Страница 53 из 75
К 1 сентября мы полностью построили третью и четвертую полосы обороны полуострова, и, что очень важно, полосы были тут же заняты войсками. Неожиданности для нас не страшны. Но с уходом флота возникла реальная опасность десантов на наше южное побережье. Возможен и воздушный десант на сухопутный аэродром — парашютные и воздушные десанты противник практиковал в сентябре на Моонзундском архипелаге, о чем я еще расскажу ниже. Мы полностью исключали высадку в районе высохшего озера. Теперь весь западный берег этого бывшего озера был сильно укреплен, по нему прошел передний край второй полосы обороны. Я приказал генералу Дмитриеву и полковнику Симоняку, как командирам наших двух боевых участков, провести рекогносцировку берега и на местности решить, где нужна сильная противодесантная оборона.
Когда окончится оборона полуострова — мы не знали. Подвоз боеприпасов, продовольствия и горючего прекратился. Все, что подвезли в июле и августе, по сути дела, тогда же и израсходовали. К 1 сентября у нас по нормам оставалось продовольствия до 1 января 1942 года, боезапаса — те же два боекомплекта, а с бензином совсем было худо. Громадный размах оборонительного строительства и связанные с этим усиленные перевозки грузов, постройка двух госпитальных корпусов и девяти подземных ангаров, новые нужды противодесантной обороны на южном берегу — все это требовало бензина и бензина. А у нас по нормам его осталось на месяц-полтора. Трудно экономить продовольствие, но пришлось. С первого сентября мы урезали норму выдачи мяса до 33 граммов в день на человека, а масло стали выдавать только в госпиталь и донорам. Кровь с Большой земли не доставляли, требовалось ее немало, и доноров у нас много нашлось. Но масло мы им выдавали по очень скудной норме. Начальник тыла базы капитан 2 ранга Н. С. Куприянов подсчитал: так экономя, гарнизон сможет продержаться до 1 марта. Ну, что ж, затянем пояса потуже, но драться будем. На Большой земле еще труднее.
Вот исходя из этой нормы расхода продовольствия, мы считали, что должны обороняться и зимой. Потому создание противодесантной обороны есть в то же время создание береговой полосы обороны, круговой обороны на зиму. Это решение и легло в основу того задания на рекогносцировку, которое дано было командирам боевых участков.
Я решил довооружить автоматическим оружием 46-й отдельный строительный батальон, доставленный транспортом «Вахур» 29 августа из Палдиски, усилить этот батальон кадровыми командирами и политработниками и оставить в своем резерве, разместив его возле сухопутного аэродрома. Одну танковую роту из отдельного танкового батальона перевел на аэродром, подчинив ее командиру 46-го батальона. Получился крепкий кулак из двух батальонов в моем резерве: 8-го железнодорожного без одной его роты — она воевала в составе гранинского отряда, 46-го отдельного, теперь стрелкового, и роты танков. Несколько позднее я вывел из подчинения командира 8-й бригады и пограничный отряд майора Губина, тоже включив его в свой резерв.
Главной нашей ударной силой помимо стрелковых частей оставались авиация и артиллерия.
8 сентября строители сдали летчикам девять подземных ангаров с рулежными дорожками для въезда в них истребителей, выезда и взлета — без маневрирования на летном поле. Теперь каждый самолет получил надежное укрытие.
Над базой часто возникали воздушные бои, из которых наши летчики выходили победителями. Редко противник успевал, не приняв боя, удрать. Таким образом, наша авиация, как и раньше, сильно мешала врагу, и он старался уничтожить ее на земле. По сухопутному аэродрому теперь постоянно били 6–7 батарей крупного калибра. Были дни, когда на нем разрывалось до полутора тысяч снарядов. Летное поле превращалось в сплошную пашню. На восстановлении аэродрома работали теперь не один, а два батальона, более двух тысяч человек, сменами, круглосуточно. Эти девять защищенных ангаров предохраняли самолеты от повреждений и уничтожения на земле. В один из ангаров вскоре попали два 152-миллиметровых снаряда. Техники в ангарах у самолетов услышали два сильных взрыва — и только; никаких последствий, ни один самолет не был поврежден, уцелело и само укрытие.
Проблема сохранения самолетов была решена, что в последующем сыграло роль и для обороны островов Моонзунда, так как наши сухопутный и морской аэродромы стали промежуточными посадочными площадками при перелетах истребителей и гидросамолетов из Кронштадта на Сааремаа.
Я уже говорил, что каждый подземный ангар имел свою взлетную дорожку, что позволяло истребителям взлетать независимо от состояния летного поля. Но вот сесть после обстрела сложно. Тут уж мы ничего не могли придумать. Единственно, кто мог летчикам помочь, это артиллеристы; они начинали контрбатарейную борьбу в те часы, когда ханковские самолеты возвращались на аэродром.
Этим занималась железнодорожная артиллерия, и особенно новая 10-я батарея Митрофана Ермиловича Шпилева. Замечательная батарея, ее сотки доставали до позиций врага на расстоянии двадцати километров. И живучая батарея: недаром ее прозвали «неуловимой».
Вот что пишет о действиях 10-й батареи М. Е. Шпилев:
«В середине августа наш бронепоезд был построен и успешно выдержал испытания. По приказу командира базы генерал-лейтенанта С. И. Кабанова в наше распоряжение передали всю железную дорогу полуострова Ханко. На протяжении 20 километров мы выбрали двенадцать огневых позиций, связанных между собою и с командным пунктом батареи, а также со штабом сектора телефонной связью. Потому в любой момент майор С. С. Кобец мог на своем КП взять телефонную трубку и слушать мои команды, команды и доклады командира огневого взвода. Бронепоезду ставили боевые задачи: прикрывать взлет и посадку самолетов; подавлять батареи, обстреливающие базу; в пределах дальности стрельбы уничтожать плавающие средства противника. В западном направлении было засечено 20 артиллерийских батарей, ежедневно по нескольку раз обстреливающих базу. С ними, главным образом, и пришлось нам вместе с другими батареями вести борьбу. Для развертывания и подготовки к стрельбе на огневой позиции нам полагалось две минуты, на свертывание и уход — одна минута. Майор С. С. Кобец передал нам приказ командира базы: „С появлением вспышки на какой-либо из батарей противника должен немедленно последовать выстрел бронепоезда“. Время полета снаряда противника — 20–40 секунд. Можно представить себе, с какой быстротой и точностью мы должны были дать команды на орудия, зарядить и дать залп по батарее, стреляющей по Ханко. Трудно было сначала выполнить такой жесткий приказ командира базы, опаздывали мы. Генерал Кабанов строго следил за выполнением этого приказа, дважды подсказывал мне полезные меры. Мы оборудовали два наблюдательных пункта — один на трубе хлебозавода, другой на 25-метровой вышке, специально нами построенной. Корректировку огня из дымоходной трубы хлебозавода вел старшина Беляков, ловко взбиравшийся по скобам внутри трубы с биноклем и полевым телефонным аппаратом. А в трубе было очень много сажи. С высоты 45 метров Беляков отлично видел хорошо замаскированные цели противника и места разрыва наших снарядов. Но противник обнаружил его при первой же нашей стрельбе. С какой яростью артиллерия врага стала вести огонь по хлебозаводу, стараясь попасть в трубу. Старшина Беляков продолжал и под огнем корректировку и спускался только после выполнения задания.
С середины августа и до 2 декабря 1941 года бронепоезд провел 569 боевых стрельб, более 450 раз подавил батареи врага, уничтожил два склада с боеприпасами, потопил несколько катеров и лодок, вывел из строя много живой силы и автомашин, неоднократно вызывал в стане врага пожары. Спокойно прошла только первая стрельба бронепоезда. Все последующие мы выполняли под сильнейшим артиллерийским огнем. Если мы выпустили в общей сложности пять тысяч снарядов, то по бронепоезду противник выпустил в три-пять раз больше.
С первого до последнего дня огневым взводом командовал комсомолец лейтенант Сергей Маслов, москвич. Он всегда во время стрельб находился на орудиях. На платформу летели сотни осколков от снарядов, камни, куски шпал и бревен. Но ни один из наших матросов и младших командиров, ни один человек на батарее не дрогнул в столь тяжелых условиях. Особенно храбр был Сергей Маслов, умнейший артиллерист, хладнокровный и веселый человек. Маслов не любил во время боя надевать каску, хотя воевать без каски было строго запрещено. Он надевал ее только тогда, когда командир бронепоезда давал команду: „Свернуться на поход, перейти на другую позицию“. Выучка матросов и младших командиров, удачное командование таких отважных людей, как Маслов, отличная маскировка транспортеров, закамуфлированных под местность, позволяли бронепоезду быстро переходить с позиции на позицию и воевать без тяжелых потерь. Были только контузии и небольшие ранения.
И все же в начале ноября противник точно засек нас; это случилось днем, когда паровоз развозил орудия по позициям. Машинисты увлеклись, поспешили, забыли о маскировке и, чтобы быстрее расставить орудия по местам, подсыпали в топку свежего угля. Из трубы повалил густой черный дым, противник засек нас, прямым попаданием снаряда повредил паровоз, разрушил железнодорожное полотно, тяжело ранил и машиниста, и его помощника, и кочегара. Орудия получили незначительные повреждения. По приказу командира базы мы получили новый паровоз. Артиллеристы стали опытнее, воевали с еще большим мастерством. До 2 декабря мы больше потерь не имели. 2 декабря в 15 часов все орудия, паровоз и другая техника были взорваны мною и подрывной командой, боевые документы сожжены. Лейтенант Маслов погиб при эвакуации на эсминце „Сметливый“, при переходе в Кронштадт».