Страница 25 из 44
Джадд заботился о ней, а Другая отплатила за его привязанность тем, что свела его с ума и использовала его тело, чтобы удовлетворить свою похоть. Другая изнасиловала и его тело, и душу, и когда это произошло, его разум превратился в сломанную игрушку, поспешно склеенную заново. Несмотря на всю свою духовную приспособляемость, психика людей была так же хрупка, как рождественские украшения.
Для них не существовало возможности увидеть Реальный Мир без последствий, даже мельком. В случае Джадда суровое испытание скрутило его, когда он возжелал быть духовно порабощённым Другой. Поэтому она убила его, расчленила его тело и скормила аллигаторам. Это было единственное гуманное решение проблемы.
В течение долгих лет она носила в себе вину за грехопадение Джадда. Она была уверена, что когда Другая сломила его дух и тело, это нанесло урон и его душе. Но только сейчас ей стало ясно, что разыскивая её, Джадд обратился за помощью к Мальфеису. И спросив у демона, где он может найти её, он невинно и неосознанно продал свою душу. То, что она убила, было лишь оболочкой. Всё, что на самом деле делало Джадда тем, кем он был: его доброта, способность сопереживать, чувство юмора – лежало сейчас на её ладони.
Она пристально всматривалась в запертый внутри маленького пузырька свет и размышляла, что случится, если она вытащит пробку. Вылетит ли душа прочь, словно маленькая ракета или просочится подобно ледяной дымке? Может быть, ничего этого не произойдёт, ведь между положением внутри и снаружи была разница – как выращенный в неволе тигр, который продолжает сидеть в клетке даже после того, как откроют дверцу. Её пальцы легли на пробку, потом соскользнули снова. Ей пока ещё не хватало мужества, чтобы отпустить его – по крайней мере, сейчас.
Соня слышала, как Эстес мечется в своей комнате. Она ушла с балкона и обнаружила дверцу бара распахнутой настежь. По поверхности стола были разбросаны маленькие бутылочки из-под бурбона, текилы и джина.
– Как, они полагают, человек может напиться этой дрянью? – прорычал Эстес, взбалтывая последние капли Джонни Уокера[46] в стакане, наполненным наполовину растаявшим льдом и кока-колой.
– Ты, кажется, всё-таки преуспел в этом, – откликнулась она. – О, и к твоему сведению, я не собираюсь держать тебе голову, пока ты будешь блевать.
Эстес остановил на ней сердитый пьяный взгляд.
– Я не ожидаю от тебя ничего сверх того, о чём мы условились ранее.
– Отлично. Это смертельная поездка для тебя, приятель. А я лишь твоя попутчица.
Она упала на диван и сгребла пульт дистанционного управления, нацелив его на цветной телевизор, расположенный внутри искусно сымитированного шкафа. Экран замерцал как огромный глаз, показывая чёрно-белую фигуру мужчины, облачённую в мешковатый костюм с маленьким тряпичным сердцем, приколотым к его груди. Лицо мужчины было раскрашено, как у клоуна, из-под лысого парика подобно венку из шипов торчали локоны.
– Что это? – спросил Эстес с пренебрежением.
– Тот, кто получает пощечины.
Эстес неодобрительно посмотрел на экран, нахмурив брови.
– Почему без звука?
– Это было снято до того, как фильмы стали озвучивать. Ты ведь слышал о старом немом кино, не так ли?
– Нет, – прямо ответил он, падая на диван рядом с Соней. – Я даже никогда не был в настоящем кинотеатре. Только смотрел фильмы по ТВ или на видеоплеере.
– Точно. Я забыла, что ты…
– Вырос в сумасшедшем доме?
– Я хотела сказать «находился в кататонии десять лет», но да – это то, что я имела в виду.
– Мои познания полны пробелов. Думаю, ты бы назвала их слепыми пятнами. Я умею читать и писать, выучился американской истории, основам математики и биологии… но я никогда не посещал школу. И как только я выпустился из Института, мои интересы стали вращаться исключительно вокруг тех предметов, которые помогли бы мне выслеживать вампиров. Я взрослел необычно – не так, как это показывают по телевидению. Я не ходил в кино, не тусовался после школы, не читал комиксы и не играл в видеоигры. Знаю, я должен был перепробовать всё это, потому что все дети моего возраста делали это по ТВ, но мне никогда не выпадало случая.
Как насчёт тебя? Была ли ты когда-нибудь ребёнком?
– Да, я так полагаю. Но я не была собой тогда. Я была кем-то другим.
– Но ты ведь можешь вспомнить, каково это – быть ею, не так ли?
– Слишком больно.
– Ты играла в видеоигры?
– Тогда их ещё не придумали, – она обернулась к нему. – Ты действительно не можешь вспомнить ничего до той ночи?
Эстес грустно покачал головой:
– Только кусками. Скорее сон, чем истинные воспоминания. Как только я пытаюсь сосредоточиться на чем-то одном, оно исчезает. Это все равно, что пытаться ловить мыльные пузыри руками.
– Ты считаешь, что у тебя отобрали твое детство.
Он медленно и глубоко вздохнул.
– Да, считаю. Забавно, я не мог заставить себя согласиться с этим до настоящего времени. Это всегда звучало немного эгоистично. Возмездие за моих родителей казалось таким благородным делом.
– Я понимаю, куда ты клонишь – очень долгое время мною правил гнев. Годами я думала, что хотела лишь убить того ублюдка, который превратил меня в вампира, потому что он изнасиловал меня. Но всё было куда сложнее. Я злилась, потому что мою жизнь украли. Я никогда не смогу постареть, родить детей и даже по-настоящему умереть. Всего этого меня лишили. Я знаю, что есть люди, которые с радостью отдали бы всё, что у них было, чтобы поменяться со мной местами. А всё, чего хотела я – это постареть, умереть и остаться мёртвой. И меня приводит в ярость, что я оказалась лишена таких простых вещёй. Я пыталась обуздать свой гнев, пыталась взять его под контроль и не допустить, чтобы он управлял мной.
– И как, успешно?
– С каждым разом всё лучше. Но до сих пор срываюсь некоторыми ночами. Временами я чувствую, словно наблюдаю за собой издалека, как будто всё, что я говорю или делаю, происходит с кем-то другим. А иногда кажется, словно я падаю вниз в глубокую шахту. Я не могу видеть, слышать и ощущать ничего, кроме окружающей меня тьмы. Я обращаю на неё свой гнев и борюсь с ней, чтобы удостовериться, что я ещё есть. В то время всё, что происходило в мире, всё сразу внезапно оказалось внутри моего разума: плачущие младенцы, кричащие женщины, ругающиеся мужчины. Как будто в твоей голове появился радиопередатчик, который ты не можешь выключить; всё, что ты в состоянии сделать – прибавлять или убавлять громкость.
Когда всё по-настоящему плохо, всё, что я вижу, каждый звук, который слышу, каждая мысль, что бьётся в моей голове, ранит просто адски. Если они звучат слишком громко, единственный способ, с помощью которого я могу обрести кровавый мир и покой – это убить каждый живой объект, находящийся в зоне атаки.
– Иисус… – на лице Эстеса отразилось сострадание. – Я и не предполагал…
– Но ты хочешь знать, почему это настолько мучительно? Потому что я пока не сдалась. Неважно, насколько приятно чувство погружения во тьму – а это приятно, как бы ужасно не звучало – я отказываюсь капитулировать. До сих пор время от времени я проявляю слабость и позволяю Другой вырваться из плена. Поэтому я знаю, как приятно расслабиться и уступить первенство.
Сдаться Другой – это лучше секса, наркоты и выпивки, потому что заставляет исчезнуть боль. Но каждый раз, когда подчиняюсь, я теряю частичку себя, своей человечности, если тебе будет угодно, уступая её моему внутреннему вампиру. Видишь ли, я умерла на операционном столе. Совсем ненадолго, уверяю тебя, на минуту или около того. Но когда я умерла, я превратилась в мостик между миром живых и мёртвых. Другая – часть меня, но не я. Мы как сиамские близнецы, сросшиеся продолговатым мозгом. Она скитается по закоулкам моего разума, где пожелает, словно дикое животное, расхаживающее по своей клетке. Она всегда со мной, что бы ни случилось.
– Она с тобой и сейчас?
– Да.
– Ты знаешь, чего она хочет?
– Да, – сухо ответила она. – Она хочет убить тебя.