Без права на покой (сборник рассказов о милиции)

Бывший князь, а ныне трудящийся Востока

— Такие люди на дороге не валяются.

Из допроса свидетеля — начальника областного управления бытового обслуживания

Комната претендовала на восточную роскошь. На полу — большой, во всю комнату ковер с затейливым рисунком. Стену, у которой стояла низкая тахта, тоже украшал ковер с характерным восточным орнаментом. Здесь же, над тахтой, — оленьи рога, на которых крест-накрест висели охотничье ружье и длинный кинжал в узорчатых ножнах.

Впрочем, здесь было кое-что и от современности. Вдоль одной из стен протянулся полированный застекленный стеллаж, уставленный книгами. Их было много, не меньше тысячи томов. Судя по богатым одинаковым переплетам, большинство книг относились к благородным подписным изданиям. Но, конечно, были и полки с разнокалиберными книгами. Здесь же — шахматные часы, несколько статуэ­ток, изображающих каких-то воинов в доспехах, вос­точных танцовщиц, музыкантов. В углу-—громоздкий цветной телевизор «Электрон».

На тахте лежал человек в мохнатом халате, с перевя­занным горлом — лет сорока, с тонкими чертами лица, матово-бледной кожей и выделяющимися на лице породи­стыми черными бровями. Он вяло держал телефонную трубку с длинным витым шнуром, протянувшимся от молочно-белого телефона, и раздраженно говорил, иногда покашливая:

—  

Но послушай, милый, значит, ты меня понял совершенно превратно... Я же специально подчеркнул — нужна белая спальня. Понимаешь — белая. Просто натуральное дерево, полированное, конечно. А за тем­ной — чего бы я стал к тебе обращаться? По-моему, я тебе пустяками не докучал, так? Нет, ты скажи — так или не так? Ну вот... Темная — это уже не современно. Господи, тоже мне новость. Следить надо за пульсом жизни, вот так-то, милый. А меня не интересует, что хотят другие. Я надеюсь, что понимаю несколько больше. Ну, а что ж ты дуришь?

Внезапно над головой у него загорелось, погасло и снова загорелось бра, изображающее филина. Человек торопливо проговорил в трубку:

—  

Ну, целую, милый, тут ко мне пришли. Словом, я жду. Конечно, конечно! — Привстав, положил трубку и щелкнул каким-то переключателем. — Кто там?

Из того же филина, сверкающего рубиновыми глазами, отчетливо послышался голос Оли:

—  

Георгий Георгиевич, это мы. К вам можно?

—  

Оленька! — слабым, но обрадованным голосом заговорил человек в халате. — Вы еще спрашиваете? Ради бога, наберите на диске три семерки и входите. Прошу простить меня — я не встаю.

— 

Хорошо, хорошо, Георгий Георгиевич, я пони­маю, — поспешно сказала девушка.

...Она стояла перед обитой кожей дверью на лестнич­ной клетке. Рядом с ней, чуть сзади — Геннадий Фомин и Саша Антонов. Видимо, впервые столкнувшись с по­добной бытовой техникой, ребята с недоумением погляды­вали то на странный запор, то друг на друга. Оля обернулась к ним, развела руками: мол, ничего не поделаешь, у каждого свои странности. Затем

уве­ренно набрала на телефонном диске, вмонтированном в

дверь на месте замка, три цифры — и дверь бесшумно открылась. Компания вступила в прихожую.

—   

Раздевайтесь, мальчики! — Девушка по-хозяйски указала на вешалку, быстро сняла плащ, уклонившись от Сашиной помощи, мимоходом глянула на себя в зеркало, поправила прическу — Проходите.

Георгий Георгиевич, приподнявшись с подушек, при­ветствовал их слабой улыбкой:

—   

Входите, входите. Еще раз прошу извинить меня — загнали вот доктора в постель и не выпускают. Это очень мило с вашей стороны — навестить болящего. Истинно говорят: друзья познаются в беде. Рад, сердечно рад вашему визиту. И вашим друзьям.

Он вопросительно посмотрел на девушку. Она тотчас представила ребят:

—  

Саша Антонов... Гена Фомин. Юные детективы. Гроза преступного мира.

Георгий Георгиевич приветливо улыбнулся:

—   

Признаюсь, неравнодушен к представителям истин­но мужских профессий. — Он бросил лукавый взгляд на девушку. — И, как мне кажется, Оленька — моя едино­мышленница?..

Оля дернула плечом:

—  

При чем тут профессия? Настоящий мужчина...

—   

Состоит из мужа и чина, — улыбаясь, перебил Георгий Георгиевич. — Знаем, знаем, классиков читыва­ли, вернее, прорабатывали, как говорили в наше время...

—   

Простите, а какое время — ваше? — спросил Саша Антонов.

—   

О-о, — воскликнул хозяин. — Сразу видна профес­сиональная хватка — никакой недоговоренности. Но я не женщина — мне возраст скрывать ни к чему. Где-то конец тридцатых годов. Прорабатывали классиков со всей строгостью — только перышки от них летели. А вы, насколько я понимаю, еще и не замышляли в то время свою главную операцию — родиться?

—  

Да, — вежливо сказал Саша. — Это произошло несколько позже. Лет на десять.

—   

Ну вот и разобрались с возрастом, — засмеялся хозяин. — Однако Оленька забыла меня представить. Георгий Георгиевич Орбелиани. Увы! Всего-навсего инже­нер -текстильщик...

—   

Ну почему же «всего-навсего»? — укоризненно ска­зал Саша. — Наоборот, самая необходимая профессия.

Хозяин снова засмеялся:                                                                                         

—  

Полно, полно вам, Саша. Не надо меня утешать. Во- первых, я и сам люблю свое дело, а во-вторых, все равно поздно переучиваться. Правда, я когда-то и сам был такой. Разговариваешь с человеком, подхваливаешь, а сам себе думаешь: бедный, как же это можно — жить на земле и не быть инженером-текстильщиком, а? Не угадал?

—  

Не угадали, — вдруг серьезно сказал молчавший до этого момента Геннадий. — В сущности, это означает всех подряд примерять к себе. И соответственно поднимать себя над другими.

—  

Странно! — протянул Георгий Георгиевич. — А как же тогда насчет любви к своему делу, которое мы всегда ставим превыше всего?

—  

Разве любить и ставить превыше всего — это одно и то же?

—  

Господи! — в сердцах воскликнула Оля. — До чего же вы правильный, аж противно. Вы напрасно с ними спорите, Георгий Георгиевич. Их же нашпиговали пропи­сями: «Всякий труд полезен и почетен, а мы должны оберегать людей труда! Милиционер — слуга народа, моя милиция меня бережет». Что, не так?

Она насмешливо посмотрела на него, и Геннадий нахмурился:

—  

А что же прикажете — думать иначе? Тогда для чего идти в милицию?

—   

Не задирайте их, Оленька, — мягко попросил Георгий Георгиевич. — Может быть, я не прав — у них действительно своя специфика. Сыграйте-ка нам лучше роль хозяйки — сварите кофе. Вы знаете, как там что найти... А пока, может быть, по рюмочке чего-нибудь крепкого, а? Вы что предпочитаете — коньяк, ром, джин, виски? Или, может, родную рабоче-крестьянскую?

—  

У вас такой выбор? — удивленно спросил Саша.

Георгий Георгиевич улыбнулся и, приподнявшись,

нажал какую-то кнопку, скрытую в тахте. Внезапно одна из полок книжного стеллажа с мелодичным звоном, в котором нетрудно узнать мелодию «Шумел камыш, деревья гнулись», отъехала в сторону, открыв батарею бутылок, выстроившихся в этом замаскированном баре. Тут же хранились самые разнообразные рюмки, дере­вянные пивные кружки. Саша очень естественно изобра­зил восхищение:

—  

Вот это я понимаю! Класс!

Пожалуйста, не считайте меня горьким пьяницей, — сказал хозяин, явно довольный произведенным на ребят впечатлением. — Я один почти не пользуюсь этой игруш­кой. Но все же, знаете, кавказский обычай — для гостей...

—  

У вас громкая фамилия, — заметил Саша.

—  

Да, да, представьте себе, — смущенно улыбнулся хозяин. — Все по Ильфу и Петрову: бывший князь, а ныне трудящийся Востока. Последний представитель рода князей Орбелиани. Имел в свое время массу неприятно­стей. Теперь вот, как видите, не боюсь признаться даже представителям власти. — Он засмеялся. — Так что же будем пить? Разберитесь там, Саша. На ваш вкус. Не рекомендую только американские напитки... Это не из квасного патриотизма, а просто дрянь несусветная. Только этикетки эффектные. В этом им не откажешь — умеют. Когда же мы-то научимся себя подавать, а, ребята? Ведь умеем, умеем делать, иногда и не хуже, а вот подавать не научимся, хоть убей!