую развалину с одним из этих обаятельных молодых людей. Помните Ильфа и Петрова: женщины любят молодых, длинноногих, политически грамотных. Боюсь, что моя участь будет тотчас же решена... А я... я не вынесу этого.

— 

Да-а! — протянула Ольга. — Вы нарисовали очень ясную перспективу. В ней, правда, не хватает крошечной детали — меня.

—  

Оля!

— 

Да, да, я тоже знаю, что говорю, Георгий Георгиевич. Вы не захотели учесть пустяка: того, что я вас люблю. Но, в общем-то, это вам без надобности, верно?

Она встала.

—  

Я, пожалуй пойду, Георгий Георгиевич.

—  

Подождите! —

ой схватил ее за руку. — Вы непра­вильно меня поняли, Оленька. Вы думаете, я объяснил вам, почему я отказываюсь от вас? Как бы не так! Я не могу и не хочу от вас отказываться! И буду держать вас так, что вся молодежь мира во главе с Всемирной федерацией не отнимет вас у меня. Я жду, Оля, и, по- моему, скоро дождусь.

Девушка удивленно уставилась на него. Георгий Георгиевич, решившись, махнул рукой.

—  

А-а, скажу! Хотел, чтобы это было сюрпризом, да... Я жду вызова из Москвы, Оленька. Очень серьезного — из министерства. Меня хотят послать за границу экспертом в торгпредство. У меня же пол-Москвы друзей, они устраивают. Кажется, вопрос практически решен. Я ведь в самом деле неплохой инженер-текстильщик, честное слово. Нынешняя служба — это так, недоразумение, я же вам рассказывал. Вот тогда, Оля, когда я вновь буду на коне, я посчитаю себя достойным вас. Понятно вам теперь, моя злючка? Вот махнем в заграницу! — он улыбнулся. — К тому же я буду просто обязан жениться — кто ж пустит за рубеж холостяка?