Страница 40 из 82
Пресс-секретарь Самого, вызванный на главный ковер страны для получения очередных ценных указаний, покидал кабинет в состоянии легкого недоумения. Однако на то он и был пресс-секретарем, чтобы облекать в обтекаемые формы сказанное и сделанное Самим. Зачем на этот раз Президенту понадобилось освещать в средствах массовой информации возможный скандал с опозданием к месту переплавки авианесущего крейсера “Москва”, он не понимал. И уж тем более не понимал, чего ради Сам заботился о каких-то там летающих тарелках, якобы замеченных на границе Бирмы, Лаоса и Таиланда за несколько дней до прибытия этого самого крейсера в Калькутту. Но в одном он не сомневался — внезапный интерес Президента к неопознанным летающим объектам никак не связан с пробудившейся любознательностью. Причина, несомненно, была другой. Какой — оставалось только гадать.
Сообщение, лежавшее на столе перед полковником Коновальцем не могло не радовать. То есть, с одной стороны, оно свидетельствовало о том, что моральный облик молодых советских дипломатов, в частности, сотрудника секретариата Мухановского А.Ф. продолжает неуклонно падать, толкая незадачливого МИДовца на скользкий путь измены Родине. Зато с другой стороны оно свидетельствовало, что расчеты контрразведки были верны, и коллеги из ЦРУ благополучно заглотили подброшенную им наживку. Коновалец еще раз перечитал сообщение топтунов. За сухими официальными строками в его тренированном воображении вставала трогательная, прямо-таки рождественская картинка.
Скромный российский дипломат, очевидно отказывая себе во всем, имел привычку посещать казино “Метелица” на Новом Арбате. Очевидно, нужда так изглодала его душу, что, давясь обедом за сто двадцать условных единиц и запивая его коктейлями, по пятнадцать условных единиц каждый, он стоически надеялся на нежданную улыбку Фортуны. Однако та оказалась дамой крайне неулыбчивой, и раз от раза несчастный Альберт Федорович покидал казино, унося в кармане только неистребимую веру в чудо. Но разве может быть не вознаграждена такая преданность? Нет, друзья мои, конечно же, нет! Санта Клаус явился проигравшемуся вдрызг дипломату, не дожидаясь Рождества. Явился он в образе мелкого сотрудника посольства Северо-Американских Штатов, но какая разница, Север всегда остается Севером. Сумма, предложенная Санта Клаусом, вряд ли могла влезть в детский носок. И все это за сущую безделицу — признание в искренней любви к стране, вскормившей тех самых людей, чьи портреты красуются на предложенных долларах. Стоит ли говорить, что признание было получено безотлагательно. Вслед за ним в руки энергичного американца перекочевала копия доклада, подготовленного МИДом для Президента.
Коновалец блаженно улыбнулся и повел плечами, как в цыганочке. Доклад, полученный американскими коллегами, составлял предмет его несомненной гордости. Вместе с майором Жичигиным, он корпел над ним три вечера, придавая дезинформации гладкость и правдоподобность. Доклад касался возможности дальнейшего развития дипломатических отношений со странами Причерноморско-Прикаспийского региона, а также перспектив сближения России с этими нефтяными державами и возможности создания Евразийского Блока в противовес расширяющемуся Блоку Североатлантическому. Очередная пачка "дезы" была готова к использованию и ждала только часа для запуска в дело. А в том, что подкормка понадобится, Коновалец не сомневался ни на секунду. Получив подобные известия, по ту сторону Атлантики не могли не поперхнуться и не потребовать от московской резидентуры деталей и подробностей предполагаемых неприятностей. Понятное дело, подобная активность обойдется Ленгли в кругленькую сумму. Но, имея шестьдесят четыре миллиарда годового бюджета, отчего не позволить себе подобный кураж. Одно плохо, деньги за эти блестящие шедевры дипломатической беллетристики шли не в его карман, и даже не в бюджет департамента контрразведки, а в руки ничего не подозревающего Мухановского.
“Ничего, — Геннадий Валерьянович сощурил глаза, отчего его лицо приобрело необычайно хищное выражение, — недолго тебе, голубь, веселиться. Новый год встречать тебе в следственном изоляторе". Мысль о том, что заокеанские коллеги беззаботно съедят предложенную “дезу” не посещала голову полковника Коновальца. Для этого он слишком долго работал в структуре, где доверчивость считалась едва ли не основным пороком. Золотое правило разведки: ”Факт сам по себе еще ничего не означает”, он помнил, как “Отче наш”. Можно было предполагать что, получив тревожные известия из Москвы, американцы кинутся проверять и перепроверять упомянутые в докладе факты со скрупулезной тщательностью. Большинство фактажа им, скорее всего, проверить удастся. Это заранее закладывалось в плоть доклада. Следовательно, совпадение результатов проверки с материалами доклада будет весьма велико. Заключительный же штрих мастера будет сделан чуть позже, недели, эдак, через две, когда во время очередного контакта сладкую парочку прихватит за задницу группа искусствоведов в штатском. Понятное дело, следить они будут за американцем и на чистого дотоле Мухановского выйдут случайно, но сам по себе арест по обвинению в шпионаже потомственного сотрудника МИДа не только наделает много шума в обществе, но и придаст дезинформации видимость правдоподобия. А для хорошего “шпиля” это уже немало.
В дверь постучали:
— Разрешите, Геннадий Валерьянович!
Коновалец оторвался от своих размышлений. Его губы тронула едва заметная улыбка. Человек, просивший у него аудиенции, был великим артистом, и если бы при этом он не был столь же великолепным контрразведчиком, можно было бы смело говорить, что он зарывает талант в землю. Вошедший звался Степан Назарович Повитухин. Он одинаково убедительно смотрелся и в образе работяги, возвращающегося с ночной смены, и в роли высокопоставленного чиновника, а доведись ему предстать английским лордом, и здесь бы он был естествен и убедителен. Вернувшись с Северного Кавказа, майор Повитухин продолжил поиски с неизменной тщательностью и железной хваткой.
— Я проверил круг людей, имевших доступ к информации о демонтаже ракет на Северном Кавказе.
— Ну-ну, и что?
— Мне удалось отыскать человека, непосредственно отсылавшего пакеты с фотографиями подполковника Дунаева на все точки маршрута следования группы.
— Вот даже как?! — полковник потер руки. — Это хорошо, это, можно сказать, отлично. И что он?
— Он утверждает, что пакеты, запечатанные надлежащим образом, ему лично в руки, под роспись, вручал генерал-майор Лаврентьев Павел Семенович за две недели до начала операции. На каждом пакете было наименование воинской части, в которую он отсылался фельдъегерской почтой, имя командира, которому надлежало вскрыть пакет, и пометка о том, что его следует вскрыть сразу после объявления начала операции и уничтожить немедленно после окончания. Текст, надписывающийся на подобных пакетах, не менялся, пожалуй, со времени введения фельдъегерской почты.
— Понятно, — кивнул Коновалец. — А что у нас с Лаврентьевым?
— А вот с Лаврентьевым у нас как раз хреново, — махнул рукой майор. — К моменту проведения данной операции ему уже было шестьдесят два года, и, буквально спустя неделю после ее проведения, он был выведен за штат.
— Вот оно что! — Коновалец сурово сжал губы, обдумывая. — Ты предполагаешь, это он?
— Утверждать не могу, — пожал плечами Повитухин. — Но, исходя из того, что, как сообщают коллеги из Кизляра, фотографии, прибывшие на объекты, отличались одна от другой, а время, маршрут следования и все прочие детали группе Артиста были досконально известны заранее, есть основания для серьезных подозрений в адрес генерала Лаврентьева.
Некоторое время Коновалец сидел молча, взвешивая все “за” и “против”.
— Да, пожалуй, ты прав. А где сейчас этот самый генерал, ты уже интересовался? — спросил он, сцепив перед собой пальцы в замок.
— Интересовался, — кивнул майор. — Ничего хорошего. Родом Лаврентьев из Ржева и, по слухам, после отставки собирался возвращаться туда. Сослуживцы говорят, что у него там оставалась дочь с мужем.