Страница 32 из 46
Элеонора. Ах, да, был совершенно уверен, до того уверен, что мог биться об заклад, что всё окончится благополучно.
Вениамин. Разве я и это сделал?
Элеонора. Я могла бы подумать! Видишь ли, так вышло именно потому, что ты был так уверен.
Вениамин. По-твоему, это и было причиной?
Элеонора. Конечно, это! Спесь находит перед грехом!
Вениамин. Тогда я буду помнить это в следующий раз.
Элеонора. Правильно задумано, «Блаженны нищие духом».
Вениамин. Ты сектантка?
Элеонора. Да!
Вениамин. И верующая, конечно.
Элеонора. Да, и мне так представляется. И если бы ты говорил дурно о Боге, моем Благодетеле, я не сидела бы за одним столом с тобой!
Вениамин. Сколько тебе лет?
Элеонора. Для меня не существует ни времени, ни пространства; я всюду и нигде! Я и в тюрьме моего отца и в классной моего брата, я в кухне моей матери и в лавчонке моей сестры, там, далеко, в Америке. Когда у моей сестры всё благополучно, и торговля идет, я чувствую её радость; когда же дела у неё плохи, я страдаю, но больше всего скорблю, когда она поступает дурно. Вениамин, тебя зовут Вениамином, потому что ты самый младший из моих друзей… да, все люди — мои друзья… и если ты позволишь мне завладеть твоим сердцем, то я буду скорбеть и о тебе.
Вениамин. Слова, которые ты говоришь, собственно непонятны для меня, но, мне кажется, я постигаю смысл твоих мыслей! И теперь я хочу всего, что ты хочешь.
Элеонора. Хочешь тогда, для начала, перестать осуждать людей, даже изобличенных в преступлении…
Вениамин. Да, но я должен иметь для этого, какое-нибудь основание! Я изучал философию, видишь ли!
Элеонора. Ах, изучал! В таком случае, помоги мне уяснить себе мысль одного великого философа. У него вот что сказано: «Ненавидящие праведного должны сами стать преступными».
Вениамин. По логике выходит, что раз ненавидишь праведного, можно быть осужденным на преступление.
Элеонора. И что само преступление есть уже кара.
Вениамин. Это, действительно, глубокая мысль! Можно было бы подумать, что это сказал Кант или Шопенгауэр.
Элеонора. Не узнаешь!
Вениамин. В каком писании ты это прочла?
Элеонора. В священном писании!
Вениамин. Правда? Там так и сказано?
Элеонора. Какое же ты невежественное, оставленное без присмотра дитя! Если б я могла воспитать тебя!
Вениамин. Малютка!
Элеонора. Всё же в тебе нет ничего дурного! У тебя скорее вид доброго… Как зовут твоего учителя латинского языка?
Вениамин. Лектор Альгрен!
Элеонора встает. Я это запомню… Ах, моему отцу теперь очень тяжело! Они злы на него. Стоит неподвижно, будто прислушивается. Слышишь, как ноет в телефонных проволоках?.. это жестокие слова, которых нежная, ярко-красная медь не может перенести… и едва люди начинают клеветать друг на друга в телефон, медные струны плачут и жалуются… ожесточенно — и всякое слово заносится в книгу… и со окончанием веков придет расчет!
Вениамин. Как ты строга!
Элеонора. Не я, не я! Я не посмела бы! Я-то, я?!
Она идет к камину и открывает отдушину; достает несколько разорванных лоскутков белой почтовой бумаги.
Вениамин встает и заглядывает в лоскутки бумаги, которые Элеонора складывает на обыденном столе.
Элеонора про себя. Ах, люди так бестолковы… кладут свои тайны в камин… Куда бы я ни пришла, я первым делом направляюсь к камину! Но я этим никогда не злоупотребляю, на это у меня не хватило бы смелости, потому что мне пришлось бы поплатиться!.. Что же это Такое? Читает.
Вениамин. Письмо кандидата Петра, в котором он назначает свидание Кристине… Этого я давно ожидал!
Элеонора кладет руку на бумагу. Ах, ты, чего же ты ожидал? Скажи-ка, злой человек, верующий только в зло. Это письмо ведет только к добру, я же знаю Кристину, мою будущую невестку… И эта встреча должна предохранить моего брата Элиса от несчастья… Ты мне обещаешь, Вениамин, молчать?
Вениамин. Не думаю, чтобы я посмел говорить об этом!
Элеонора. Как несправедливы люди, когда у них тайны… Они считают себя мудрыми, а оказываются глупцами! Но что же я могу с этим поделать!
Вениамин. Почему же ты такая любопытная?
Элеонора. Видишь ли, в этом-то и моя болезнь, что я должна знать всё, иначе я неспокойна.
Вениамин. Знать всё?
Элеонора. Это — недостаток, которого я не могу побороть. А я вот знаю, о чём скворцы говорят.
Вениамин. Они же не могут говорить!
Элеонора. Разве ты не слыхал, как говорят ученые скворцы?
Вениамин. Да, то — ученые!
Элеонора. Значит, скворца можно-таки выучить говорить! А есть и такие, которые сами выучиваются говорить, ну, так сказать, самоучки… Они сидят вот и прислушиваются, понимаешь, а мы-то и не замечаем этого, вот они после и говорят. Я слышала недавно, когда шла сюда, как два скворца сидели и переговаривались.
Вениамин. Да ты шутишь? Что же они говорили?
Элеонора. А вот! «Петр», — сказал один. «Иуда», — сказал другой. «Все равно» — сказал первый. «Фи, фи, фи», — сказал второй. А ты заметил, что соловьи поют только вот тут, в саду глухонемых?
Вениамин. Да, я это знаю! Почему же это так?
Элеонора А потому, что те, кому дан слух, не слышат, что говорят соловьи; а глухонемые вот слышат!
Вениамин. расскажи еще сказку!
Элеонора. Да, если ты будешь расторопнее!
Вениамин. В чём расторопнее?
Элеонора. Ты никогда не должен запоминать мои слова и никогда не говорить, что сам ты тут так сказал, а там сказал так… Я буду говорить еще о птицах. Есть злая птица — мышелов; как видно из названия, она питается мышами. Но так как это — злая птица, то ей приходится ловить мышей с большим трудом. И поэтому она может произносить только одно слово, которое звучит, как кошачье «мяу!» И вот, едва сарыч скажет «мяу», как мыши возьмут и попрячутся… а сам сарыч не понимает, что он говорит, и часто без пищи остается, потому что он — гадкий! Хочешь слушать еще? Или мне говорить о цветах?.. Знаешь, когда я была больна, я приняла пилюлю из белены, особенность которой — превращать глаз в увеличительное стекло… Напротив того, белладонна действует так, что всё представляется в уменьшенном виде… Хорошо, а еще вот я могу видеть дальше, чем другой; я могу видеть звезды среди белого дня!
Вениамин. Но ведь звезд на небе нет?
Элеонора. Какой ты смешной! Звезды всегда на небе… вот я сижу и смотрю на север, на Кассиопею… в виде она расположена посреди Млечного Пути… а ты можешь ее видеть?
Вениамин. Нет, не могу!
Элеонора. Так вот, заметь теперь, что один человек может видеть то, чего другой не видит… поэтому не особенно доверяй своим глазам. Теперь я буду говорить об этом вот цветке, что на столе… Это — дикий нарцисс, растет он в Швейцарии. Чашечка у него пропитана солнечным светом, оттого он и желтый и унимает всякую боль… Я недавно проходила мимо цветочного магазина, увидела его и захотела подарить брату Элису… Когда я хотела войти в лавку в дверь с улицы, она оказалась запертой… сегодня ведь день конфирмации. Но я же должна была иметь цветок… я вынула свой ключ и попробовала… и, можешь себе представить, мой дверной ключ подошел… И я вошла… Да, ты понимаешь тихую речь цветов? Каждый запах выражает целое множество мыслей, и эти мысли овладели мной, и своими увеличительными глазами я проникала в сокровенные ткани их, куда не проникал никто. И цветы говорили со мной о своей скорби, которую причиняет им неразумный садовник, я не говорю — безжалостный, потому что он только неразумен!.. Затем положила крону и свою карточку на прилавок — взяла цветок и ушла.
Вениамин. Так необдуманно! Представь себе, спохватятся цветка, а денег не найдут?
Элеонора. И то правда! Ты прав.
Вениамин. Ведь монета может затеряться, и если найдут только твою карточку, ты пропала!
Элеонора. Но ведь никто же не подумает, что я хотела что-нибудь унести?
Вениамин пристально смотрит на нее. Не подумает?
Элеонора смотрит на него и встает. Ах! Я знаю, что ты хочешь сказать! Каков отец, такова и дочь! Как необдуманно я поступила! Как необдуманно! Ну! Чему быть, тому не миновать! Садится. И пусть!