Созерцая собак

Я невольно попытался представить себе их сожительство с М. М. Какие услуги она оказывала стареющему учителю и что вообще могло ее в нем привлекать? Может быть, он платил ей? Купил ее? Или ей всего-навсего нравились взрослые мужчины?

Может быть, на квартире у Эллы он и она со своими подружками устроили сексуальный притон?

Не знаю, догадывалась ли эта девочка, что иногда я о ней фантазирую, но вела она себя неуверенно, почти боязливо, это мешало мне и задевало за живое.

Я спросил, сильно ли она расстроилась из-за смерти М. М., и она ответила почти вызывающе: поскольку он ее «обманул», она не то чтобы «ужасно страдает», просто ей не хочется о нем говорить.

Тогда я попытался завести разговор на общие темы; я спросил ее, каково живется молодежи в наши времена, в эпоху безработицы и тому подобного.

Она, казалось, была недовольна моими словами, и скоро стало очевидно, что ей хочется поскорее уйти. Я решил, что имею право потребовать, чтобы она немного расслабилась и поняла: я не желаю ей зла.

Честно говоря, я был оскорблен, когда она встала и пошла в коридор.

При этом она проскользнула так близко от меня, что я, к несчастью, не удержался от соблазна потрогать ее.

Наверное, все дело в ее молодости. Не знаю. Но я пришел в замешательство.

Мной овладело странное чувство, которому я не мог противостоять: мне захотелось укусить ее, прямо в обнаженное плечо, как кусают фрукт или вкусное кушанье.

Думаю, не последнюю роль здесь сыграло то, что меня возмутило отсутствие интереса ко мне.

Должен признаться, я не понимаю свой порыв, и воспоминание об этом происшествии — ведь я и правда ее укусил! — наполняет меня стыдом, меня почти что «тошнит».

Она прокричала: «Черт, ты что делаешь, чокнутый старикан!» И ударила меня по лицу.

Потом она ушла.

Разумеется, я был уничтожен. А что, если она расскажет о случившемся Элле? И как меня угораздило ее укусить? Можно ли найти этому какое-либо внятное объяснение?

Думаю, происшествие с девочкой стало последней каплей, повергшей меня в пучину самобичевания, сомнения и ненависти к себе; тошнотворное состояние духа, от которого жизнь становится отвратительной. Помню, как в те душные августовские дни отвращение не оставляло меня ни на минуту. Все, что попадалось мне на глаза, вызывало гадливость: пыльная сухая растительность, клюющие друг друга голуби, идиотские тексты газетных анонсов, голые ноги, толстые животы, губы ниточкой и отвислые груди пожилых дам — все, но в первую очередь бездумные лица людей, их тупое равнодушие.

Помню, как я гулял по улицам и паркам, сидел на скамьях, глядя перед собой, словно бездомный, ведь дома, где было так душно, я хотел проводить как можно меньше времени.

Как-то раз ко мне подошел ребенок, маленький мальчик; он улыбнулся так, как умеют улыбаться лишь дети, уверенные в том, что им улыбнутся в ответ.

И к нему я почувствовал ненависть, я решил: «Даже не подумаю это скрывать».

Я встретил его взгляд без всякой улыбки, я «позволил завесе упасть» и посмотрел на него из черной бездны моего отвращения.

Не знаю, как это выглядело со стороны, — наверное, я был ничем не хуже любого «чужого дяди»? Ну в конце концов, не дьявол же там сидел на скамейке и сверлил его взглядом, полным такой ненависти, что сжигал все живое?

Что-то было не так, потому что мальчишка истерично зарыдал и побежал к своей матери, которая улыбнулась мне, получив улыбку в ответ; человек скрывает свой взгляд, если глаза его в тот момент похожи на дула пистолетов (неужели у всех в запасе есть такой взгляд?).

Так и со мной. Отвращения во мне не пробуждали только некоторые собаки.

Друсилла к ним не относилась, это была не собака, а сплошное мучение. Я все время высматривал на улице келпи. К сожалению, больше он мне не встречался.

Главное в собаке не красота, а умные глаза и приятная манера держаться.

Тем временем Элла стала какой-то загадочной и «гордой», она перестала лить слезы и приставать ко мне. Я предположил, что она решила демонстративно выполнить обещание, которое дала мне во время нашей беседы о гибели всего живого на земле: никогда не заговаривать со мной о чувствах.

С одной стороны, я был рад, что она перестала на меня бросаться, но с другой — ее поведение меня раздражало. Я всегда предпочитал женщин с чувством собственного достоинства, почти «сдержанных», «плаксивому» типу женщин.

После того как фантазии, так сказать, «воплотились в действительность», они начинают казаться отталкивающими и непонятными — неужели так происходит со всеми людьми?

В моей жизни был период, когда я испытывал невероятный интерес к порнографии, до такой степени, что это превратилось в навязчивую идею. Чем ужаснее были фотографии, тем больше они мне нравились, хотя от некоторых сюжетов мне становилось дурно.

Наверное, мне хотелось увидеть худшее из того, что бывает на свете. Я отправился в Копенгаген и изучил магазины на Истедгаде[15].

К проституткам я подходить не стал (равно как не пошел в охотничью избушку с Максом). Только накупил порножурналов и вернулся обратно в свою дешевенькую гостиницу. Эта «нечистоплотность» доставляла мне удовольствие, мне нравилось ходить по этой улице и думать о том, зачем я сюда приехал.

Я представлял себе, как чужие дамы, одетые в дорогую одежду, смотрят на меня и думают: «Фу, какое ничтожество!» И даже это возбуждало меня.

Сейчас я припоминаю, что меня посещали странные фантазии, мне хотелось, чтобы меня презирали.

И все же меня всегда — по крайней мере, до того момента, как я до срока вышел на пенсию, — считали человеком «счастливым», приятным (ну, разве что чуточку скучноватым) и просто-таки «симпатичным»: случалось же, что некоторые женщины влюблялись в меня с первого взгляда.

Будучи ребенком, я немного «не вписывался» в социальный расклад, но мне казалось это нормальным, потому что я чувствовал себя взрослее своих товарищей и интересы у меня были другие. Я никогда не был «существом общественным».

В детстве у меня были причудливые фантазии. Например, такая: я — маленький попрошайка, которого жестоко бьют, хожу по городу и роюсь в помойках в поисках пищи, я грязен, со всех сторон на меня сыплются тумаки, подзатыльники и затрещины. Или такая: я — калека, уродливый идиот, пускающий слюни. Иногда, уже будучи подростком, я мог, сидя в метро, повинуясь внезапному порыву, вздернуть плечи и отвесить челюсть или вообразить, что я хромаю, начать дергаться и трястись.

Да, иногда на меня находило, мне надо было показать, что я «ничтожество».

Почему? Не знаю.

Конечно же человек сам не хочет вести себя таким образом.

При этом — что достаточно парадоксально — я испытывал совершенно противоположные чувства, покупая порножурналы: мне казалось, что я выгляжу смелым. Хотя я всегда просто на них смотрел, или почти всегда, скажем так.

Факт, что я, «какая-то часть меня» до сих пор нуждается в этом, мне хочется, чтобы вы сказали: «Рагнар, ты смелый».

И все-таки я понимаю: эта мысль, это чувство настолько же ребяческие, как бахвальство мальчишек, которые собираются, чтобы посмотреть видеофильмы — такие страшные, что им еще несколько недель будут сниться кошмары, по крайней мере, тем из них, у которых чувства еще окончательно не притупились.

Неужели я всего лишь маленький попрошайка, который смотрит на мир глазами нищего оборванца? Ведь глаза человека, его взгляд, «voluptas oculorum» — это единственное богатство попрошайки, его единственная сила.

Так, кажется, я чересчур патетичен.

Когда я был маленьким, мир моих фантазий был, разумеется, густо населен и совершенно другими обитателями. С тем же удовольствием я представлял, что был Томом Сойером или Д’Артаньяном, а больше всего мне нравилось быть героем греческой мифологии или поэзии: меня очень интересовали Одиссей и Ахиллес, а также боги вроде Аполлона и Гермеса. Но больше всего я был пленен Икаром, я любил представлять себе его полет к солнцу, ужасное падение, а также отчаяние и горе Дедала.

15

Истедгаде — улица в Копенгагене, на которой расположено множество магазинов, торгующих порнотоварами. Район известен большим количеством проституток и наркоманов.