Страница 11 из 34
В остававшиеся до окончания семестра недели мои коллеги и я делали все возможное, чтобы наша уверенность в виновности правительства передалась студентам. Окончание семестра положило конец и нашему влиянию. Читая последние лекции, я был полон сомнений и страхов. Еще до того, как покинуть территорию колледжа, я стал внутренне осуждать себя и убеждать не ломать больше копья в этом направлении.
В ближайшие же недели, по мере распространения волны беспорядков на промышленных предприятиях, когда уличные демонстрации стали повседневным делом, я воочию убедился, что наши попытки пробудить симпатию к африканцам могли дать что-то хорошее. Существовала небольшая, но очень громкоголосая часть общества, твердо державшаяся собственных моральных принципов, и все больше и больше обыкновенных людей вступало в прямое столкновение с афримами, которые пошли по пути вооруженного бунта.
Во время одной из самых многолюдных лондонских демонстраций я увидел несколько студентов колледжа, которые несли громадный плакат с названием нашего общества. У меня не было намерения присоединяться к этому маршу, но я отбросил сомнения и влился в шумные ряды демонстрантов, став участником ее жестоких последствий.
Двери колледжа закрылись навсегда, следующий семестр так и не начался.
К нам подошли два полицейских и сказали, что мы находимся на закрытой территории и должны покинуть ее немедленно. Поступили сообщения, говорили они, что в находившемся неподалеку военном лагере произошел мятеже и вся прилегающая к нему зона оцеплена правительственными силами.
Я сказал полицейским, что наш автомобиль неисправен и хотя мы не оспариваем то, что они нам сообщили, от появления вблизи места этих событии никакие власти нас не предостерегли.
Похоже, полицейские были не намерены выслушивать оправдания.
Они повторили свои указания и потребовали убираться немедленно. Салли заплакала, когда один из полицейских открыл дверцу машины и выволок ее. Я запротестовал и тут же получил удар по лицу тыльной стороной ладони.
Он повернул меня лицом к машине, прижал к ней и обыскал карманы. Найдя в бумажнике документ, из которого следовало, что я был преподавателем колледжа, полицейский конфисковал его. Я снова высказал протест, но это не возымело действия.
Изобель и Салли тоже обыскали.
Покончив с обыском, они выбросили на дорогу наши вещи. Канистры с бензином переместились из багажника нашей машины в багажник полицейской. Я вспомнил то, о чем сообщалось ранее по радио, и попросил полицейских предъявить удостоверения. Мое требование опять было проигнорировано.
Нам было сказано, что через полчаса их машина вернется. К этому времени нас здесь не должно быть. Иначе, пригрозили они, нам придется пенять на себя.
Когда они повернулись к нам спинами, направляясь к своей машине, я бросился вперед и дал пинка тому, который ударил меня. Мой ботинок ладно пришелся по его копчику и он рухнул вперед на землю. Второй бросился на меня. Я попытался встретить его ударом кулака в лицо, но промахнулся. Он обхватил меня за шею, пригнул к земле, заломил руку за спину и ткнул лицом в грязь. Сбитый мною с ног поднялся, подошел ко мне и три раза сильно пнул в бок.
Когда они уехали, Изобель помогла мне добраться до переднего пассажирского сидения автомобиля. Бумажный салфеткой она вытерла кровь, бежавшую у меня изо рта.
Как только я достаточно восстановил силы, мы отправились через поле в направлении противоположном тому, в котором рассеянно махнул полицейский, когда говорил об армейском мятеже.
Я чувствовал сильную боль в боку и хотя мог с трудом идти, нести что-то тяжелое был не в состоянии. Поэтому Изобель пришлось тащить два наши большие чемодана, а Салли нести тот, что поменьше. Я только взял под мышку транзистор. Включив его на ходу, я смог поймать всего одну волну Би-Би-Си, но по ней передавалась лишь легкая музыка.
Мы все трое были в отчаянии. Ни Изобель, ни Салли не спрашивали меня что нам делать дальше… потому что с того момента, как мы впервые оставили дом, каждый вполне осознавал, что события, участниками которых мы стали, совершенно неподвластны нашему контролю. Ближе к вечеру снова пошел дождь и мы сидели под деревом на краю поля, перепуганные, потерявшие ориентировку, целиком захваченные потоком событий, которых никто из нас не ожидал и остановить теперь не надеялся.
Я узнал из газеты, которую читал регулярно, что настроения в стране поляризовались в трех направлениях.
К первому принадлежали люди, которым пришлось соприкоснуться с афримами и пострадать от них, либо те, что в любом случае предвзято относились к цветным, держали сторону правительственной политики и считали депортацию афримов необходимой. Согласно нескольким опросам, такие настроения преобладали.
Вторая группа граждан не ставила под сомнение необходимость позволить афримам обосноваться в Британии и предоставлять всю посильную благотворительную поддержку до тех пор, пока те не смогут интегрироваться в нашем обществе нормальным образом.
Третьих совершенно не беспокоило, высаживаются африканцы или нет, лишь бы это не касалось их лично.
Явное безразличие этой третьей группы было мне неприятно, пока я не понял, что сама благосклонность судьбы, оставлявшей меня в стороне, вероятнее всего относит меня именно к этой группе.
Я задавался вопросом о собственной моральной позиции. Хотя инстинкт оставался мне верен – в то время у меня были амурные дела с женщиной, которая занимала почти все мои мысли, – именно осознание изолированности от событий подвигло меня на вступление в проафимское общество колледжа.
Политический и общественный климат не отвечал тому роду моральных взглядов, которые мне пришлось принять.
Вскоре после избрания Трегарта на второй срок было введено множество новых законодательных актов, обещанных манифестом его правительства. Полиция получила широкие полномочия на вторжение в дома и задержания, что позволяло ей эффективнее действовать против людей, которых даже некоторые министры трегартовского кабинета называли подрывными элементами. Демонстрации по любому политическому поводу стали строго контролироваться полицией, а вооруженные силы получили право помогать в деле поддержания мира.
По мере того, как суда из Африки продолжали прибывать к британским берегам, возможности игнорировать проблему незаконных иммигрантов не оставалось.
После первой волны высадок правительство издало предупреждение, что судам не будет позволено приближаться к берегу вплоть до применения силы. Прямым его следствием стал инцидент в Дорсете, где армия противостояла африканцам, пытавшимся высадиться с двух перегруженных судов. Со всей страны в Дорсет собрались тысячи людей, пожелавших быть свидетелями события. Дело кончилось стычкой армии с общественностью. Афримы же сошли на берег.
Предупреждение правительства было подправлено. В нем теперь говорилось, что незаконные иммигранты подлежат аресту и депортации. Перед высылкой из страны им будет оказываться необходимая медицинская помощь.
Между тем поляризация подходов ускорялась незаконными поставками оружия афримам. Чем более их присутствие превращалось в военную угрозу, тем глубже становился раскол в стране.
Частная жизнь каждого в районах, непосредственно ощутивших развитие ситуации на себе, – и очень многих в далеких от мятежных действий местах, – целиком сосредоточилась вокруг этой насущной проблемы. Силы полиции разделились, произошел раскол в армии и ВВС. Флот оставался верен правительству. Когда высадился отряд американской морской пехоты, личный состав которого намеревался действовать в качестве инструкторов на стороне тех, кто стали известны как националисты, и когда Организация объединенных наций приняла решение о размещении своих сил для поддержания мира, военный характер ситуации стал очевидным.
К этому моменту никто не мог считать себя сторонним наблюдателем.
– Я слышал, мы идем к Августину.
Шагавший рядом со мной мужчина смотрел только вперед: