Державин

— Он горяч, да и я, то мы опять поссоримся; а пусть через тебя доклады его ко мне идут.

Однако эта горячность Державина сейчас же понадобилась царю. Он подозревал главного директора коммерц-коллегии князя Гагарина в покровительстве английским купцам и хотел вывести его на свежую воду. Державин вновь получил назначение президентом коммерц-коллегии, на этот раз уже совершенно без всяких прав: даже приемом и увольнением курьеров занимался сам главный директор.

Державин обратился за разъяснением к генерал-прокурору.

— Где же полная ко мне доверенность? — спросил он. — Я не что иное, как рогожная чучела, которую будут набивать бумагами; а голова, руки и ноги, действующие коммерциею, — князь Гагарин.

— Так угодно было государю, — ответил генерал-прокурор и доложил Павлу, что Державин недоволен своим назначением.

Жалоба эта прошла незамеченной. Павел вдруг уверовал в Державина и со своей сумасбродностью буквально забросал его новыми должностями.

21 ноября 1800 года Державину велено было стать «вторым министром при государственном казначействе». Первым тогда же был назначен старинный знакомец Державина А. И. Васильев. Умудренный опытом коммерц-коллегии, Державин разъяснил генерал-прокурору неудобство утверждения сразу двух начальников, и на следующий день, 22 ноября, читал новый именной указ царя: Васильев отстраняется от службы, а Державин назначается государственным казначеем. 23 ноября ему было приказано присутствовать в государственном совете, 25 ноября — Державина из межевого департамента сената перевели в первый департамент, 27 ноября ему назначили по шесть тысяч рублей столовых денег ежегодно. Указ за указом ложились на стол Державина. Если к этому добавить, что 20 ноября он был введен в советы двух учебных заведений — Екатерининского и Смольного институтов, то выйдет, что эта неделя ноября была для Павла I поистине «державинской неделей». Каждый день он куда-то назначал Державина, как бы желая разом укрепить его персоной несколько звеньев государственного аппарата.

Выпустив этот фейерверк именных указов, царь на время совсем перестал интересоваться Державиным, и тот с обычной добросовестностью принялся выполнять свои многообразные обязанности.

Первой его заботой было приведение в порядок отчетности по бюджету империи, весьма запущенной в предшествующие годы. Представленная Васильевым роспись доходов и расходов оказалась неточной, Державин легко убедился в этом на примере известных ему доходов коммерц-коллегии — Васильев исчислял их в восемь миллионов рублей, в то время как их следовало оценивать в десять миллионов, о чем Державин и сообщал в свое время, как президент коммерц-коллегии.

Он потребовал уточнения всех данных, и Васильев два месяца исправлял цифры бюджета, приводя их в соответствие с показаниями учреждений. Как признавался Васильев, он не ожидал такого внимательного рассмотрения бюджета и, подавая его государю, рассчитывал на успех, потому что документ был красиво оформлен — весь «в красных линейках и весьма чисто был написан», замечает Державин.

Другое важное дело, которое задумал Державин, было сокращение отчетности и приведение ее в определенную систему. При существовавшем порядке контроль за выполнением бюджета и ревизия остающихся сумм велись с большими трудностями и отнимали много времени. Державин составил перечень излишних ведомостей, отчетов и тому подобных бумаг и провел через сенат их упразднение. После этого финансовое делопроизводство заметно упростилось.

В сенате вновь раздался мужественный голос Державина. Он смело высказывал свое мнение, не боясь того, что иногда расходился с большинством сенаторов.

После третьего раздела Польши патриоты, не желавшие мириться с беспомощным положением родины, пытались выступить за ее объединение. Правительство Павла I жестоко преследовало поляков, десятки и сотни их были допрошены в тайной экспедиции и сосланы на вечную каторгу в Сибирь. Сенату предложено было утвердить приговоры поименным опросом членов присутствия.

Когда очередь дошла до Державина, он обратился к начальнику тайной экспедиции Макарову:

— Виноваты ли были Пожарский, Минин и Палицын, что они, желая избавить Россию от рабства польского, учинили между собою союз и свергли с себя иностранное иго?

— Нет, — ответил Макаров, — они не токмо не виноваты, но всякой похвалы и нашей благодарности достойны.

— Почему же, — спросил Державин, — так строго обвиняются сии несчастные, что они имели некоторые между собою разговоры о спасении от нашего владения своего отечества? Чтоб сделать истинно верноподданным завоеванный народ, надобно его прежде привлечь сердце правосудием и благодеяниями, а тогда уже и наказывать его за преступления, как и коренных подданных, по национальным законам. Нельзя казнить и посылать всех в ссылку, ибо всей Польши ни переказнить, ни заслать в заточение не можно.

Павел I, которому мнение Державина было тотчас же передано, приказал ему «не умничать». Державин стал казаться царю подозрительным. Павел иногда требовал его к себе и глядел ему пристально в глаза, как бы желая прочесть мысли.

Гнев внезапно сменялся милостью — Павел однажды вызвал Державина, пробормотал невнятно несколько слов и надел на него аннинскую ленту.

Служить было трудно и беспокойно. Мысль о ненадежности расположения земных владык, о непрочности опоры на временных властителей сквозит в стихах Державина этой поры, в частности в переложениях псалмов.

В стихотворении «На тщету земной славы» (псалом 48) Державин вновь говорит о необходимости личных заслуг для приобретения блаженства и славы:

Права поэта дали Державину возможность говорить учительным тоном, и он дорожил этим преимуществом.

Сознание правильности пройденного пути помогало Державину с большим спокойствием наблюдать за течением дворцовых интриг и принимать незаслуженные обиды.

Многих хлопот стоило ему издание сборника своих стихотворений. Книга печаталась в типографии Московского университета, и Державин из Петербурга не мог следить за ее выпуском. Он доверил наблюдение Н. М. Карамзину, но в типографию попал неверный экземпляр рукописи и потому не удалось избежать неисправностей. Множество препятствий чинили университетские цензоры. Они требовали исключения отдельных мест и целых стихотворений. Решительному запрещению подверглась ода «Властителям и судиям», книга печаталась без нее. В оде «Изображение Фелицы» вызвали протест цензоров строки:

Державин с возмущением доказывал, что эти стихи не раз уже печатались и ода широко известна, но ничего не добился. Тогда он обратился через генерал-прокурора к государю и тоже получил отказ. На его письме была наложена резолюция:

«Государь император приказать соизволил: внушить господину Державину, что по искусству его в сочинении стихов подчеркнутые бы переменил, чтоб получить дозволение сочинения его напечатать».

Державин не видел в злополучных строках никакой крамолы. Почему нельзя сказать «самодержавства скиптр железный»? А какой же он, сахарный? Разве всем от него сладко? Но нельзя только погонять и требовать, нужна и ласка и милость. Это и значит — «щедротой позлащу», позолочу неприятную пилюлю.