Отцы

В вагоне было тесно. Люди стояли в проходах. Плакал и никак не мог успокоиться ребенок.

Они играли в домино: Дронов, два железнодорожника и парень с металлическими зубами. Били с размаху по чемодану.

За окном бежали, подпрыгивая, телеграфные столбы, и рвали воздух встречные электрички.

Он вышел на привокзальную площадь, за спиной мешок, в руках — чемодан. Огляделся. Заглянул в бумажку и зашагал в сторону автобусов.

Внизу текла Ока, широкая и покойная. На реке было пусто, и, кроме бакенов, ничего не было видно. На лугах стояли стога. В небе полз, карабкаясь выше, самолет. Тишина уже легла над землей и лежала густо и неподвижно.

Залаяла собака.

— Есть кто дома?

— Замолчи ты. Перестань. Вам кого?

— Козловы здесь живут?

— Здесь, — сказала женщина настороженно, приглядываясь к гостю.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте!

— Василь Никифоровича можно видеть?

— Можно. Вась! К тебе. Проходите…

— Чего там? — От дома шел мужчина, в сандалиях на босу ногу, под телогрейкой проглядывала майка, на голове — зимняя шапка.

— Пришли к тебе, — сказала женщина.

— Слушаю, — мужчина посмотрел на гостя.

Дронов, улыбаясь, снял мешок, поставил чемодан, шагнул вперед.

— Здорово, Вася!

— Здрасьте.

Гость обнял хозяина, прижал к себе. Тот удивился, но не сопротивлялся.

Расцеловал. Уже после спросил:

— Не узнал?

— Ты, что ль, Иван?

— Я.

И еще раз обнялись.

— Это жена моя — Клавдия. А это — Ваня Дронов, приятель, воевали вместе.

Жена уже улыбалась, уже оправила платок, вытянула вперед ладошку.

Дронов отвел руку, взял за плечи, расцеловал в щеки.

Муж взял чемодан.

— Тяжелый. Пошли в дом. Ты что, проездом?

— К тебе. На денек погостить приехал. Принимаешь?

— На денек? А ты откуда же с таким чемоданом? С лагерей или за границей был.

— Из дома я, из Москвы.

— Из Москвы… Клав, покорми свиней-то. Юрку пошли в магазин. Если закрыла, пусть домой сходит.

— Да есть выпить. Есть! Привез я.

— Ладно. Ты проходи. Что привез — твое, а угощаю я.

Все собрались в доме, и Дронов вытаскивал из чемодана подарки и вручал домочадцам. Жене достался отрез на платье, хозяину — модная рубашка.

— Из фээргэ.

— Ишь ты. Небось рублей двадцать отвалил.

— Есть… Галстук к ней.

— И галстук? — удивился хозяин.

— Запонки.

— Все по культуре.

— А что ж мы? Бабушке платок.

— Спасибо. Ой, какой красивый! Это, Клав, тебе. Куда ж мне в нем людей пугать… Скажут, нарядилась старуха.

— Юре — на рубашку. — И Дронов стал оправдываться — Размера не помню, решил материала купить.

Хозяйка пришла на помощь.

— Какая красивая материя.

— Красивая, красивая, — подхватила бабушка.

— Юрка теперь зафорсит.

— Все девки теперь твои, Юрка.

— И авторучка — это уж без размера. — Дронов протянул авторучку. — Держи, Юра.

— А мишка зачем? — спросил хозяин.

— Мишка? — Гость держал в руках большого симпатичного мишку. — Думал, еще кто есть. Пусть останется память обо мне. Вот здесь пусть сидит, только не дарите никому. Примета плохая. Будут мне неприятности.

— Никому не отдадим.

— Для внучат пригодится.

— Бутылки убери обратно, — сказал хозяин и заглянул в чемодан. — Куда ты столько наворочал? Водки, думал, здесь нет? В России водка есть всюду, без нее не проживешь. Садись к столу.

Сидели за столом. Все, как полагается. Парень ушел по хозяйству. Бабушка тоже. А жена подавала и убирала, не мешая мужскому разговору.

— Мы с тобой сколько лет не виделись?

— Годов десять, считай.

— Больше. Ты когда последний раз приезжал?

— Сталин помер, я приезжал главнокомандующего проводить… Потом — когда ГУМ открыли, за товаром…

— Помню.

— И тетку Ивановну привозил, глаз вырезать. Это, считай, последний.

— Как она?

— Ивановна? Померла. Давно уже. Рак, он все съедает.

— Жаль.

— А чего жалеть? Если б молодая была, а она свое пожила, в годах, да и жизнь у нее, не пожелаешь: детей побило, внуков не осталось… Без денег тоже. Только мы, а так, конечно, хороший был человек.

— А за сыновей она разве не получала?

— Отказалась. Не продавала, говорит, своих детей, погибли за Родину. А от денег отказалась.

— Справедливая старуха.

— Нормально… святая. Соберет копейки, Юрке сует, чтоб он девок в кино водил… Бог с ней, земля ей пухом… После, значит, я приезжал, но вас уже сломали.

— Через справочное?

— Так и сделал. Пока искал, новый район, а потом, вырвешься в Москву, намотаешься по магазинам, наберешь полный рот, где-нибудь в столовой перекусишь и — домой. Я вот цирк с сорок пятого, как мы с тобой ходили, никак не могу увидеть, а любитель большой, первая моя любовь, можно сказать.

— А ты так здесь и живешь?

— Поездил. Весь Союз обшарил: в Казахстане был, на Карпатах, рыбу ловил на Севере…

— На заработках?

— Ну да. А так на хрен мне нужно от своего дома таскаться. Застудил я себя, болею, больше не могу, сижу, не рыпаюсь. И надоело — деньги неплохие, а больше ничего не видишь, жрать у нас не всюду обязательно, водка тоже до добра не доведет, а с бабами — схватил я от одной, еле выкрутился.

— Чего ж так?

— А куда денешься? По полгода в море. Живого человека хочешь видеть… Корову купил… Продал… Опять купил. С этой политикой ни хрена не поймешь: то можно, то нельзя, то «личное хозяйство», то «обогащение». В общем, живем, как все, за бесплатно, правда, работать не приходилось.

— А сейчас где?

— Здесь устроился, близко. Восемьдесят рублей имею и так, сверху делаю. В общем, хватает. А ты в начальствах сейчас ходишь?

— Почему?

— А вид такой: в галстуке, здоровый, как бугай. Я смотрю, что за фофан пришел, инспектор, что ли?.. Потом вижу: чемодан — не должен, значит.

— Я на старой работе. Хотел перейти, да все сначала, люди новые, а я это не умею.

— А получаешь много? Москва, говорят, вся куплена: снабжение лучше и против остальных — за работу в два раза платят, чтоб не шумели.

— Врут. Снабжение, сам понимаешь, — столица. А платят, как всюду. У меня — сто пятьдесят при моей квалификации.

— Скромно. А так что-нибудь нарабатываешь?

— Нет.

— Понятно. Значит, жена работает?

— Работает.

— Подарков чего понавез столько? На день приехал, а сотенную небось выбросил?

— Странно тебе?

— Не пойму, куда гнешь.

— Я тоже не понимал. А то, что мы с тобой по десять лет не видимся, не странно тебе?

— Жизнь не такие вещи с людьми делает.

— Вот я за десять лет должок и привез: подарки и что не выпито. Мало, конечно, но у меня пупок один.

Хозяин сидел в майке, небритый. Курил. Ничему не удивлялся.

— Раз приехал — значит приехал. За встречу, значит…

Солнце догорало за рекой и на глазах становилось меньше. От реки поднимался туман. Мычали коровы. Где-то повизгивали девчачьи голоса и ржали в голос парни. Продзинькал велосипед.

Дронов и Козлов сидели на крыльце. Хозяин курил и слушал.

— Сын — как будто не я сделал, — рассказывал Дронов. — Работать не любит. Выпивает. И никакой гордости. Дочь — моя: ласковая, добрая, умная. — Он вздохнул. — Но о ней после.

Помолчали.

— Испохабил ее один тип. Совсем в жизни разочаровалась и так далее… Я еле отговорил, испытательный срок назначил…

— По любви или снасильничал?

— Она — душой вся отдалась, а он ее скомкал.

Хозяин кивнул.

— Сдушегубил, значит?

— То оно и есть. Ты с работы завтра отпросись, поговорить надо.

— Ясное дело, отпрошусь.

Солнце зашло совсем. Горела заря. Уже подавали голос ночные птицы.