Созерцая собак

Я едва смог узнать ее.

С самого начала я был в плохом настроении, на моих лучших зимних ботинках порвался шнурок, и мне пришлось искать старые, которые промокали — особенно один из них.

Прогулка получилась печальная, потому что говорить нам было решительно не о чем. Меня ужасно коробили ее одежда и весь внешний вид, но еще больше я мучился из-за холодной воды, затекавшей в ботинок.

В конце концов я сказал ей, что это невыносимо. И тогда она предложила мне просушить носок и ботинок возле камина у нее дома, поскольку жила поблизости, на Биркагатан. Она описывала его так: старинный зеленый камин с раскаленными прутьями, сейчас таких больше не делают.

Думаю, это описание прозвучало настолько заманчиво, что я с благодарностью согласился. Мы с отцом грелись в точности возле такого камина, когда зимой отправлялись кататься на лыжах, ведь мама и Торгни не любили «спортивных прогулок».

Обстановка у Эллы дома не произвела на меня должного впечатления. В качестве хобби она увлекалась аппликацией. Это так «женственно» и, по-моему, довольно наивно: русалки, хульдры, сказочные замки и тому подобное.

К несчастью, у меня критический глаз, особенно в отношении всего, что касается искусства. Собственно говоря, я не отрицаю того факта, что любые вкусы имеют право на существование, и сам я считаю себя человеком в высшей степени толерантным, но все же у меня есть «эстетическое чувство», от этого никуда не денешься.

То же и с музыкой: от отца я унаследовал абсолютный слух, который, к несчастью, позволяет мне наслаждаться исключительно игрой профессиональных музыкантов. Я упоминаю об этом потому, что у Эллы было электрическое пианино, и, когда я необдуманно спросил, как звучит этот инструмент, она довольно неловко исполнила на нем «битловскую песню», чем немало меня смутила.

Все эти происшествия привели меня в скверное расположение духа.

К тому же Элла дала мне пару женских махровых носков ярко-красного цвета, чтобы я не замерз в ожидании, пока высохнут мои собственные.

Они-то и способствовали возвращению моих симптомов: глядя на свои ноги и слушая ее игру, я ощутил, как меня переполняет безразмерное чувство ужаса, которое я не мог объяснить.

И тут симптомы дали себя знать во всей красе.

Мне пришлось лечь на диван и принять обезболивающее. Она накрыла меня пледом и наверняка подумала, что теперь я у нее «на крючке».

Я же, напротив, пришел к мысли, что нам не стоит продолжать отношения, и еще сильнее укрепился в своем решении, когда вернулся домой.

Поскольку мой носок не успел до конца просохнуть, мне пришлось идти домой в ее носках (хорошо, хоть не в тех красных), и я решил выслать их почтой, приложив записку со словами: «С благодарностью возвращаю». Уж тогда она точно поймет, что больше мы встречаться не будем, думал я.

Разумеется, я принял такое решение потому, что почувствовал: она ждет от меня гораздо больше того, что я могу ей дать. И именно тогда я вдруг совершенно четко осознал, что она — несмотря на то что временами я находил ее привлекательной — не обладает тем достоинством и безупречной красотой, которые являются для меня необходимыми условиями, чтобы «почувствовать влюбленность».

Но так или иначе, она почему-то влюбилась в меня, отчего я испытывал чувство вины и даже страха, что у меня появится искушение каким-либо образом использовать эту ее влюбленность.

Мне достаточно всего-навсего выйти на кухню и посмотреть в окно, чтобы испытать стыд и ужас — вот до чего дошло. Безусловно, мне надо переехать отсюда, куда угодно! Как только немного окрепну, тотчас приму все необходимые меры, чтобы сменить квартиру.

Возможно, стоит повесить на окно какой-то замок. Но с другой стороны, нельзя же полагать, что, когда у меня снова случится «приступ», моя реакция будет в точности такой же, как в прошлый раз.

Вы сказали, что в прошлый раз мое состояние объяснялось «тяжелым эмоциональным стрессом». Сейчас я абсолютно спокоен, но мысль о том, что помимо моей воли может со мной случиться, конечно же угнетает меня. Подумать только, а что, если я обнаружу себя орущим, стоя посреди парка в совершеннейшем неглиже?

Вы сказали, что оценить действие препаратов мы сможем не раньше чем по прошествии двух месяцев (или даже двух лет?).

Я слушаю «Kindertotenlieder»[2] Густава Малера, которые всегда успокаивают меня и приближают к осознанию «вечности», погружая в состояние, которое я называю «красота скорби» или «примирение».

Естественно, это иллюзия — человек не в состоянии примириться с глубокой скорбью.

Собственно говоря, чрезмерное увлечение музыкой, безусловно, никакой пользы не приносит, ведь прекрасная музыка рождает в нас ощущение, будто на свете существуют «вечные ценности», «совершенство», а может быть, даже «вопрос, который суть ответ». Слушая музыку, мы преисполняемся чувства, что нет на земле такой скорби, которую нельзя было бы вынести, нет той тоски, что была бы нам не по силам, и нет страдания, которое пережить невозможно.

Искусство — и в особенности музыка — создает у нас ощущение, что жизнь по своей природе есть нечто бесконечно увлекательное и приятное, если не сказать прекрасное.

Быть может, эта беспредельная потребность в «искусстве» есть вовсе не доказательство «прекраснодушия», она, скорее, указывает на нехватку, зияющую дыру, вопиющие недостатки в душе?

Но нет, так думать нельзя, иначе мне просто не выжить.

Сейчас утро. Я проснулся в холодном поту и с болью во всем теле. Наверное, мне снились кошмары.

Мне вдруг пришло в голову, что в некоторые периоды моей жизни я кричал во сне — думаю, это хоть и довольно мучительно, но вполне естественно при ночном кошмаре.

Однако как это все же неловко.

Впервые, насколько помню, я услышал об этом от своей матери. Мне было лет одиннадцать-двенадцать. Она не приняла этого всерьез, сказав мне почти со смехом, словно это была самая что ни на есть обычная человеческая особенность: «Иногда ты так орешь по ночам, что кровь в жилах стынет».

Сначала я ей не поверил, но Торгни подтвердил ее слова — он тоже слышал.

Долгое время я с трудом мог заснуть по ночам, мне совсем не хотелось утратить контроль и по-идиотски кричать.

Но когда в годы университетской учебы я впервые зажил самостоятельно — в те времена я совсем не чувствовал себя несчастным, — у меня была хорошенькая соседка, которую мне хотелось узнать поближе, и я завел разговор, начав с вопроса о том, не мешают ли ей мои музыкальные штудии, когда я упражняюсь на своей новенькой стереоустановке.

— Нет, — ответила она. — Если б ты еще и по ночам не орал, было бы совсем замечательно.

Разумеется, слышать это было невыносимо мучительно, и после этого продолжать знакомство оказалось уже невозможно.

Мне хотелось бы иметь какое-нибудь устройство, которое позволяло бы связать себя так, чтобы тело не смогло ничего вытворять независимо от моей воли.

Но разумеется, я понимаю, что не стоит думать об этом все время, если не хочешь постепенно погрузиться в полное сумасшествие.

И все-таки, если б я жил в Италии, мне не пришлось бы так беспокоиться! Однажды в Милане я снимал квартиру, окна которой выходили на задний двор. Это было ужасно! Непрерывно вещали телевизоры, орали дети, раздавались любовные стоны — словом, постоянный «шумовой фон»! Если я кричал во сне, то это наверняка осталось незамеченным. Впрочем, когда я там жил, мне совершенно не нравилась вся эта суматоха, ведь я приехал туда, чтобы учиться, вести исследование. Я всегда боготворил тишину и спокойствие, словно никогда не мог в полной мере насытиться ими, словно меня никогда надолго не оставляли в покое.

Помню картину, которая висела на стене в комнате моего отца. Матери она была не по вкусу, она находила ее слишком «грустной», но меня картина просто завораживала.

2

«Песни об умерших детях» (нем.).