Страница 69 из 107
— Вы летели сюда? — удивился Крюгель. — Откуда?
— Из Москвы.
— Даже так? Интересно…
— Самое интересное будет впереди, герр Крюгель! — усмехнулся подполковник и стал заваривать чай.
Откровенно говоря, Крюгелю понравилась манера чаепития: в крепкий подслащенный чай надо было бросить два-три румяных сухарика, а уж потом пить. Вкус такого чая показался необыкновенно приятным.
— Зэр гут! — похвалил Крюгель. — Однако Черемша такой чай не пьют. Я помниль.
— Верно, не пьют. И нигде, наверно, не пьют. Это мое изобретение. Личное, герр оберст. — Прихлебывая чай, подполковник исподлобья, чуть заметно улыбаясь, поглядывал на Крюгеля. — А вы, я вижу, картой интересуетесь? Это я тоже из Москвы прихватил. Так, для ориентировки. Может быть, она нам понадобится. А может, и нет.
На карте жирной красной полосой нанесена была линия фронта: на севере по Одеру, по Нейсе, потом через Рудные горы вниз, почти пополам перечеркивая Чехословакию. Крюгель, конечно, читал газетные сводки и знал положение на фронтах, однако тут, на карте германского генштаба, обстановка выглядела более чем красноречиво: уже утрачены Померания, Нижняя и Верхняя Силезия, а ведь от Кюстрина на Одере до Берлина каких-нибудь шестьдесят — семьдесят километров…
— Да-да! — кивнул подполковник. — До Берлина осталось расстояние для одного оперативного удара — несколько суток боев. Можете не сомневаться: дни Берлина сочтены. А вообще, до конца войны несколько недель. Такие дела, герр Крюгель.
«Любопытно, — подумал Крюгель. — Зачем я им понадобился на последних днях войны? И ведь очень понадобился, иначе не стали бы посылать сюда курьера из Москвы… Что-то уж слишком затягивает разговор хитроватый русский подполковник, давно пора перейти к делу».
И опять подполковник, словно угадав, перехватив нить размышлений Крюгеля, сказал веско, подчеркнуто официально:
— Я прибыл сюда прежде всего затем, чтобы передать вам, герр Крюгель, благодарность советского командования за помощь, которую вы оказали Красной Армии. Ваши сведения о «Хайделагере» поистине неоценимы. Это ваш личный весомый вклад в антигитлеровское движение, в борьбу немецкого народа за завтрашний день, за его будущее…
Подполковник говорил, пожалуй, излишне выспренно и витиевато, однако Крюгелю в целом нравилось: в конце концов, оценка давалась конкретно, по существу дела. Именно ради будущего немецкого народа — так, и только так определял сам Крюгель истинные мотивы своих действий и поступков в прошлом, связанных с риском, порой даже граничащих с авантюрой, но искренних и честных, ничем не пятнающих достоинство немецкого патриота.
Выпив не спеша свой чай, подполковник из ящика стола дослал папиросную коробку, на которой был изображен черный всадник в папахе (такие папиросы иногда выдавали в лагере пленным генералам), извинился, чиркнул спичкой:
— Я все-таки закурю, герр Крюгель. Привычка, знаете ли… — Потом поднялся, шагнул к карте и обвел на ней круг — чуть южнее Баварии: — Вот сюда, по нашим данным, эвакуируются сейчас правительство Германии и ставка главного командования. Высокогорный район в Альпах — Зальцкамергут. Сюда же свозятся все ценности рейха, секретные архивы, даже картины из национальных галерей. Все это спешно укрывается, прячется в горных пещерах, штольнях, шахтах, кое-что затапливается в местных озерах. Между прочим, вот тут, в местечке Оберйох на днях будут расквартированы ракетчики фон Брауна, и в их числе кое-кто из ваших старых знакомых — например, доктор Фриц Грефе…
Подполковник с минуту молчал, попыхивая папиросой, потом вопросительно взглянул на Крюгеля, словно бы проверяя, как он реагирует на все это, Ганс Крюгель равнодушно пожал плечами:
— Мне непонятна затея этой акции…
— Гитлер и его компания хотят отсидеться в Альпийской крепости. До тех пор пока, как они надеются, англо-американцы не передерутся с нами, русскими.
Крюгель вытаращил глаза, откровенно рассмеялся:
— Но это есть глупость! Гитлер еще раз показывает весь мир, что он дурошлеп и болван, как говорили в Черемша.
— Да нет, тут есть определенный смысл… — не согласился подполковник, задумчиво поглядывая в окно. Потом резко повернул голову; — А если подходить серьезно, как вы все это оцениваете, господин Крюгель?
— Не знаю… Я родился, вырос в Магдебурге, а в Альпах никогда не быль. Не приходилось. Правда, Баварию посещал — ездил в командировка в Бейрейт, но это севернее. Так что моя консультаций вам ничего не может давать. К сожалений.
— А как вы смотрите, герр Крюгель, на то, чтобы вам самому, лично ознакомиться с положением дел в этой Альпийской крепости? Так сказать, на месте?
— Не поняль…
Подполковник медленно и тщательно загасил в пепельнице папиросу:
— Я имею в виду вашу переброску туда — например, в район города Бад-Ишль. Разумеется, на самолете и с помощью парашюта.
Услыхав это, Крюгель недоуменно приоткрыл рот, потом расхохотался:
— Вы есть большой шутник, герр подполковник!
«Ничего себе!» — весело подумал он. Ему всерьез предлагают амплуа парашютиста-диверсанта, да еще на последних днях войны. Блистательный венец его злосчастной и путаной военной карьеры!
Подполковник обиженно насупился, опять закурил и хмуро отвернулся к окну. Крюгелю, честно говоря, было немножко жаль гостеприимного подполковника, который, надо полагать, рассчитывал на успех своей миссии и потому так прямо, без обиняков высказал столь сногсшибательное предложение. Неужели он не понимает, что Крюгелю вконец осточертела эта война и что ему нет никакого дела до обанкротившихся полубезумных нацистских бонз и их прихвостней типа фон Брауна и Грефе? Чего ради он должен снова лезть в самое пекло? Долг перед Германией? Да, Крюгель не отрицает его, однако долг этот возвратит с лихвой в послевоенное время: чего другого, а уж строительных работ будет невпроворот.
Чтобы хоть немного сгладить неприятный осадок, Крюгель в том же полушутливом тоне примирительно произнес:
— Вы напрасно так вериль меня. Если я оказываюсь Бад-Ишль, то потом убегаю на американский сторона. Вы этого не учель.
Подполковник, видимо, тоже решил переменить тональность, тоже понял, что об очень серьезных вещах говорить на полном серьезе трудно или, во всяком случае, не вполне удобно. Наливая себе новый стакан чаю, сказал с усмешкой:
— А мы вас не ограничиваем по месту. И не требуем возвращения назад. Нам важно получить информацию. А потом гуляйте, где захотите. Только ведь Германию вы все равно не покинете. Верно?
— Верно, — кивнул Крюгель. — Но Альпиенфестунг мне совсем не нравится. Это есть капкан. Меня, Ганс Крюгель, узнавайт многие офицеры, потом — гестапо. Я есть на списке оппозиция «тайная Германия» и получаю потом пиф-паф. Отшень бистро. А вы будейт снимать своя шапка на мой память, герр подполковник.
— Вы можете отправиться туда под другой фамилией. Любой, на выбор.
— Я никогда не меняй фамилий. Это не мой правил.
Крюгель улыбался. А почему бы нет? Он был уверен в неотразимости аргументов, которые приводил. Если слова сами по себе весомы, значительны, их незачем подкреплять патетикой или мимикой чрезвычайных переживаний — это зачастую рождает лишь оттенок фальши. Сейчас в таком разговоре, когда на карту ставится судьба, не должно быть и тени неискренности.
— Мне очень жаль… — сказал подполковник.
— Мне тоже. Но это выше моих предел.
После этого они переменили тему разговора. Речь пошла о недавних событиях на советско-германском фронте, потом — о неудавшемся арденнском наступлении немцев. Крюгель согласился с предположением подполковника о том, что наступление в Арденнах, в сущности, представляло попытку Гитлера разгромить англо-американцев и, пользуясь этим, заставить их подписать сепаратное перемирие. Чтобы затем всю сохранившуюся мощь вермахта бросить на восток, против русских. Крюгель сказал, что Арденнская операция, несмотря на мощный танковый кулак, была заранее обречена на провал, так как в распоряжении оберкомандовермахт уже не было человека, способного решительно и умело воплотить в жизнь в целом удачный оперативный замысел. Таким человеком мог быть только погибший фельдмаршал Эрвин Роммель — герой африканской пустыни, не раз громивший там англичан.