Созерцая собак

Ну что я могу сказать об оставшихся двух неделях, проведенных в доме у матери? Наверное, при всем моем уважении к самопожертвованиям с ее стороны я выдержал просто чудом. Я взял за привычку подолгу гулять, читать, сидя на скамье в центре Веллингбю или в кафе, если погода была неважной. Часто я выходил погулять с Друсиллой, но обычно мы с ней не ладили, по ее глазам я видел, что она не любит меня.

Вы наверняка считаете меня чересчур жестким, но мне всего лишь хотелось, чтобы они прекратили этот сговор против меня, я боролся за свой маленький мир, в котором царили знания и красота, в котором было место серьезным вещам, а не только внешней мишуре и «заботе о человечестве». К сожалению, не могу сказать, что за это время мы сблизились. Во мне это каждодневное общение вызвало лишь тяжелое ощущение безысходности, мои симптомы иногда обострялись до такой степени, что приходилось ложиться в постель, чего мне крайне не хотелось, поскольку тогда мать начинала усердно заботиться обо мне, казалось, она почти ликовала.

В очередном приступе «остроумия» Торгни предложил назвать нашу квартиру «лазаретом Кальменов», а мать переименовать в доктора Кальмен. Я ответил ему, что с нетерпением жду, когда меня отсюда выпишут, назначив стационарное лечение. Не знаю, обиделся ли он на меня, однако на лице у него появилось каменное выражение. Интересно, он меня ненавидит? Читает ли он «магические заклинания» против меня? Не хочу даже знать.

Через две недели Элла практически выздоровела, но на коже у нее все еще оставались волдыри.

Поскольку она больше была незаразной, мы на неделю переехали к Анчи, а потом вернулись ко мне домой, так как в квартире снова можно было жить.

Итак, мы вернулись в дом, который еще до конца не отремонтировали, все было завалено коробками и засыпано белой строительной пылью, несмотря на то что мебель накрыли газетами.

Приятного в этом мало. В доме до сих пор что-то непрерывно штукатурили и сверлили, что здорово действовало на нервы.

Был конец сентября. Наш переезд домой означал, что старые конфликты вернулись на круги своя, обострившись тем обстоятельством, что мы с Эллой, кажется, вечно будем жить вместе — аминь!

Иногда эта перспектива уже не казалась мне такой ужасной, как раньше, хотя время от времени прежние чувства давали о себе знать. По-моему, я смирился с судьбой.

Я опасался, что «Лолита» снова появится на горизонте, но вскоре мне удалось забыть и об этом.

Всегда думал, что для каждой ситуации надо вырабатывать «возможные позиции» или образ мыслей, из которых потом можно будет выбрать наиболее подходящий.

В данном случае я пытался внушить себе следующее.

Чего можно ожидать от таких отношений? Большинство людей, живущих вместе, надо полагать, недовольны своим браком, по-разному, конечно. Их партнеры зачастую представляют собой далеко не то, чего бы они хотели. Тем не менее им приходится принимать ситуацию такой, какая она есть, и искать убежища в своих интересах, пытаясь каким-то образом поддерживать добрососедские и уважительные отношения и, если выходит, продолжать сексуальный контакт.

Почему бы и мне в мои сорок пять лет не попытаться смириться с таким положением дел? Таков был ход моих мыслей.

Иногда я спрашиваю себя: может быть, зависти достойны те люди, которые умеют «держать синицу в руках, а не гнаться за журавлем в небе»? Разумеется, среди них встречаются и такие, которые свели свою жизнь «к нулю», и «для полного счастья» им достаточно посмотреть спортивную передачу по телевизору или повозиться с комнатными растениями, но они уже настолько «минимизировались», что их с таким же успехом можно считать мертвецами.

Хотя в этой группе есть также и довольные жизнью, наиболее «гармоничные» люди (наверное, среди них встречаются те, у кого было «счастливое детство», кто сидит в своей глубокой дыре и не стремится ничего изменить).

Итак, я вознамерился сделать из себя человека, довольного жизнью. Я ухитрился даже отделаться от мысли о болезни Альцгеймера. У меня наступил период, когда после всех случившихся бед я просто-напросто не мог больше переживать. И довольно долгое время, почти целый месяц, мы с Эллой, как мне казалось, «жили нормальной жизнью» — я читал, переписывал некоторые дипломы и немного рисовал, а Элла делала аппликации. Мы гуляли с Друсиллой по осеннему парку. По-моему, мы ничем не отличались от обычной пары «среднего возраста», разве что собака у нас была не такая симпатичная, как у большинства других.

Да и Элла красавицей не была. После ветрянки на лице у нее остались оспины, и скажем прямо: любой нашел бы ее довольно толстой.

Я почувствовал потребность поговорить с ней об этом и, если она сама этого не понимает, подчеркнуть важность моциона для женщины ее возраста.

Она только улыбнулась с загадочным выражением лица и почти с удовольствием, которое показалось мне неуместным, сообщила: «Знаешь, Рагнар, во время климакса женщины обычно толстеют».

Разумеется, после многих недель мнимой гармонии у нас разгорелся «большой скандал».

Она снова обвинила меня в том, что я не люблю ее, что я «замкнутый» и холодный. И это как раз в тот момент, когда мне казалось, что у нас все относительно хорошо.

Однако, по ее мнению, дела обстояли иначе, потому что я никогда не проявлял страсти. Она любила меня. «Ну почему?» — кричала она. Ей казалось, что я интересный мужчина, особенный и даже «красивый» (она так и сказала!), но почему я настолько бесчувственный, настолько «бездушный» по отношению к ней?

Ведь теперь нам надо «держаться вместе», больше чем когда бы то ни было, теперь по-настоящему речь идет о любви!

Я не понял, что она имеет в виду.

Тогда она закричала, что ждет ребенка.

К несчастью, я не сдержал хохота, поскольку был уверен, что либо она шутит, либо у нее ложная беременность, как бывает у старых собак. Ведь ей уже сорок три года!

Но она продолжала утверждать, что это чистая правда. Она сдавала анализ. И сейчас она на тринадцатой неделе беременности, почти на четырнадцатой. Об этом она узнала еще в августе.

Я рассвирепел оттого, что она ничего мне не рассказала.

А она лишь повторяла в ответ: «Я не собираюсь делать аборт! У меня в жизни ничего нет, я хочу ребенка!»

Но если она считает, что «у нас» недостаточно средств на покупку австралийского келпи, то откуда они «у нас» возьмутся на содержание ребенка, поинтересовался я.

«Я найду», — ответила она.

Преисполнившись «нечеловеческого спокойствия», которого я за собой никогда не подозревал, я сказал, что мне надо подумать. Отправился в парк Хага и провел в раздумьях не один час.

Моей первой инстинктивной реакцией было уговорить ее избавиться от ребенка, каков бы ни был срок беременности.

Сделать аборт или отдать его на усыновление. Нам не нужен ребенок. Я ненавижу его. Я хочу убить его. Избавиться от него.

Затем я развернулся на сто восемьдесят градусов и стал сентиментальным: а что, если ребенок изменит нашу жизнь, поможет проявиться нашим лучшим качествам и превратит нас (меня) в «настоящих людей»?

Я часто думал об этом, когда не мучился «приступами мизантропии» и наблюдал за семейными пикниками на зеленых лужайках.

Однажды, когда мы были в Сан-Джиминьяно, я увидел дорожного рабочего, в высшей степени «брутального парня», который весь просиял, просто-таки засветился в порыве отцовской любви, когда к нему подбежал его маленький сын и протянул пакет с завтраком. И, глядя, как эти двое улыбаются друг другу, я так сильно растрогался, что готов был заплакать.

Много раз при виде того, как дети общаются со своими родителями, я был сильно взволнован.

Я сказал себе: «Возможно, это лучшее из того, что могло произойти в моей жизни!»

Опьяненный этой мыслью, я шел домой, твердо решив начать новую жизнь в любви, создать семью, в которой ребенок будет желанным и сможет вырасти свободным, счастливым и умным маленьким индивидом.

Но потом меня осенила другая мысль: Элле уже сорок три года, а ведь у женщин после сорока лет велик риск родить ребенка с отклонениями, разве нет?