Фуга для темной земли

Кристофер Прист

Фуга для темной земли

У меня белая кожа. Светло-каштановые волосы. Голубые глаза. Я высок ростом – 180 см. В одежде немного консервативен: спортивная куртка, вельветовые брюки, галстук с узлом. У меня есть очки для чтения, хотя я надеваю их больше из притворства, чем необходимости. Я курю сигареты, в умеренном количестве. Иногда употребляю алкоголь. Не верю в Бога; не хожу в церковь; не страдаю недостатками, которых нет у других людей. В брак вступил по любви. Мне очень дорога моя дочь Салли. У меня нет политических амбиций. Мое имя Алан Уитмэн.

Моя кожа выглядит смуглой от грязи. Голова непрестанно чешется, волосы сухие, пропитанные солью. Глаза голубые. Я высок ростом – 180 см. Одет в то же самое, что было на мне шесть месяцев назад. От меня исходит отвратительный запах. Я потерял очки и научился жить без них. Я почти совсем не курю, хотя если удается добраться до сигарет, то не выпускаю их изо рта. Раз в месяц мне удается напиваться до бесчувствия. Не верю в Бога; не хожу в церковь. Я обругал жену, когда был с ней в последний раз, хотя теперь жалею об этом. Очень люблю свою дочь Салли. Не думаю, что у меня есть политические амбиции. Мое имя Алан Уитмэн.

Я познакомился с Лейтифом в деревне, разрушенной артиллерийским обстрелом. Он мне не понравился с первого мгновения и я ему, несомненно, тоже. После нескольких минут настороженности мы перестали обращать друг на друга внимание. Я искал в деревне продукты, зная, что раз обстрел кончился совсем недавно, она еще не разграблена дочиста. Несколько домов уцелели, но я обходил их, по опыту зная, что сухопутные войска имеют привычку чистить нетронутые в первую очередь. Более урожайно основательно порыться в полуразрушенных строениях.

Методично работая, к середине дня я наполнил консервами две хозяйственные сумки и нашел в брошенных автомобилях три дорожные карты. Они могут пригодиться в будущих бартерных вояжах. За все это время я больше ни разу не видал своего конкурента.

На окраине деревни я обнаружил делянку, которая явно обрабатывалась сравнительно недавно. В одном ее углу были свежие могилы, отмеченные обломками досок с укрепленными на них металлическими личными знаками погибших солдат. Прочитав имена, я понял, что они из африканских войск.

Место было наиболее уединенным, поэтому я сел возле могил и открыл одну банку. Консервы оказались отвратительными – недоваренными и очень жирными. Я ел с голодной жадностью.

Насытившись, я направился к обломкам рухнувшего неподалеку вертолета. Вряд ли в нем могли быть продукты, однако если удастся обнаружить какие-нибудь приборы, они могут пригодиться для обмена. Лучше всего найти компас, хотя едва ли в вертолете может оказаться достаточно портативный прибор, который легко снять. Подойдя к вертолету, я увидел встретившегося утром мужчину, который сидел в разбитой кабине, согнувшись под приборной доской, и пытался снять альтиметр, орудуя ножом с длинным лезвием. Почувствовав мое присутствие, он стал медленно выпрямляться, одновременно опуская руку в карман. Когда он повернулся ко мне лицом, мы несколько минут внимательно изучали друг друга. Наконец оба поняли, то одинаково реагируем на возникшую ситуацию.

Мы решили, что должны оставить дом в Саутгейте в тот день, когда в конце нашей улицы была воздвигнута баррикада. Сразу это решение осуществлено не было; в течение нескольких дней нам казалось, что мы сможем приспособиться к новому образу жизни.

Я не знаю, кто придумал соорудить баррикаду. Поскольку мы жили в дальнем конце улицы возле лужаек для развлечений, шум ночью не разбудил нас. Но Изобель повезла утром Салли в школу и почти сразу же вернулась с новостью о баррикаде.

Это стало первым вмешательством в нашу жизнь происходивших в стране необратимых изменений. Наша баррикада – далеко не первая, даже по соседству с нами их уже было несколько.

Когда Изобель рассказала мне о ней, я отправился взглянуть собственными глазами. Баррикада не производила впечатление очень крепкого сооружения – главным образом, деревянные подпорки да витки колючей проволоки, – но стояло несколько мужчин и я предусмотрительно поздоровался с ними кивком головы.

На следующий день, когда мы были дома, наш покой нарушил шум выселения Мартинов. Мартины жили почти напротив нас. Мы не очень поддерживали с ними отношения, а после высадки афримов и вовсе не общались. Винсент Мартин работал инженером-исследователем на заводе какой-то авиационной продукции в Хэтфилде. Его жена сидела дома, присматривая за троими детьми. Семья была из Вест-Индии.

На момент этого выселения я не имел никакого отношения к Уличному Патрулю, ответственному за это дело. Но в течение следующей недели было составлено штатное расписание всех мужчин улицы; каждому члену их семей был выдан пропуск, который полагалось всегда иметь при себе в качестве удостоверения личности. Мы видели в этих пропусках некую потенциально самую важную собственность, какой обладали, потому что к этому времени более не были слепы к происходившему вокруг нас.

Автомобилям дозволялось въезжать на улицу и покидать ее только в определенные часы и охрана на баррикаде следила за соблюдением этого правила неукоснительно. Наша улица выходила на главную дорогу, подчиненную действию правительственных правил дорожного движения. А по этим правилам была запрещена любая придорожная парковка после шести вечера, что, в свою очередь, означало необходимость искать место для автомобиля где-то еще, если ты приехал домой после закрытия проезда в баррикаде. Большинство улиц быстро последовали нашему примеру и тоже закрыли свои въезды. В результате приходилось оставлять машину на значительном удалении от дома и остаток пути шагать пешком, что в то время суток было исключительно опасно.

Нормальный состав уличного дозора – два человека, хотя в нескольких случаях он удваивался, а в ночь перед нашим окончательным решением уехать дежурило четырнадцать человек. Я назначался в наряд трижды; каждый раз с разными людьми. Наша функция была несложной. Один с дробовиком оставался у баррикады, а другой четыре раза проходил по улице туда и обратно. Затем обязанности менялись, и так всю ночь.

Когда я стоял у баррикады, меня больше всего пугали одинокие полицейские машины. Проходили они по много раз, но никогда не останавливались. На заседаниях Патрульного комитета вопрос о том, что делать, если полиция остановится, многие поднимали не раз, но вразумительного ответа, по крайней мере на моей памяти, так никто и не получил.

На практике мы и полиция оставляли друг друга в покое, хотя ходили байки о сражениях между жителями забаррикадированных улиц и полицейскими отрядами на борьбе с беспорядками. Никаких сообщений об этом ни в газетах, ни по телевидению не было, но отсутствие новостей всегда красноречивее их самих.

Истинное назначение дробовика – отпугивать незаконных поселенцев, которые попытаются появиться на улице; предназначалась ему и вторичная роль – некая форма протеста, мол, если правительство и его вооруженные силы неспособны или не желают защищать наши дома, мы вынуждены взять это дело в собственные руки. Таков был смысл текста, напечатанного на оборотной стороне наших пропусков, таким было кредо личного состава уличного патруля.

Мне от всего этого было не по себе. Коробка дома Мартинов без света в окнах прямо напротив нас постоянно напоминала о жестокости патрулей, а бесконечный парад бездомных, еженощно шествовавших мимо баррикад чрезвычайно скверно сказывался на душевном равновесии.

В ночь, когда пала баррикада на соседней улице, я спал. Мне сказали, что численность дозора увеличена, но в ту ночь была не моя очередь.

Мы поняли, что идет сражение по выстрелу почти по соседству от нас; пока Изобель провожала Салли в убежище, устроенное под лестницей, я торопливо оделся и поспешил присоединиться к патрулю на баррикаде. Там собрались все мужчины нашей улицы и угрюмо таращились на армейские грузовики и полицейские фургоны, перегородившие главную дорогу. Нам противостояло около трех десятков солдат с оружием, они явно нервничали и держали оружие наготове.