Страница 3 из 44
Видимо, у каждого человека в жизни бывает период, когда чувствуешь особый прилив энергии. Такой период я пережил в 1942 – начале 1943 г. во время Сталинградской битвы, он продолжался и теперь в Цхалтубо, где я сумел вчерне написать свои воспоминания и поэму в стихах о Сталинграде.
Тем не менее, ежедневно слушая и читая сообщения Совинформбюро, мысленно я уносился на фронт, к тем, кто не на жизнь, а насмерть бился с врагом за наше правое дело. Радио и газеты будили воспоминания о боевых друзьях, вызывали неукротимое желание быть вместе с ними, делить с ними суровый воинский труд, вести на ратные подвиги войска, бить фашистских разбойников, очищать от них нашу священную землю. Меня не забывали навещать товарищи и друзья. Желанными гостями были генерал армии И.В. Тюленев, адмирал И.С. Исаков, генерал В.Н. Курдюмов и многие другие. Я благодарен им всем, а также товарищам В. Чиковани и В. Тогонидзе за внимание и заботу.
Из Ставки телеграммой дважды запрашивали о состоянии моего здоровья. Однако лишь в апреле, когда южная весна полностью вступила в свои права, я «научился» ходить без костылей и незамедлительно сообщил о своей готовности вернуться в строй.
7 апреля 1943 г. я покинул Цхалтубо – прекрасную здравницу с ее поистине целебной водой. После окончания курса лечения (я принял 42 радоновые ванны ежедневно утром и вечером) у меня зажили почти все раны.
Вот и Москва! Затемненная, суровая в своем могучем напряжении, но спокойная и уверенная. В Москве я был принят Верховным Главнокомандующим. Он сообщил мне, что я назначаюсь командующим Калининским фронтом. Но прежде чем попасть к Сталину, меня прямо с вокзала пригласили на встречу к Г.М. Маленкову, который прощупывал мое настроение и, если позволите, обрабатывал в определенном направлении.
За обедом разговор поначалу никак не вязался. Я все больше отмалчивался, только коротко отвечал на вопросы. Георгий Максимилианович старательно потчевал меня коньяком и уральскими беляшами, которые нахваливал, приговаривая, что это национальное уральское блюдо. Беляши, правду сказать, были очень хороши.
Постепенно беседа оживилась.
Вначале наши разговоры вертелись вокруг Сталинградского сражения. Маленков хвалил меня, говорил, что я сыграл в Сталинградской битве главную роль и т. д. Я поддакивал (хотя думал по-другому, зная цену такой лести) и, в свою очередь, тоже пел ему дифирамбы. Это он страшно любил. В скобках надо заметить, что Маленков ничего не сделал в Сталинграде, кроме той нервозности, которую внес в работу командования в один из самых тяжелых дней битвы – 23 августа 1942 года. Тогда я не поддался его влиянию, и это сыграло свою положительную роль.
После Сталинградских воспоминаний Маленков перевел разговор на современную тему, обрисовав положение на фронтах. Он подробно остановился на делах командования и войск Калининского фронта, резко и отрицательно отозвался о работе командующего фронтом и члена Военного совета и сказал, что Ставка решила послать меня на Калининский фронт для наведения там должного порядка.
– Как вы на это смотрите, товарищ Еременко?
– Спасибо за доверие, – спокойно ответил я, хотя это сообщение не особенно радовало меня.
Убаюкивающая речь Маленкова не могла скрыть сути нашей беседы. Я думаю, что настало время приподнять завесу и рассказать читателям историческую правду, ничего не утаивая и не скрывая.
Во время Сталинградской битвы Сталин часто допускал оперативно-стратегические ошибки, на которые я в силу своей натуры нет-нет да и обращал его внимание. С начала войны и вплоть до октября 1942 года все мои доклады и предложения Сталин воспринимал хорошо. Всем известно, что приказ № 306 Сталина о внесении изменений в наши боевые уставы построен на моем донесении; план контрнаступления под Сталинградом основан на предложении командования Сталинградского фронта; были учтены мои предложения о самоходной артиллерии и т. д. Все шло нормально, наши взаимоотношения были хорошие. И вдруг Сталин стал холоден ко мне.
Случилось это так. В середине октября Иосиф Виссарионович позвонил мне по ВЧ. После обычного приветствия и вопроса о делах на фронте спросил про Хрущева, где, мол, он. По интонации я уловил недовольство и возбуждение Верховного.
Я ответил, что Никита Сергеевич выехал в одну из армий.
После паузы будто бомба разорвалась, когда Сталин выпалил:
– Ты чего держишь Хрущева у себя? Гони его… – и облил Хрущева такой грязью, что неудобно пересказывать.
Такая вспышка гнева была настолько неожиданной, что я растерялся и долго молчал.
– Почему молчите?
– Товарищ Сталин, – ответил я наконец, – это же не моя категория, он же член Политбюро ЦК.
– Вы его еще не раскусили. Это такой… – И опять принялся его шерстить. Когда закончил, я спокойно сказал:
– Товарищ Сталин, обстановка на фронте очень тяжелая и менять сейчас члена Военного совета просто невыгодно. Прошу оставить товарища Хрущева.
Мой ответ еще больше рассердил Сталина, он крепко выругался и добавил:
– Гоните его, говорю вам. – И так резко бросил телефонную трубку, что в ушах зазвенело.
Такого возбужденного состояния Сталина я еще не наблюдал. Что там стряслось между ними, не знаю до сих пор.
Вот, уважаемый читатель, какая сложная ситуация бывает иногда. После такой директивы что мне делать? Я знаю, что порой Сталин бывал вспыльчив, груб, злопамятен, но в то же время он был и отходчив. Посему я решил отмолчаться. Объективно рассуждая, я не выполнил директиву Сталина и не дал шифровку в ГКО о снятии Хрущева с должности члена Военного совета, хотя имел на этот счет прямые указания. Такое мое поведение имело тяжелые последствия.
Но я поступил так, как мне подсказывала совесть коммуниста. Я не мог клеветать на человека. Хрущеву я ни слова не сказал о нашем разговоре с Верховным.
Вскоре Сталин перестал разговаривать со мной по телефону. Конечно, я переживал, но виду не показывал. Правда, если я просил Сталина подойти к телефону, он брал трубку, но наш разговор был иным, чем прежде, – сугубо официальным. Именно с этого времени Сталин стал испытывать неприязнь ко мне. Это было началом всех бед.
Второе, что еще больше усилило натянутость Сталина ко мне, – это Сталинградская битва, которая принесла славу нашей Родине, Красной Армии, народу. Естественно, что отблеск этой славы упал прежде всего на командование Сталинградского фронта. Сталин же не хотел ни с кем делить лавры и принял все меры к тому, чтобы умалить нашу роль, а в дальнейшем и вовсе стереть ее и все заслуги приписать себе. Так он не раз делал с историей гражданской войны и Октябрьской революции.
Теперь конкретно по Сталинграду. Во-первых, Сталин отнял у Сталинградского фронта то, что ему по праву принадлежало, – ликвидацию окруженных войск Паулюса, который как привязанный заяц был в безысходном положении, умирая голодной смертью. Во-вторых, войска Манштейна, брошенные Гитлером на спасение окруженных, были разбиты и отброшены в направлении на Ростов войсками нашего фронта. В-третьих, воздушный мост, при помощи которого фашисты пытались снабжать окруженные армии, был разрушен войсками нашего фронта. Фашисты были обречены на гибель, они через месяц все равно бы сдались, против них не нужно было даже наступать, чтобы не подставлять своих людей.
Далее. В девяти из десяти этапов Сталинградской битвы, которые решили успех нашей победы, главную роль играли войска Сталинградского фронта. Это всем теперь известно. Но для того, чтобы не дать нам пожать плоды победы и завершить битву пленением окруженных гитлеровцев, Сталин передал это дело Донскому фронту, совершив тем самым крупнейшую ошибку: отдалил вообще нашу победу в войне. Больше того, он пошел даже на то, чтобы ослабить наш стратегический удар на Донбасс – Ростов, чем не дал возможности запереть всю фашистскую группировку на Северном Кавказе.
Я предлагал совершенно резонный, реальный план, согласно которому окончательную ликвидацию окруженных предоставить Сталинградскому и Юго-Западному (командующий Ватутин) фронтам, а Донскому фронту (командующий Рокоссовский) нанести удар по правобережью Дона на Ростов – Донбасс, и сделать это при поддержке Воронежского фронта, который к этому времени уже перешел в наступление. Прими Сталин этот план, на Северном Кавказе для фашистов наступила бы еще более тяжелая катастрофа, чем под Сталинградом, в окружение попало бы не менее двух армий.